– А как же вы?
– Я как-нибудь выпутаюсь. Если ты не вернешься через час, я скроюсь.
– Вот уж нет, об этом речи быть не может! Давайте назначим место встречи, откуда я могла бы вас забрать.
– Если они тебя засекут, то уже не потеряют из виду. Это будет гораздо опаснее. Лучше не будем спорить.
* * *Том Брэдли гнал, значительно превышая разрешенную скорость. У съезда на Талсу за ним погналась, включив сирену, машина дорожного патруля. Том съехал на резервную полосу и предъявил патрульному свой жетон. Полицейский, вернувшись в свою машину, предупредил по рации коллег, что черный «форд», несущийся на большой скорости, не надо останавливать – в нем едет выполняющий задание федеральный маршал.
В Вудворде Том поставил машину на стоянке колледжа и сел с газетой на скамейке напротив входа в главное здание.
* * *Милли остановилась рядом с кафе «Уинд» и растерянно оглянулась на Агату.
– Что за вид? – возмутилась та. – Все будет хорошо. Когда ты привезешь мне Веру, я попрошу тебя оставить нас одних. Не сердись, я хочу обсудить с ней кое-какие сугубо личные вопросы.
– Что бы ни случилось, ждите меня в этом кафе, – попросила Милли. – Если за мной увяжутся, я сумею от них оторваться, даже если придется потратить на это целый день. Я ловкая водительница. Обещайте мне, что никуда отсюда не уйдете.
– Вместо глупой болтовни лучше обними меня. Давай на всякий случай попрощаемся, мало ли что… Хотя нет, это может принести несчастье. Поторопись, скоро полдень. Не хочу, чтобы ты опаздывала.
Агата вышла из машины и устроилась в кафе, перед окном.
Через десять минут Милли приехала на стоянку колледжа и вошла в главное здание. В секретариате она осведомилась, где класс Веры Нельсон.
Оглядев ее, секретарь даже не потрудилась спросить, является ли она матерью кого-то из учащихся. Элементарные требования безопасности не позволяли пускать в учебное заведение посторонних. Милли было предложено подождать миссис Нельсон в холле.
– Когда кончаются занятия? – спросила Милли.
– Через полчаса, – был ответ. – Обычно миссис Нельсон немного задерживается, потерпите.
– Вы не можете заглянуть к ней и сказать, что дело срочное?
– В чем срочность вашего дела, мисс?
Милли имела богатый опыт общения с персоналом учебных заведений и сразу определила, что имеет дело с форменным цербером. Убедительного ответа у нее не нашлось.
Сгорая от нетерпения, Милли не отрывала взгляд от стенных часов. Ей не сиделось на месте.
Когда наконец прозвенел звонок, из классов вывалились толпы учеников и мигом заполнили холл. Милли вглядывалась в редких взрослых в ребячьей толпе, пытаясь узнать Веру Нельсон по описанию, данному Агатой. Судя по часам, на то, чтобы забрать Веру и доставить ее в кафе, у нее оставалось всего двадцать пять минут. По лбу у нее уже катился пот, руки взмокли, когда, проследив взгляд секретаря, она повернулась к женщине, шагавшей в ее сторону. Милли бросилась ей навстречу:
– Вера Нельсон?
– Здравствуйте. У меня мало времени. Если вы насчет вашего ребенка, то запишитесь у секретаря. Вы чья мама?
– Пожалуйста, пойдемте со мной!
– Вы кто? – спросила Вера.
– Агата ждет вас в кафе «Уинд».
– Я не знаю никакой Агаты. Если это розыгрыш кого-то из учащихся, то передайте вашим приятелям, что со мной этот номер не пройдет. А теперь оставьте меня в покое.
Для большей убедительности женщина повысила голос. Цербер не сводила с них глаз.
Милли лихорадочно соображала, какие варианты остались в ее распоряжении. О том, чтобы увезти Веру силой, не могло быть и речи. На то, чтобы ее уговорить, ушло бы время, которого у нее уже не было… Она рылась в памяти – и, как оказалось, не зря.
– Сестра Соледад нуждается в вас. Это очень срочно!
– Что вы сказали?.. – спросила Вера сдавленным голосом.
– Быстрее, я все объясню вам по пути.
Вера вышла следом за Милли на стоянку. Увидев «олдсмобиль», она перенеслась на тридцать лет назад.
– Господи, этот автомобиль!..
– Умоляю, садитесь, счет идет на минуты!
Милли была близка к панике. У нее дрожали руки, в ушах звучал голос Агаты, твердившей, что все будет хорошо… Она сорвалась с места, не глядя в зеркало заднего вида.
– Который час? – спросила она Веру.
– Да что за срочность? К вашему сведению, кафе «Уинд» слева.
– Я знаю.
– Почему вы поворачиваете вправо, раз мы так торопимся?
Милли не ответила: она четко следовала инструкциям Агаты. На следующем перекрестке она развернулась, огляделась и поехала к кафе.
Там ее ждал удар: Агата их не дождалась.
– У меня все получилось! У вас не было права так поступать! – крикнула Милли, готовая разрыдаться.
Пассажирка смотрела на нее, ничего не понимая. Милли бросилась внутрь кафе, Вера за ней. Обеих ждал сюрприз: Агата спокойно сидела в зале.
Убедившись, что Вера и Агата встретились, Милли удалилась.
Она собиралась переставить «олдсмобиль», который бросила во втором ряду. Паркуясь, она не обратила внимания на черный «форд», проехавший мимо нее и занявший место у тротуара чуть дальше.
* * *– Ханна, это ты? – шепотом спросила Вера, садясь за ее столик.
– Я так постарела?
– Нет, – сказала Вера, – я бы узнала тебя в толпе, просто я удивлена, что ты здесь. Я думала, ты в тюрьме.
– Вышла, как видишь. Но надолго ли?
– Тебя отпустили? – воскликнула Вера.
– Нет, я сбежала. Тебя это волнует?
– Не слишком. Но раз так, то разве кафе – лучшее место для встречи?
– Нет ничего лучше людного места, чтобы тебя никто не заметил. Вспомни те времена, когда мы скрывались.
– Я чаще вспоминаю, как кое-кто из нас угодил в ловушку.
– Не стану бродить вокруг да около. Пойми меня правильно, я очень рада тебя видеть, но…
– Я тоже рада, – перебила ее Вера. – Ты даже не представляешь насколько! Знала бы ты, какие воспоминания навевает твое появление. Глазам своим не верю: ты собственной персоной! Мне столько тебе надо рассказать, столько вопросов задать!
– Позже, если не возражаешь. Ты виделась с моей сестрой?
– Господи, Ханна, неужели никто тебе про нее не рассказывал? – проговорила Вера с удрученным видом.
– Ты насчет ее смерти? Еще как рассказывали, надзиратели щедры на дурные вести! Но эта весть была как раз доброй.
– То, что она погибла от несчастного случая?
– Не это, да упокоится ее душа с миром, а то, что я, наконец вырвалась на свободу. В день ее кончины начался двадцать восьмой год моего заключения. Оно уже начало мне надоедать.
– Что-то я тебя не пойму! Каким образом гибель твоей сестры могла приблизить конец твоего заключения?
– Сначала ответь на мой вопрос: вы с ней виделись?
– Да, лет двадцать тому назад. Я была проездом в Санта-Фе и решила с ней встретиться. Она была не слишком мне рада: мы обменялись ничего не значащими фразами, и я быстро поняла по ее настроению, что ей не хочется, чтобы я задерживалась, не говоря о том, чтобы бередить прошлое. А почему ты спрашиваешь, Ханна?
Агата внимательно наблюдала за Верой. Та осталась прежней, не утратила былой открытости и непосредственности. Ее удивленный вид не позволял усомниться в ее искренности. Агата поняла, что пошла по ложному следу.
– Прости, что зря тебя побеспокоила. Возвращайся к своим ученикам. Мне пора сматываться.
– Вот уж нет, – тихо возразила Вера. – Я хочу поговорить.
– О чем?
– Мы были подругами, я все эти годы тебя вспоминала, как и всех остальных.
– Тогда почему ты меня не навещала?
– Потому что мне было страшно увидеть тебя в клетке, я чувствовала себя виноватой. Ну и боялась за себя, наверное. То, что тебя посадили, было верхом несправедливости: тебя, всегда отвергавшую насилие! Почему ты отказалась от судебного процесса? Я бы дала показания, что ты ни за что не совершила бы того, в чем тебя обвинили.
– Это не я отказалась от суда.
– Не понимаю…
– Я решила спасти сестру. В акции участвовала она. Ее имя было включено в список лиц, активно разыскиваемых федералами. Прокурор, готовивший обвинительное заключение, дал знать, что предложит явившимся с повинной сделку. Так действует наша юстиция: лучше маленькое соглашение, чем большой процесс. На тот момент преступление исчерпывалось покушением на общественное достояние. За это она получала пять лет, тогда как присяжные могли влепить все тридцать. Она согласилась. Наказание было назначено, с первого числа следующего месяца она должна была начать отбывать срок. И тут она признается мне, что беременна. Как смириться с тем, что ей придется рожать в тюрьме? И что будет с ее ребенком? Я находилась на нелегальном положении, мать с нами давно не разговаривала, у меня осталась только она, у нее – я. Старшая сестра была моей семьей, всем, что у меня было, вот я и предложила: давай я отбуду срок за тебя. Ради тебя и ребенка. Мы подделали документы. Так я стала Агатой, Агата – Ханной. Я так ее боготворила, что меня приводила в восторг мысль, что я влезу в ее шкуру. Наконец-то я стану старшей, главной бунтаркой из нас двоих, наследницей нашей борьбы, сделаюсь вдруг всем тем, чем была она и чем не удавалось стать мне самой. Страха я не испытывала. Превращаясь в Агату, я наследовала ее отвагу, ее уверенность в себе, ее хладнокровие и силу. Неплохое наследство, правда? Кто же знал, что при восстановлении здания полиции, которое взорвала она с друзьями, среди обломков найдут труп? Подписывая соглашение с прокурором, сестра подписала и признания, так что ее виновность перешла на меня. Деяние получило другую квалификацию, и мне здорово прибавили срок: целых тридцать лет плюс к первоначальным пяти! Я умоляла ее открыть правду, позволить мне прожить мою жизнь. Но она тем временем успела стать матерью. От одной мысли, что у нее отнимут дочь, что она не увидит, как она растет, не сможет больше ее обнять, ее оставила былая отвага. Какая мать сделает выбор в пользу сестры, а не ребенка, которого произвела на свет? Она сожгла мосты. Я заняла ее место ради того, чтобы мать не разлучили с дочерью, и осталась за решеткой.
Вера накрыла ладонью руку подруги и потупила взор, не в силах произнести ни слова. После этого Агата поведала ей про тетрадь, свою единственную надежду остаться на свободе.
– Ты думала, что эта тетрадь у меня? – всхлипнула Вера.
– Надеялась. Это сняло бы с меня вину.
– Ханна…
– Агата. Я так давно живу под этим именем, что уже не воспринимаю никакого другого.
– Почему не написать тому прокурору? Он ведь осудил твою сестру. Достаточно было бы вас сличить, чтобы выявить подмену.
– Штука в том, что он с самого начала был в курсе дела. Моя сестра призналась ему, что беременна. Благодаря своему состоянию она могла бы добиться обжалования приговора и досрочного освобождения. Но прокурор был молод, ему требовалось для карьеры, чтобы осужденная оттрубила свой срок от звонка до звонка. Вот он и притворился, что для него главное, чтобы невинное дитя не расплачивалось за грехи матери, и закрыл глаза на нашу проделку. Мы доброкачественно подделали документы. Кому пришло бы в голову, что кто-то согласится отбывать чужой срок? Изобличить его в обмане, тем более после смерти человека, значило бы перечеркнуть его карьеру. Посредственный человечек может стать настоящим мерзавцем, когда под вопросом его будущее. Он сделал правильный выбор: позже я узнала, что он пошел в гору, стал судьей. Честно говоря, я даже не знаю, хватило бы у меня силы воли разлучить мать и дочь, разрушить то подобие семьи, которое у меня еще оставалось. Что бы я делала в случае освобождения? Растила бы не своего ребенка до тех пор, пока он не узнал бы, что его родная мать сидит в тюрьме, что он увидит ее только в тридцать пять лет и что часть ответственности за это лежит на мне? Ужасный выбор, ведь правда?
– Но ты-то была совершенно ни при чем!
– Я была членом группы.
– А что стало с этой девочкой?
– Это она привезла тебя на встречу со мной.
Вера вытаращила глаза, и Агата подумала, что они сейчас вылезут из орбит.
– Она знает?..
– Нет, не знает. Мать воспитала ее прекрасной молодой женщиной, но с отвратительным характером. Я не ропщу, главное, что у нее есть характер.
– Ты не хочешь ей все рассказать? – недоверчиво воскликнула Вера.
– Что? Что я оклеветала себя ради сестры, дважды меня предавшей? У Милли нет отца, и я не хочу лишать ее еще и матери, не хочу позорить ее: даже после смерти она должна оставаться любимой мамой, святыней. Все, что я перенесла, лишилось бы смысла. Хотя бы ради этого я не хочу, чтобы она знала правду – во всяком случае, всю правду.
– Зачем тогда было делать ее соучастницей твоего побега?
– Потому что я страдала с мыслью о ней. За годы она превратилась в смысл моего существования – или выживания. Я ее полюбила и люблю все сильнее. Поэтому я решила лучше ее узнать, выяснить, каким человеком она стала, имело ли все это смысл. Кажется, я не ошиблась, мои мучения были не напрасны, а ты представить себе не можешь, как это для меня важно. Ну все, Вера, мне пора. Я бы засыпала тебя вопросами, мне так хочется понять, что такое сегодня жить в окружении подростков…
– Эта жизнь соткана из радостей и огорчений, из успехов и провалов, – перебила ее Вера. – Одних ребят любишь, других не выносишь, и дело не в том, хорошо или плохо они учатся. Разница в том, что у них внутри. Из-за своего стола в классе я могу предсказать их будущее. Угадать, кто чего-то добьется в жизни, а кто угаснет в посредственности, кто будет проявлять великодушие, а кто алчность, кто будет отходчивым, а кто злобным, кто будет творить добро, а кто зло, кто будет щедр, а кто мелочен. Я преподаю им нашу историю, рассказываю, что мы творили, и они слушают меня разинув рот. Где им догадаться, что я тоже участвовала в этой истории! Это и захватывает, и удручает. Каждый год находится хотя бы один ученик, про которого я в точности знаю, что если уделю ему внимание, дам то, чего ему не хватает, то помогу ему выбиться в люди. У меня есть ощущение, что я приношу пользу, и это делает меня счастливой. Но когда я смотрюсь в зеркало, меня не перестает поражать, какая же я бестолочь! От этого ощущения мне так и не удалось избавиться.
– Возвращайся к ним. Мое время вышло. Я была очень рада с тобой повидаться, Вера. И вовсе ты не бестолочь! Если мне удастся из всего этого выпутаться, мы с тобой непременно увидимся еще.
– Знаю, ты выпутаешься. Всей душой надеюсь на это. Беги! А мне не хочется сразу возвращаться в школу, лучше побуду немного здесь. Оставь счет, я сама заплачу, для меня это удовольствие и честь.
Агата обняла Веру и прошептала ей на ухо:
– Обязательно скажи своим ученикам, что мы сражались ради них, совершали ужасные ошибки, но всегда имели светлую цель – более справедливый мир.
– Будь уверена, старушка, я повторяю им это из года в год.
* * *Он впервые ее увидел, и его сердце бешено заколотилось. Одной рукой он взялся за рукоятку револьвера, другой за ручку двери, и обе руки дрожали. Пока Агата выходила из кафе, он боролся с мерзким ощущением, что ноги у него стали ватными, что весь он – руина, которой пришло время развалиться. Она была рядом, совсем близко, шагала по противоположному тротуару, садилась в машину, которую он так упорно выслеживал. Она села на переднее сиденье, а он так и остался в своем «форде», словно разбитый параличом.
«Олдсмобиль» резко рванул с места и помчался по бульвару Оклахома.
* * *– Ну что, стоило так рисковать?
– Ты когда-нибудь прекратишь задавать дурацкие вопросы? Ты уже об этом спрашивала! Стоило ли встречаться с Раулем? Разве ты не нашла с ним общий язык? Тебе уже встречались в жизни такие мужчины, как он? Твоего Фрэнка можно с ним сравнить?
– У вас плохое настроение?
– Я в бешенстве, готова рвать и метать, если так тебе больше нравится. Не желаю расходовать на тебя нервы, так что лучше заткнись, дай успокоиться!
– Что такое Соледад? – как ни в чем не бывало спросила Милли.
Агата вздохнула.
– Соледад – исправительное учреждение, где отбывал срок один невинный заключенный, ставший легендой. Чему вас вообще учат в этой проклятой стране?
– Не таким замшелым древностям. Не желаете устранить пробел в моем образовании? – спросила Милли шутливо.
– Джордж Джексон провел детство в негритянских гетто Чикаго и Лос-Анджелеса. Как многие молодые люди, он жил в крайней нужде и, совершая мелкие правонарушения, попал на заметку. В восемнадцать лет его обвинили в соучастии в краже: он сидел за рулем машины, в которой пытался скрыться его приятель, стянувший на автозаправочной станции шестьдесят долларов. Ему подсказали признать вину, пообещав максимальное наказание – всего год отсидки в окружной тюрьме. Он подписал признание, а ему вместо обещанного года влепили максимальный срок – пожизненный – и упекли в исправительную тюрьму.
– За несчастные шестьдесят долларов?
– Которые он, заметь, украл не сам. Такие приговоры были настоящим позором: заключенный попадал в полную зависимость от комитета, собиравшегося раз в год и решавшего его судьбу в зависимости от поведения. Джексон был чернокожим, поэтому его дни и ночи проходили в бесконечных издевательствах, жестокости, унижениях. Он оказался непокорным заключенным. Всякий раз, когда он принимался бунтовать, его сажали в карцер – закуток, заваленный нечистотами, без вентиляции. Ему запрещалось мыться, он был вынужден справлять нужду прямо на пол, здесь же спать и есть.
– Вы были с ним знакомы?
– Нет, для этого я была слишком молода. Начальство быстро навесило на Джексона ярлык политического активиста, человека, которого невозможно сломить. В 1970 году, когда он уже просидел целых десять лет, в тюрьме открыли новый дворик, куда надзиратели смеха ради втолкнули десятерых белых и семерых черных. Черных подобрали были самыми отчаянными, белые – крайними расистами. На сторожевой башне дежурил снайпер, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом. То, что должно было произойти, произошло: вспыхнула драка, и стрелок опустошил магазин винтовки. Трое чернокожих были убиты, один белый был ранен в бедро. Одного из раненых негров оставили истекать кровью прямо во дворике, хотя рядом находился лазарет.
Тюрьма взбунтовалась. В кои-то веки черные, белые и мексиканцы выступили сообща и объявили голодовку. Через три дня большое жюри присяжных округа решило, что снайпер действовал в пределах допустимой самообороны. В тот день, когда был вынесен этот вердикт, один из тюремщиков Соледад был найден мертвым, и Джексон, на которого у начальства давно имелся зуб, был вместе с еще двумя заключенными обвинен в убийстве и приговорен к смерти. Охранник убивает трех негров и выходит сухим из воды, охранник найден мертвым – и трех чернокожих сажают на электрический стул. Что это, как не пародия на правосудие? Их процесс стал символом государственного расизма, эту троицу узников окрестили «братьями Соледад».
– Их казнили?
– Нет. По всей стране возникали комитеты в их защиту. Два адвоката, взявшиеся за их дело, сумели изобличить подлого судью-расиста, стремившегося любой ценой их обвинить, и добились, чтобы местом судебного процесса стал Сан-Франциско. Пресса в Соледад и окрестностях уже объявила их виновными. Армия их сторонников росла, комитеты защиты становились все представительнее, оправдания всех троих требовали самые видные активисты.