– Джо, Фрэнк, Джо, Джо, опять Фрэнк. Три-два.
– Беспокоятся, наверное. Как только приедем, я им позвоню.
– Для обеда еще рановато. Что, если сначала побывать в доме, где ты выросла?
– Я не против, – согласилась Милли со вздохом. – Тогда получится, что я не так уж обманываю Фрэнка, к тому же это по пути.
Милли повернула на север и надолго замолчала.
Пустыня постепенно превратилась в населенную местность, саманные постройки сменились одинаковыми жилыми кварталами.
– Разве тебе не следовало свернуть влево? – спросила Агата.
– Собираетесь диктовать мне дорогу даже в моем родном городе?
– Конечно нет, – смущенно пробормотала Агата.
– В конце концов, я здесь жила, – не унималась Милли.
– Ты говорила, что вы жили в Тесукве, а это как будто на северо-западе.
– Не помню, чтобы я вам об этом говорила, хотя это так и есть.
– Говорила – не сегодня, но я хорошо это помню, я не могла этого придумать, – стояла на своем Агата. – Это же такая радость – увидеть дом своего детства! Почему ты так нервничаешь?
– Потому что нам надо ехать к границе, думать о вашем будущем, а не копаться в моем прошлом.
– Когда мы разъедемся, я буду часто тебя вспоминать. За эти несколько дней мне так и не удалось толком с тобой познакомиться, поэтому в местах, где прошло твое детство, я больше о тебе узнаю. Надеюсь, у меня будет ощущение, что мы с тобой стали настоящими сообщницами.
– Вряд ли слово «сообщницы» здесь самое подходящее, учитывая обстоятельства. Странные у вас мысли! Главное – сделать вам приятное, а еще…
– …а еще, – подхватила Агата, – мы будем лакомиться лучшими в мире такос, а потом навестим твою мать.
– После этого вы согласитесь, чтобы я отвезла вас к мексиканской границе?
– Там видно будет, – отрезала Агата.
Милли съехала на грунтовую дорогу, тянувшуюся к вершине холма. Внезапно она прибавила ход, заставив Агату испуганно схватиться за ручку двери.
– Что это с тобой?
– Мы почти у цели. В этом месте я всегда прибавляла газу и поднимала столб пыли до неба, чтобы мать увидела меня издали. Теперь это бессмысленно, но привычка есть привычка.
Агата не сводила глаз с приближавшегося домика цвета глины. Глаза ее наполнились слезами – наверняка из-за густой пыли.
Милли затормозила и вылезла из машины.
– Вы идете или нет? – обратилась она к своей пассажирке, которая сидела неподвижно и молча, сверля взглядом синюю дверь.
– Я думала, у тебя нет ключа? Может, сначала залезешь сама и отопрешь мне дверь изнутри? Я уже не в том возрасте, чтобы ползать по щелям.
Милли пожала плечами, поставила ногу на перекладину у двери, схватилась одной рукой за перекрытие, подтянулась, пошарила другой рукой за перекрытием и спрыгнула вниз.
– Вот и он! – Она гордо продемонстрировала ключ.
Но Агата по-прежнему неподвижно сидела в машине.
– В чем дело? – спросила Милли. – Вы такая бледная…
– Ничего особенного, просто устала, ты ужасно растрясла меня по дороге! Отпирай, я войду следом за тобой. Может, тебе захочется побыть дома одной хотя бы несколько секунд?
– Это вам захотелось побывать в моем доме. Я знаю его наизусть и не очень-то хочу в него лишний раз заходить. Можно уехать, никто нас не заставляет…
– Я не откажусь от стакана воды и от тени, – перебила ее Агата. – Внутри, наверное, прохладно. Эта жара совсем меня доконала. Иди первой, я соберусь с силами и тоже зайду.
– Вы меня не обманываете? Все хорошо?
– Все отлично, уверяю тебя. Уже иду!
Милли толкнула дверь и вошла в дом. Мебель и плитка на полу были покрыты слоем белой пыли. Она подошла к камину и взяла с полки фотографию в рамке. Это была она в свой двенадцатый день рождения, в обнимку с матерью, чмокавшей ее в щеку. Кто сделал снимок? Милли не могла вспомнить, как ни напрягала память. Она поставила ее на столик, оглянулась и вздрогнула: Агата наблюдала за ней с порога.
– Вы не войдете?
– Я ждала, пока ты меня пригласишь.
– Пойдемте, я налью вам воды.
Агата повиновалась.
– Можно сесть? – спросила она, берясь за один из стульев у стола.
– Даже нужно. Вы действительно неважно выглядите.
Милли открыла дверцу буфета, достала стакан и открыла кран над раковиной. Из него потекла вода цвета густой ржавчины.
– Придется немного потерпеть, – сказала она. – Не хочу вас отравить.
– Я никуда не спешу, – ответила Агата бесцветным голосом.
– Подождите, – сказала Милли, открывая другой шкаф. – Уверена, банка с сахаром до сих пор полна. Сахар ведь не портится?
– Думаю, нет.
Милли сняла с полки металлическую банку и протянула ее Агате:
– Разгрызите кусочек сахару, вам полегчает. Моя бабушка говорила, что при упадке сил это наилучшее средство.
– Поверим твоей бабушке! – И Агата со вздохом поднесла сахар ко рту.
– Вы правильно сделали, что меня заставили! Я боялась, но теперь я счастлива, что приехала. Не думала, что испытаю это чувство спустя столько лет. Я думала, что построила себе в Филадельфии новую жизнь, а оказывается, дома я себя чувствую именно здесь.
– Между этим местом и тобой есть сходство, – сказала Агата.
– Как я погляжу, мое снадобье действует: вы опять порозовели.
– Когда ты отсюда уехала?
– Вскоре после кончины бабушки. Я получила стипендию и уехала в бабушкиной машине.
– Этот дом стоит запертый со времени смерти твоей матери?
– Я вернулась после аварии. Мамы не стало так внезапно… Я приехала с похорон, накрыла мебель. Надо было бы навести порядок в ее вещах, но я не смогла. Я почти всю ночь просидела под дверью ее спальни, глядя на ее кровать, ее письменный стол, ее кресло. Я как будто ощущала ее присутствие, мне казалось, что она сейчас появится передо мной в своем халате и отправит меня спать. С ума сойти, сколько неинтересных вещей мы говорим любимым людям! А сколько всего мы им не говорим! В общем, той ночью у меня больше не было от нее секретов. Я надеялась, что она еще немножечко здесь, что ей захочется провести рядом со мной еще одну ночь. Мне было двадцать пять лет, а я рыдала как ребенок. Я просила у нее прощения за то, что редко звонила узнать о ее делах, что уехала жить в такую даль. Это случилось потому, что в тени больших деревьев ничего не растет, а мать была раскидистым дубом, вот у меня и возникла потребность построить собственную жизнь в другом месте. Как я сожалела об этих потерянных годах, обо всем недосказанном, о молчании! Мама умерла, когда я достигла возраста, в котором уже как будто не нуждалась в ней, но это было моей ошибкой. Мне все время ее не хватает. Чуть погодя я зашла в ее ванную и простояла там целый час, глядя на ее вещи: зубную щетку, флакон духов, неизменный халат. Вот такие мелочи служат жестоким напоминанием, что любимого человека больше нет, что нам больше не быть вместе, что матери больше не будет, что нам больше не увидеться…
– Наши любимые не умирают, пока с нами память о них. Ты не проводишь меня в ее комнату?
– Зачем?
– Тебе самой неплохо было бы туда заглянуть. Наверное, тебе не хотелось бы идти туда одной.
Милли посмотрела на Агату и встала.
Они поднялись на второй этаж, стараясь ступать тише, и прошли по короткому коридору, отделявшему комнату Милли от комнаты ее матери.
Она толкнула дверь и вошла. Постояв немного в задумчивости, она грустно улыбнулась.
– Теперь не то, что раньше, – сказала она.
– В чем разница?
– Ее здесь уже нет, теперь совсем нет, комната действительно пуста. Когда я была здесь в последний раз, она еще здесь жила, а сейчас больше не живет. Наверное, она услышала все, что я ей рассказала.
– Уверена, так оно и было, – сказала Агата.
– Эта комната стала бы моей, если бы я осталась жить в Санта-Фе. До мамы в ней жила бабушка.
– Куда она переехала?
– В центр города. Мать говорила, что, потеряв дочь, бабушка больше не могла здесь оставаться. Мама тогда, кажется, была беременна мною.
Агата попросила у Милли разрешения присесть за письменный стол ее матери. Милли указала ей на стул, а сама ушла в ванную.
– Отдохните, а я кое-чего поищу.
– Не торопись, я могу долго так сидеть.
Как только Милли скрылась за дверью ванной, Агата бесшумно открыла ящик стола и запустила в него руку.
Не найдя того, что искала, она занялась ящиками стоявшего между окнами комода, потом открыла шкаф и застыла перед вешалками со старыми джинсами и с одной рубашкой. Эта одежда была на старшей сестре, когда она с тремя друзьями заминировала запертое на ночь отделение полиции. Агата вспомнила, как та, гордая и пылающая гневом, уходила, полная решимости сделать то, что считала справедливым: ведь накануне полицейские этого отделения хладнокровно застрелили трех чернокожих студентов, когда те спали.
Она поднесла рубашку к лицу, понюхала ткань и закрыла шкаф. Потом обвела взглядом комнату, осмотрела то, что лежало на ночном столике, и снова открыла ящик стола. Теперь она попыталась нащупать в нем потайное отделение.
– Что вы делаете?!
От неожиданности она вздрогнула.
– Ничего, просто любопытство разобрало. Все гадала, какой была с виду твоя мать, думала, найду ее фотографию.
– Не делайте этого, прошу вас! Не хочу, чтобы в ее вещах рылись. Все ее фотографии, кроме той, что вы видели внизу, сложены в коробки на чердаке. Все, что мне требовалось, я уже нашла. – Милли показала флакон духов и щетку для волос. – Нам пора.
– Хочешь, поднимусь с тобой на чердак? Там могут найтись старые вещицы, которые тебе будет приятно забрать.
– Нет! – отрезала Милли. – Пора уезжать!
Они спустились вниз. Агата задержалась перед фотографией, которую Милли переставила на стол.
– Очень трогательно… – пробормотала она.
– Говорю же, это снято на мой двенадцатый день рождения.
– А снимал кто, твоя бабушка?
– Нет, она не приехала. Вспомнила: нас фотографировал давний мамин приятель. Он навещал ее раз в год. У них была общая знакомая, жившая на другом конце страны, больная, что ли, и дядя Макс каждый раз рассказывал маме, как у нее дела.
Агата сглотнула подступивший к горлу ком и отвернулась к окну, чтобы не встречаться с Милли глазами.
– Такой щедрый был! – продолжила Милли. – Всегда приезжал, навьюченный подарками. Это его стараниями мне дали стипендию в Филадельфии, он там живет, это заметный и влиятельный человек. Поступив на факультет, я два-три раза у него обедала. Он адвокат. Я надеялась на стажировку в его фирме, но меня забраковала его подружка. Она дала мне почувствовать, что я ее не устраиваю, так что…
– Мы едем или нет? – поторопила ее Агата, распахивая дверь.
* * *Агент Мэлоуни был сердит на своего коллегу, с которым говорил по телефону. Его требование не могли выполнить: в отделении Альбукерке катастрофически не хватало сотрудников. Все силы были брошены на другую операцию – слежку за просочившимися из Мексики наркоторговцами. Это было куда важнее, чем гоняться за какой-то беглянкой. Напрасно Мэлоуни бушевал, напоминая, что совершившая побег заключенная находится в списке особо опасных преступников и даже, возможно, взяла заложника. В ответ он слышал, что она, может, и представляла опасность тридцать лет тому назад, но времена с тех пор изменились. Факт захвата заложника не подтвержден, в личном деле, которое коллега в данный момент изучает на мониторе, об этом нет ни слова, и он не может запороть из-за нее операцию, которую готовили целый месяц. К концу дня он, может быть, и сможет выделить людей. Мэлоуни в гневе отшвырнул телефон, потом подобрал и спешно перезвонил в Денвер. Там реагировали оперативнее. Ему пообещали двух агентов через пять часов. Они свяжутся с ним, прибыв в Санта-Фе.
* * *Том расплатился в отеле и сел в «форд». Изучив карту города, он отправился в мэрию.
Фернандо Монтесоа, служащий в окошке справок, развел руками. То, что перед ним маршал, не произвело на него ни малейшего впечатления. В свое время на справках сидело двое, но из-за сокращения финансирования его коллегу, ушедшего на пенсию, не стали заменять. Все из-за банков, кипятился Фернандо: банкиры-то ни в чем не знают недостатка, у них обслуживающего персонала хватает. Один кофе приносит, другой костюм из химчистки забирает, третий печатает протоколы заседаний, на которых банкиры решают, как сосать из страны кровь и как набивать себе карманы… И это не говоря о домах, которые они отнимают у бедняков, не способных оплачивать долги, которые они понаделали из-за них же, проклятых банкиров! Фернандо Монтесоа знал такие вещи лучше многих других. Тому он посоветовал набраться терпения и встать в очередь вместе со всеми остальными – или идти куда глаза глядят.
Как Том ни пытался прервать его словоизвержение, результат был нулевым: Фернандо Монтесоа знай себе обрушивал накопившееся у него негодование на подвернувшегося под руку представителя закона, которому ничем не был обязан, а потому не собирался помогать в порядке исключения.
Женщина с двумя детьми, тоже томившаяся в очереди, шумно вздохнула и подсказала Тому, что отдел гражданского состояния находится на втором этаже. Том поблагодарил ее и прошмыгнул мимо Фернандо, окинув его негодующим взглядом.
– Если это все, что вам требовалось узнать, – так бы сразу и сказали, – буркнул Монтесоа, пожав плечами.
В отдел гражданского состояния тоже стояла очередь, человек десять. Здесь уж Том попросту положил на стойку свой жетон и грубо потребовал допустить его к терминалу с данными о жителях города.
* * *Ресторан, кормивший лучшими на свете такос, по виду ничем не отличался от забегаловки для водителей-дальнобойщиков. В зале было два десятка столиков, декор ограничивался деревянными панелями на стенах и неоновыми светильниками на потолке.
За обложенной плиткой стойкой три повара-мексиканца, обливаясь потом, жонглировали кукурузными лепешками над раскаленной плитой, словно взятой на прокат в аду. Еще двое ловили лепешки на лету и стремительно набивали их месивом из перца, томатов, лука, пластинками мяса, расплавленным сыром, щедро поливали соусом табаско.
Все места в зале были заняты, еще дюжина желающих топталась снаружи. Но Милли смело шагнула внутрь. Самый здоровенный из троих поваров с широкой улыбкой раскрыл ей объятия.
– Сколько лет, сколько зим! – взревел он, прижимая ее к себе. – Сколько можно скитаться? Я уже бросил считать года!
– Познакомься с моей подругой, Сесар, – сказала Милли.
Сесар склонился к руке Агаты, как настоящий джентльмен. На глазах у двух ошеломленных клиентов, чья очередь как раз подошла, он усадил ее и Милли за освободившийся столик. Видимо, завсегдатаи знали, что хозяину ресторана лучше не перечить: никто не пикнул. Сесар вернулся к плите. Милли даже не пришлось делать заказ.
– Ты серьезно? – спросила Агата, опасливо глядя на появившуюся перед ней тарелку.
– Сначала попробуйте, благодарить будете позже.
Агата осторожно откусила такос и призналась, что приятно удивлена.
– Ешьте медленно. Скоро он принесет еще. Если вы хоть немного не доедите, это будет для него личным оскорблением.
Агату заинтересовали двое едоков за соседним столиком.
– На кого вы смотрите? – спросила ее Милли.
– На пару у тебя за спиной. Странные какие-то…
– Что в них странного? – спросила Милли озираясь.
– Оба не отрывают глаз от телефонов, быстро-быстро в них тыкают и ни слова друг другу не говорят.
– Либо шлют друзьям эсэмэски, либо отправляют комментарии про ресторан.
– Как это?
Милли достала свой телефон и провела с Агатой короткий ликбез.
– Это – связь со всем миром. Можно публиковать свои фотографии, снимки любого места, где оказываешься, рассказывать, чем занимаешься, делиться впечатлениями и все такое прочее.
– А как же тайна частной жизни? Что-то я не нахожу здесь места для тайны.
– Не надо смотреть на это под таким углом! – возразила Милли. – Социальные сети – потрясающее средство от одиночества.
– Ты права, достаточно посмотреть на эту пару чудиков. Насколько я понимаю, это возможность сблизить далеких людей, однако близкие оказываются разъединенными. Делить трапезу с телефоном – что может быть увлекательнее! Какой же дурой я была в тюрьме! Могла бы чаще ужинать в компании своей зубной щетки, тогда мне бы не было так одиноко…
– Вы действительно не понимаете или притворяетесь? Делиться пережитым, обмениваться мнениями – это же свобода самовыражения во всей полноте!
– А как насчет властей? Неужели у них нет никакой возможности читать то, что пишут на этих машинках? Ну-ну, продолжайте откровенничать, все ведь строго защищено! Как я погляжу, вы все спятили!
– Теперь все совсем не так, как было в ваше время, – прошептала Милли.
– Неужели? Больше нет войн, изжита коррупция, в тюрьмы больше не сажают невиновных, количество заключенных цветных уже не превышает количество заключенных белых, ни политики, ни правительства больше не злоупотребляют властью, неравенство ушло в прошлое, пресса стала по-настоящему независимой, свободы победно шествуют по планете, оппозиционные лидеры живут и в ус не дуют? Раз у вас такая благодать, то действительно, почему бы не кричать обо всех своих посланиях на площади?
– Зачем во всем видеть только плохое? Вот расстанемся – и все равно сможем общаться сколько захотим, даже видеть друг друга во время телефонных разговоров.
– И никто не узнает, где мы находимся?
За неимением доводов Милли только пожала плечами. Ее мобильный телефон завибрировал, она посмотрела на экран и встала:
– Я сейчас.
Выбежав из ресторана, они прижала телефон к уху.
* * *– Джо?
– Господи, Милли, я уже замучился тебе звонить! У тебя все время включается автоответчик.
– Я была в горах, там нет связи. Почему у тебя такой странный голос? Что случилось?
– Ты еще спрашиваешь! Сижу я на лужайке кампуса с Бетти…