Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души - Харлан Эллисон 28 стр.

Лестиг долго ничего не отвечал, и тогда она подошла к нему, обняла и поцеловала в шею, а потом скользнула в темноту… Скрипнули доски, он снова остался один.

Он просто сидел на скамейке и ни о чем не думал. Смотрел в темноту до тех пор, пока глаза не начали вытворять с ним странные штуки: ему показалось, будто он видит, как в тусклом свете, льющемся из окна, танцуют крошечные пылинки. Потом отблески изменили оттенки, слились, стали алыми, и Лестигу почудилось, что он смотрит в зеркало, в глаза какого-то отвратительного существа… Голова разболелась, глаза стало жечь…

И сама церковь изменилась каким-то странным, необъяснимым образом: стала таять, закружилась, Лестиг мучительно пытался сделать вдох, и тогда церковь вдруг превратилась в хижину; его снова подвергли допросу.

Он полз.

Полз по грязному полу, цепляясь пальцами и оставляя на земле борозды, пытаясь убежать… от них.

— Ползи! Ползи — и тогда, может быть, мы оставим тебе жизнь!

Он полз, их ноги находились на уровне его глаз, он пытался добраться до одной из них, коснуться, а они его били. Снова и снова. Но боль — еще не самое страшное. Клетка, в которой его держали бесконечные дни и ночи, была слишком маленькая, чтобы выпрямиться во весь рост, слишком узкая, чтобы лечь, открытая дождям и насекомым, которые устраивали гнезда и откладывали личинки в воспаленном обрубке его правой ноги — чесалось так, что он уже не мог терпеть. И свет, падающий от висящей над клеткой лампы, свет, который не выключался ни на секунду, ни днем ни ночью. И никакого сна. И вопросы, бесконечные вопросы… И он полз… Господи, как он полз… если бы ему не мешали, он прополз бы вокруг земли, опираясь на окровавленные руки и единственную ногу, разрывая в клочья форменные брюки… он полз и полз, только чтобы ему дали поспать, чтобы безжалостные стрелы боли перестали терзать измученное тело… он дополз бы до центра Земли, выпил бы менструальную кровь планеты… только ради того, чтобы его оставили в покое хотя бы на время, чтобы позволили выпрямить ноги и немного поспать…

Почему ты так с нами поступил, почему?

Потому что я человеческое существо, и я слаб, никто не вынес бы такое. Потому что я человек, а не сборник правил, в которых говорится, что я обязан все это вынести. Потому что мне не давали спать, и я не хотел там находиться, но никто не пришел, чтобы меня спасти. Потому что я хотел жить.

Он услышал, как скрипнули доски.

Лестиг заморгал и застыл на месте, прислушиваясь. Кто-то забрался в церковь. Он протянул руку к темным очкам, но не достал их, ему пришлось наклониться вперед, и в этот момент костыль с громким стуком соскользнул на пол. Тут они на него и набросились.

Он так и не узнал, была это та же самая компания или нет.

Они перевернули скамейку и схватили Лестига прежде, чем он успел сделать с ними то, что заставило типа, пришедшего в его дом, убежать с диким криком прочь. Этот парень, окутанный запахом тления, лежал сейчас в городском морге, накрытый простыней, на которой проступили зеленые пятна.

На Лестига набросились, начали бить, он отлетал от одного к другому… и тогда он взглянул в безумные глаза на лице мандрила, который посмотрел в его сторону.

Посмотрел. В тот самый момент существо несущее смерть нанесло свой удар.

Человек закричал, принялся раздирать ногтями лицо, с которого кусками начала сходить плоть… упал на спину, увлекая за собой еще двоих, а Лестиг вдруг вспомнил, что случилось тогда, в хижине, вспомнил свой вздох и взгляд. Здесь, в Храме Господнем, он тоже глубоко вздохнул, а затем выдохнул им в лица, посмотрел на них через жестокую ночную пустоту иной вселенной, и они возопили… и начали умирать один за другим. Так что очень скоро он снова остался один. А те, что пришли со стороны ризницы, куда они попали, проследив за Неолой — их предупредил по телефону Гарри Ховард, который выбил эту информацию из своей жены, — те, другие, остановились, повернулись и бросились бежать…

Теперь только Вернон Лестиг, брат василиска, служившего безымянному, находящемуся далеко от них Богу, только Лестиг остался среди изуродованных тел тех, кто еще совсем недавно были живыми людьми.

Одиноко стоял он посреди церкви и чувствовал, как в нем пульсируют, набирая силу, могущество и ярость, как сияют глаза, ощущал смерть, примостившуюся на кончике языка, гибельный ветер в легких. Он знал: наконец спустилась ночь.

Они перекрыли единственные две дороги, по которым можно было покинуть город. Потом собрали все переносные лампы и прожектора, которые сумели отыскать, а так как многие работали на цинковом руднике, у них нашлись старые каски с фонарями; еще они обмотали тряпки вокруг длинных палок, облили их керосином и подожгли, а затем отправились на поиски мерзкого предателя, который убил их мужей, сыновей и братьев. Никто не смеялся, когда в безумной пляске огней толпа шла по городу, как в каком-нибудь старом фильме. В фильме о преследовании чудовища. Никому из них это не пришло в голову, а если бы и пришло, они все равно не стали бы смеяться.

Они искали всю ночь, но не нашли его. А когда наступил рассвет, они потушили лампы и факелы, вместо парковочных огней включили фары — караваны машин принялись рыскать по городу, но им вновь не удалось отыскать Лестига. Тогда они собрались на центральной аллее, чтобы решить, что делать дальше.

И он был там.

Он стоял высоко над ними, на монументе, воздвигнутом в честь павших солдат и матросов, где он провел всю ночь в ногах у фигуры солдата-пехотинца первой мировой войны, чья правая рука с зажатой в ней винтовкой была поднята высоко вверх. Он возвышался над ними, и они поняли символичность его жеста.

— Стащите его оттуда! — крикнул кто-то.

Толпа бросилась к бронзовому монументу.

Вернон Лестиг стоял и смотрел на них; казалось, его совершенно не беспокоят ружья, дубинки и другое оружие в их руках.

Первым человеком, забравшимся на постамент, был Гарри Ховард, на лице которого застыла улыбка любимца скандирующей на футбольном матче толпы. Глаза Лестига округлились под темными очками, он снял их коротким небрежным жестом и посмотрел на большого, сверкающего белозубой улыбкой продавца автомобилей.

Толпа закричала, словно превратившись в единое целое… застыла, когда все еще дымящееся тело мужа Терезы упало им на руки. Сведенный судорогой торс, широко раскинутые руки.

Стоявшие в задних рядах бросились бежать. Лестиг отсек им путь к отступлению. Толпа остановилась. Какой-то мужчина поднял пистолет, собрался выстрелить, но тут же уронил оружие — в единый, короткий миг его лицо обуглилось, а на месте глаз появились гнойники.

Они остановились. Застыли в мире трепещущих мускулов, энергии, не находящей выхода.

— Я покажу вам! — выкрикнул Лестиг. — Я покажу, на что это похоже! Вы хотели знать — и я вам покажу!

Он выдохнул, и люди начали умирать. Потом он посмотрел, и упали другие. И тогда он сказал безмятежно, так чтобы услышали все:

— Очень легко говорить, пока это не происходит с вами. Вы же ничего не знаете. Патриоты! Живете, разговариваете друг с другом, обсуждаете идиотские законы о том, что нужно быть храбрым, но вы не знаете — до тех пор, пока не приходит ваш черед. Я знаю — и это совсем нелегко. Теперь ваша очередь.

Он показал на землю.

— Встаньте на колени и ползите, Патриоты! Ползите ко мне, и, может быть, я оставлю вам жизнь. На колени и, как животные, ползите ко мне.

Кто-то в толпе закричал, и человека тотчас же настигла смерть.

— Ползите, я сказал! Ползите ко мне!

Тут и там люди начали опускаться на землю. Какая-то женщина в дальней части толпы бросилась бежать, Лестиг сжег ее, и тело рухнуло на землю; сразу же те, кто стоял рядом, попадали на колени. Потом целые группы людей не выдержали напряжения и присоединились к ним; вскоре большая часть толпы покорилась ему. Прошло еще несколько мгновений, и все опустились на колени.

— Ползите! Ползите, мои храбрые, ползи как следует, мой народ! Ползите, чтобы познать простую истину: лучше жить как угодно… выжить, потому что вы люди! Ползите, и вы поймете, что ваши лозунги дерьмо, а законы написаны для других! Ползите ради спасения своей проклятой жизни! Ползите!

И они ползли. Продвигались вперед на руках и ногах, по траве, цементу и грязи, продираясь сквозь кусты. Они ползли к нему.

Где-то очень далеко, в туманной мгле на троне, возвышаясь над всеми, сидел Он, в боевом шлеме, а у его ног примостился улыбающийся василиск.

— Ползите, и пусть Бог проклянет вас!

Однако Лестиг не-знал, какому богу служит.

— Ползите!

И тогда женщина, повесившая золотую звезду на своем окне, находившаяся в самом центре толпы, подползла к полицейскому револьверу тридцать второго калибра, коснулась его, пальцы сжали рукоять, она подняла пистолет и крикнула:

— За Кенни-и-и-и!.. — И выстрелила.

Пуля сломала ключицу Лестига, его развернуло в сторону, он попытался ухватиться за бронзовые обмотки солдата-янки, сохранить равновесие, чтобы не отвести взгляда, но костыль уже давно упал вниз, а люди уже стояли на ногах и стреляли… стреляли…

Тело похоронили в безымянной могиле, и никто больше не вспоминал о Лестиге. Где-то далеко, на высоком троне, поглаживая лоснящуюся шкуру василиска, лежавшего у Его ног, как верный пес, Закованный в Доспехи тоже не говорил об этом. Не было никакой необходимости. Лестиг исчез, но ничего иного и не ожидалось.

Оружие деактивировано; но Марс, бессмертный Марс, Бог Который Никогда Не Умирает, Повелитель Будущего, Хранитель Мрака, Всемогущий Поборник Войны, Господин Всех Людей… Марс был доволен.

Вербовка прошла успешно. Власть народу.

ДРЕЙФУЯ У ОСТРОВКОВ ЛАНГЕРГАНСА[12]: 38°54 СЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ, 77°00 73 ЗАПАДНОЙ ДОЛГОТЫ

Проснувшись однажды утром после беспокойной ночи, Моби Дик обнаружил, что превратился на своем ложе из бурых водорослей в чудовищного Ахава.[13] С трудом выбравшись из утробы влажных простыней, он проковылял на кухню и набрал воды в чайник. Уголки глаз склеились. Он подставил голову под кран, и по щекам потекла холодная вода.

Повсюду в гостиной были разбросаны дохлые бутылки. Сто одиннадцать пустых бутылок из-под робитуссана и ромилара-CF.[14] Моби Дик-Ахав прошлепал между ними к двери, приоткрыл ее — дневной свет больно ударил по глазам.

— О Господи, — пробормотал он и, зажмурившись, наклонился, чтобы поднять газеты с крыльца.

В полумраке своего дома развернул газету. Заголовок гласил: «БОЛИВИЙСКИЙ ПОСОЛ НАЙДЕН МЁРТВЫМ», ниже подробно описывалось, как было обнаружено в брошенном холодильнике на пустыре в Сикокасе, штат Нью-Джерси, зверски расчлененное тело посла.

Засвистел чайник.

Он отправился на кухню — совершенно голый. Проходя мимо аквариума, заметил, что мерзкая рыба все еще жива, сегодня утром она что-то насвистывала — казалось, щебечет голубая сойка, — а на поверхности мутной воды лопаются пузырьки. Моби Дик-Ахав остановился возле цистерны с водой, включил свет и вгляделся в волокна колеблющихся водорослей. Рыба ни за что не желала умирать. Она убила остальных жителей цистерны — куда более красивых и дружелюбных, и резвых, даже больших и опасных рыб — убила всех, одну за другой, а потом выела им глаза. Теперь она плавала в аквариуме в одиночестве — правительница своих грошовых владений.

Он пытался погубить рыбу всеми возможными способами — не шел лишь на прямое убийство и не прекращал кормить; однако бледно-розовая скорпена прекрасно чувствовала себя в темной грязной воде. А теперь она еще и запела, как голубая сойка… Он ненавидел рыбу с такой страстью, что едва мог сдерживаться.

Из пластмассовой коробочки высыпал на ладонь немного хлопьев, растер их между пальцами, как советовали делать специалисты, и наблюдал за разноцветными гранулами рыбного корма, молоки, семенников рыб, морских креветок, личинок однодневок, овсяных хлопьев и яичного желтка, которые несколько секунд плавали на поверхности воды, пока не вынырнула отвратительная голова, чтобы пожрать все это.

Отвернулся, яростно проклиная рыбу. Она не желала умирать. Как и он сам, это чудовище не желало умирать.

В кухне, наклонившись над кипящей водой, он впервые осознал смысл положения, в котором оказался. И хотя он еще не подошел к той грани, за которой человека поджидает пожирающее разум разложение, в воздухе уже ощущалось отвратительное дыхание — так дикий зверь закатывает глаза, почуяв аромат раздираемой на части падали — один лишь этот запах с каждым днем все ближе подводил его к безумию.

Он поставил на кухонный стол чайник, чашку, достал два пакетика с чаем. На специальной подставке, которую обычно использовали для поваренной книги, чтобы было удобно туда заглядывать во время приготовления еды, со вчерашнего вечера так и остался стоять не прочитанный томик с переводом «Кодекса Майя». Он налил воды в чашку, бросил туда пакетики и попытался сосредоточиться. Упоминания об Ицамне, верховном божестве пантеона Майя, основной сферой влияния которого была медицина, расплывались у него перед глазами. Икстаб, богиня самоубийства, куда больше отвечала его сегодняшнему настроению — утро выдалось просто отвратительное. Он попытался читать, но слова проплывали мимо, лишенные смысла.

Потягивая чай, он обнаружил, что думает о холодном полном круге Луны. Через плечо бросил взгляд на кухонные часы. Семь сорок четыре.

С недопитой чашкой чая в спальню. На кровати, где он метался в беспокойном сне, остался отпечаток его тела. А на металлических прутьях изголовья болтались наручники с прилипшими клочьями волос и запекшейся кровью. Он потер запястья в тех местах, где кожа была стерта чуть ли не до кости, и пролил на себя немного чая. «Не приложил ли я руку к тому, что случилось месяц назад с боливийским послом?» — мелькнула мысль.

Его наручные часы лежали на секретере. Он проверил их. Семь сорок шесть. До встречи с «Консультационной службой» оставалось чуть меньше часа с четвертью. Он вошел в ванную, включил душ, и ледяные струйки ударили в кафель стены.

Повернулся к аптечке с шампунем. К зеркалу был прикреплен бинт, на котором красовалась аккуратная надпись:

ПУТЬ, ПО КОТОРОМУ ТЫ СЛЕДУЕШЬ, СЫН МОЙ, ТЕРНИСТ, НО В ЭТОМ НЕТ ТВОЕЙ ВИНЫ.

Потом, открыв дверцу и вытащив бутылку травяного шампуня с приятным лесным ароматом, Лоуренс Талбо решил смириться со своим положением, вздохнул, встал под безжалостный душ, и ледяные арктические воды обрушились на его измученное тело.

Комната номер 1544 центрального здания аэропорта Тишман была мужским туалетом.

Он остановился напротив двери с большой буквой «М» и вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт. Бумага была хорошего качества и приятно хрустела, когда он доставал изнутри листок. Адрес правильный — все совпадает. Тем не менее номер 1544 оказался мужским туалетом. Талбо уже повернулся, чтобы уйти. Чья-то злобная шутка; он не находил в ситуации ничего смешного; во всяком случае, не в его нынешних обстоятельствах.

Талбо сделал один шаг в сторону лифта. Дверь мужского туалета начала мерцать, затуманилась, как ветровое стекло автомобиля зимой, надпись на ней изменилась.

Он прочитал:

КОНСУЛЬТАЦИОННАЯ СЛУЖБА

Комната номер 1544 и в самом деле оказалась «Консультационной службой», как и было написано на отличной бумаге пригласительного письма, которое Талбо получил в ответ на свой запрос, сделанный после того, как он наткнулся на крайне осторожную рекламу в «Форбсе».

Он открыл дверь и вошел. Девушка за письменным столом тикового дерева улыбнулась, а взгляд Талбо заметался между милыми ямочками, появившимися у нее на щеках, и ногами — стройными длинными ногами, которые были видны в прямоугольнике стола.

— Мистер Талбо?

Он кивнул:

— Лоуренс Талбо.

Она снова улыбнулась:

— Мистер Деметр примет вас немедленно, сэр. Хотите что-нибудь выпить? Кофе? Сок?

Кока-кола?

Талбо вдруг заметил, что его рука, словно по собственной воле, коснулась кармана, где лежало письмо.

— Нет. Благодарю вас.

Когда она встала и направилась к внутренней двери, Талбо спросил:

— А что вы делаете, когда кто-нибудь спускает воду на ваш письменный стол?

Талбо не собирался шутить, потому что был рассержен. Девушка повернулась и посмотрела на него. Он ничего не смог прочитать в ее оценивающем взгляде.

— Проходите, мистер Деметр вас ждет, сэр.

Она открыла дверь и отошла в сторону, пропуская посетителя. Тот прошел внутрь, ощутив мимолетный аромат мимозы.

Кабинет напоминал читальный зал привилегированного клуба для мужчин. Старые деньги. Полнейшая тишина. Темные, тяжелые деревянные панели. Навесной потолок из звукопоглощающей плитки, закрепленный специальным образом — внутри, вероятно, пряталась электропроводка и имелись небольшие полости. Ноги Талбо утонули в толстом мягком ковре цвета апельсинов и жженой умбры. Сквозь огромное, в целую стену, окно виден был не город, а залив Ханаума у острова Оаху. Яркие аквамариновые волны напоминали клубок змей и, словно кобры, поднимали увенчанные белыми пенными шапками, головы, а потом обрушивались на ослепительно желтый песок побережья, питая его смертоносным ядом. На самом деле это вовсе не было окном; в кабинете вообще не было окон. Фотография. Самая настоящая, великолепно исполненная фотография — не голограмма и даже не проекция. Эта стена выходила куда-то в иную реальность, в иные измерения. Талбо ничего не знал об экзотической растительности, но почему-то был уверен, что высокие деревья с острыми, точно лезвие бритвы, листьями, которые росли на берегу, ничем не отличались от тех, что изображаются в книгах, посвященных каменноугольному периоду развития Земли, и существовали задолго до того, как на ней появились древние ящеры. То, что он видел, исчезло давным-давно.