Молчание. Мы стоим и смотрим друг на друга.
Я улыбаюсь, хотя мне хочется плакать.
* * *— Квинтилион, — говорю я. — У меня к тебе еще одна просьба…
Управитель кланяется. Лицо невозмутимое.
— Как прикажете, господин легат. Готов исполнить любое ваше желание, господин легат.
Мгновение я медлю. Затем открываю рот, но Квинтилион меня опережает:
— Вам снова нужны молоток, веревка и центурион Тит Волтумий?
— Гм.
Пожалуй, насчет Тита Волтумия стоило бы подумать. Помощь старшего центуриона в прошлый раз мне очень пригодилась…
— Спасибо, но… нет. В этот раз мне будет достаточно шерстяного солдатского плаща. Такого, знаешь, погрязней и попроще…
— Понятно, господин легат, — говорит Квинтилион. — Уже бегу.
Но с места не двигается. Ждет.
— Хорошо, хорошо, — говорю я. — Возьмешь деньгами или сведениями?
— Лучше информацией.
— Вот ты хитрец. Почему информацией? Откуда ты знаешь, что она того стоит?
Улыбка Квинтилиона приторна, как груша в меду.
— Иначе вы бы не предложили мне денег.
* * *Сегодня вечером я напьюсь, думает он. Опять. Или снова. Но напьюсь.
Легионер Секст по прозвищу Победитель расправляет широкие плечи. Виктор. Какая насмешка…
— Сколько женских сердец ты покорил сегодня? — кричат из толпы.
— Только не ошибись палаткой! — хохочут. — А то знаем мы тебя…
— Нет, нет. В этот раз он не промахнется. Он зайдет сразу в палатку нового легата и…
Секст усмехается. Вытягивает перед собой волосатые руки, растопыривает пальцы.
— А если поймаю? — спрашивает он. — Я могу.
Аккуратно сжимает кулаки. Огромные. Такими можно пробить кирпичную стену.
— Ой, только не это, доблестный Виктор! — дерзкий голос. Толпа "мулов" стонет от смеха. — Только не это… Мне не вынести столько любви. Ты такой си-и-ильный.
Сволочи, думает Секст. Стоило один раз по пьяни совершить глупость, и уже не отмоешься. Виктор! Победитель! Ради всех богов, чрево Юноны, задница Юпитера! Секст Победитель — вот издевка, так издевка…
Он делает рывок, несколько легионеров падают, отшатнувшись. Строй прогибается. "Мулы" ревут от смеха, особенно те, что упали. От чудовищного грохота половина Ализона должна проснуться.
— Ты такой стра-а-астный сегодня, — снова голос из толпы. — Мне не вынести столько страсти, доблестный воитель. Недаром тебя зовут…
— Виктор! — хором кричат легионеры. Сволочи. Секст отталкивает ближайшего "мула", замахивается… Легионер приседает в испуге, вокруг хохочут еще громче.
— Да, я сегодня в ударе, — говорит Виктор и опускает кулак. Если не можешь посмеяться над собой, тебя в легионе заклюют. — Зовите меня Юпитер Громовержец. Я крут.
— Он сегодня покроет и корову! — опять тот же голос. — Да что корову… Носорога! Слона! Жирафа!
"Ну, я тебя найду", думает Секст. Обещаю. В легионе все тайное быстро становится явным. В том числе — имя шутника.
Самое обидное, я не помню, что тогда произошло, думает Секст. Вот если бы вспомнить… Тогда бы я знал, что ответить.
— Пока, зелень! — он машет рукой, поворачивается и идет.
— Останься с нами, доблестный Виктор! — кричат сзади. — Как же мы без тебя?
Он шагает, не оглядываясь. В темноту.
На Ализон опускается ночь.
Глава 3. Философ и Атлантида
Военный плащ легионера называется сагум.
Он колючий и грубый, у него мягкий кисловатый запах старой вещи.
Этот запах кажется мне родом из детства — очень деревенский. Мы тогда жили на вилле у бабушки, где-то возле Капуи.
Я выходил во двор и видел горы. Я возвращался в дом и видел горы через окно. Я закрывал глаза, и там снова оказывались горы. В общем, горы там были везде.
Снежные вершины в голубой дымке.
Детство. Тогда было очень много света.
Словно с годами свет из твоей жизни уходит. Сейчас даже в самый ясный день того ощущения наполненности не бывает. На нашем солнце — пятна.
Они появляются в тот момент, когда мы в первый раз надеваем взрослую одежду, и растут с годами. Чтобы заполнить весь солнечный диск. Когда-то солнце было чистым и ясным, но с годами обветшало, обросло слоем пыли и натянуло ветхую дырявую хламиду.
К чему клоню?
Правда всегда одна…
Все проходит.
* * *Ализон, римская столица варварской Германии. В квартале у Водяных ворот — ветер. Стиснутый с двух сторон домами, по узкому руслу улицы, он мчится все быстрее и быстрее, чтобы, наконец, влететь мне в лицо. Вместе с пылью и мусором. Я моргаю. Сплевываю. Глаза слезятся. Проклятье!
Вонь страшная, хотя, казалось бы, канализация и водопровод в Ализоне — сделаны по римским стандартам.
Странно. Мы пришли сюда надолго…
А воняет по-прежнему.
— Господин, достойный господин, купите! — торговка тянет грязные пальцы. Край моего плаща точно случайно попадает к ней в руки. — Господин!
Я выдергиваю сагум и иду дальше.
— Будь ты проклят, сын шлюхи! — кричит торговка вслед. — Собачье отродье! Тебя зачали всем легионом!
Как быстро меняется мой статус, однако.
Я плотнее заворачиваюсь в плащ. В проклятой богами Германии холодно по утрам, душно ночью и дождливо днем. Собачья погода.
И собачий квартал.
Женщины смотрят враждебно. Взгляды мужчин не предвещают ничего хорошего. Вообще, мрачнее местных жителей только тени Преисподней. А я — словно Орфей, спустившийся в ад.
Так. Главное, не останавливаться и не оглядываться. Спасибо, Орфей уже как-то оглянулся. Перекресток. Слева — таверна "СЧАСТЛИВАЯ РЫБА" (очаровательное название), направо — улица, она тянется до центральной площади.
Иду.
Скрип, скри-ип. Я поднимаю глаза: над входом в таверну раскачивается вывеска. Скри-ип. Синяя рыбина держит в плавнике вилку, на которую наколота бледно-розовая свинья. Вывеска потемнела от копоти.
Рыба мрачная, свинья улыбается. Может, стоило назвать таверну "СЧАСТЛИВАЯ СВИНЬЯ"?
Надеюсь, здесь хорошо кормят.
Ну, или хотя бы остается в живых каждый третий посетитель.
Словно в ответ, дверь таверны распахивается. Через мгновение оттуда вылетает человек. Бум! Пьяница падает на мостовую, словно мешок с тряпьем, и лежит без движения. Обычное дело. Следом из таверны выходит молодая рабыня. Тоненькая, в короткой тунике. В руке — деревянное ведро. Рабыня аккуратно обходит пьяницу и выливает ведро в канаву. Затем некоторое время девушка стоит, словно не чувствуя вони. Лицо измученное…
И почти счастливое.
В каком аду нужно находиться целый день, чтобы вонь сточной канавы показалась свежим воздухом?
Гниющие рыбные головы.
Я иду. Девушка вытирает лоб тыльной стороной ладони, провожает меня взглядом. Что она увидела? Предполагается, что я выгляжу как легионер-дезертир. Таких здесь должно быть полно…
Останавливаюсь. А это мысль, пожалуй.
Возвращаюсь.
Рабыня поднимает брови. Красивая. Хотя под глазами темные круги, а руки и бедра — в синяках от щипков посетителей. Есть такой тип красоты, что сияет только ярче — вопреки всему. Интересно, кто она по происхождению? Гречанка? Италийка? Кожа смуглая. Длинные ноги, гордая осанка, изящный изгиб шеи. Ее отмыть, приодеть, накрасить, надушить, сделать прическу — и готова первая красавица Рима. Жаль, что у меня нет времени заниматься ее судьбой…
Жаль.
Киваю девушке и толкаю дверь таверны.
* * *Народу немного. Мало кто оборачивается в мою сторону.
Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом — свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой поверхности взгляд невольно скользит.
Деревянные столы и лавки — грубые, но добротные, словно их на века делали.
В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. В центре — очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева — лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги.
Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…
Она уже наступила.
Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:
LEVATE DALOCU
LUDERE NESCIS
IDIOTA RECEDE
Встань и уезжай
Ты не знаешь игру
Идиот, уходи!
Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим — "дюжину", я бы решил, что это личное послание.
Для меня.
Интересное ощущение. Этот стол мне точно родной. Немало времени я провел, играя в "дюжину" в самых грязных и опасных кабаках Субуры.
Азарт. Особая болезнь.
С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!
Шесть и один.
Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.
А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…
Да, немало времени.
И еще больше — денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…
— Что угодно?
Я поднимаю взгляд.
Хозяин — упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи, минуя шею. Толстые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.
Взгляд его зеленых — надо же! — щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.
— Господин? — говорит хозяин. — Чего желаете?
Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья у него нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.
Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…
Огонь. Пламя. "Смотри, Гай".
Я моргаю. Потом говорю:
— Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.
Достаю монету и бросаю.
Хозяин ловит ее на ладонь. Смотрит рыбьим взглядом. Похоже, теперь я знаю, с кого рисовали вывеску "Счастливой рыбы"…
— Мирца! — вдруг орет он. Я вздрагиваю.
От этого крика всю пыль внутри таверны встряхивает в воздухе и ударяет о стену. Бум.
— Дай ему колбасы!
— Жареной, — напоминаю я.
— Жареной, — повторяет хозяин "Счастливой рыбы", затем смотрит на монету так, словно видит ее впервые:
— Римские?
Проклятье. Отличный ход, Гай. Вместо оккупационных денег — с пометкой VAR, которые чеканят для солдат легионов — я дал хозяину монету с лицом юного Августа. Такая стоит в полтора раза больше.
И стоило, спрашивается, разводить комедию с переодеванием?!
— Да. Сам чеканил, — говорю я. — Веришь?
Хозяин хмыкает. И я, наконец, понимаю, что улыбающуюся свинью на вывеске тоже рисовали с хозяина.
— Мирца! — орет он. Я снова вздрагиваю. Рабыня, которую я встретил на улице, подходит к нам, вытирая руки полотенцем. Красивая.
— Чего? — у нее слегка подсевший, грудной голос.
— Дай господину жареной колбасы, ленивая корова.
* * *Мирца приносит глиняную тарелку с почерневшей от жара колбасой. Колбаса скворчит. Там, где кожица лопнула, виднеется розовое мясо. Как при ожоге.
Мне едва не становится плохо.
Мирца ставит передо мной чашку с соусом. Резко пахнет уксусом и медом. И чесноком.
— Ешь, солдат, — говорит девушка. И добавляет вполголоса: — И уходи.
Я поднимаю голову, улыбаюсь глазами.
— Скоро уйду.
Когда она поворачивается, я накрываю ее руку своей.
— Подожди.
— Солдат, — произносит она тихо, не поворачивая головы. — Отпусти.
— Мы оба знаем, что я не солдат. Скажи мне кое-что. Пожалуйста.
Мирца выпрямляется.
— Сейчас тебе будет плохо, — предупреждает она.
— Наплевать. Если бы у меня были ожоги — как у твоего хозяина, то…
— То что?
— К кому лучше обратиться? Здесь есть лекарь?
— Солдат, отстань…
— Ты красивая.
Мирца вздыхает. Судорожно, словно я ее ударил.
— Помоги мне, Мирца. Я прошу.
— Ешь свою колбасу, солдат.
— Верно сказано, — мужской голос. Я поднимаю взгляд. Затем — откидываюсь назад, прислоняюсь к стене затылком.
— Правда? — говорю я.
— Правда. Клянусь мужскими частями Юпитера!
В первый момент кажется, что передо мной — близнецы. Оба в грубых коричневых туниках, рослые, квадратные. Я оцениваю чудовищные мышцы правой руки у одного из близнецов. Впечатляет. Гладиатор или атлет? Для атлета он чересчур уродлив. Шрам через бровь и на носу мозолистая прослойка — такая остается от долгого ношения самнитского шлема.
Гладиатор.
Второй — из той же породы, но еще шире в плечах. Шея толщиной с храмовую колонну.
Сцилла и Харибда, чудовища из "Одиссеи". И теперь мне, как Одиссею, предстоит пройти между ними…
Желательно сохранив при себе как можно больше частей своего тела.
— Брат, — я делаю знак Большой школы, по-особому складывая пальцы. Этому меня научил Фессал, наставник и телохранитель моего младшего брата — Квинта. У гладиаторов свои тайные общества, куда посторонних не пускают. Но есть и черный ход для таких настырных, как я. — Я пришел с миром, брат.
Близнецы переглядываются. У широкого часть уха отрублена, розовеет шрам.
Первый из близнецов улыбается:
— Правда?
От такой улыбки впору взобраться повыше на дерево. Или вину превратиться в уксус. Мирца за спинами близнецов подает мне страшные знаки. Съедят они меня, что ли?
— Какая школа? — говорю я. — Ага, сейчас вы скажете: не твое дело.
— Не скажем, — говорит широкий и открывает рот, чтобы рассмеяться. Выходит у него довольно пугающе.
— Садитесь, прошу. Выпейте со мной.
Близнецы занимают место напротив. Лавка под ними жалобно скрипит, стол сдвигается. Еще бы. Гладиаторы, получившие подготовку в настоящей, хорошей школе с правильным питанием — чаще всего великаны.
Высокий протягивает правую руку через стол. Она чудовищно большая, гладкая, без волос, и длиннее левой на пол-ладони минимум. По такой лапище легко опознать профессионала.
Мы пожимаем друг другу запястья.
— Школа, говоришь? — Старший хмыкает.
— Да.
— Школа Галлов. А этот малыш, — он кивает в сторону рубленноухого, — из Капуи, из школы Менавра.
— Зачем вы здесь?
— Деньги, — Старший ухмыляется. Шрамы приходят в движение. На удивление, от улыбки его лицо становится добродушным. — Римские Игры. Пропретор хочет сделать гостям красиво.
Младший кивает. Я невольно смотрю на его обрубленное ухо.
— А мы не против. Мы любим делать красиво… когда платят по красоте.
Возвращается Мирца. Ставит на стол кувшин с вином и чашу, наклоняется ко мне.
Шепчет:
— Шел бы ты отсюда, солдат.
А мне смешно.
Хорошие ребята. Понятные мне.
Я многого в этой жизни не понимаю. Так пусть хоть что-то приносит мне душевный покой. Вот эти ребята, кровь на острие меча и песок арены…
И крики толпы.
Нет, я не гладиатор. Я никогда не дрался на настоящей арене.
Но я видел, как кровь многих достойных бойцов впиталась в песок. Там все было просто и понятно.
Я отодвигаю тарелку, поднимаюсь:
— Пора мне. Удачи, парни.
— Бывай, солдат.
* * *За столом рядом с дверью режутся в латрункули. Рыжий играет черными, его приятель, сидящий ко мне спиной — белыми. Колоритная парочка.
И, кажется, рыжий уже загнал "орла" противника в ловушку.
Я иду к выходу. В последний момент один из игроков вскакивает и загораживает мне дорогу.
Ну и рожа! На левом глазу — огромное бельмо.
— Чего тебе, солдат? — говорит бельмастый. Таким тоном, словно это я у него на пути встал, а не наоборот.
Поднимаю брови. Не об этом ли пыталась меня предупредить Мирца?
— Ну, раз ты спросил. Я ищу местного мага. Знаешь, где он живет?
— А тебе какое дело? — выговор у бельмастого явно не римский.
— Свое.
Бельмастый качает головой.
— Ты не слишком о себе возомнил, солдат? Зачем "мулам" понадобился наш колдун, а? Ты соглядатай? Соглядатай, да?! Награды захотел? — он накручивает себя. Делает шаг. — Скажешь, что ты здесь делаешь, или правду из тебя вынуть? Вместе с кишками?
В руке у него появляется нож. Блестят следы свежей заточки.
— Ты с кем разговариваешь? — рыжий поднимает голову, словно только что меня заметил. — С этим, что ли? Чего тебе, солдат?
— Он из дезертиров, не видишь?
— Не вижу. — Рыжий поднимается на ноги. Когда он встает в полный рост, я улыбаюсь ему в лицо.
Мгновенная растерянность.
Я сдвигаюсь в сторону, уходя с линии атаки. Поворот. И оказываюсь за спиной у рыжего. Выдергиваю из ножен кинжал-пугио, приставляю к горлу ублюдка. Лезвие упирается под кадык, заросший рыжими волосками. Нажать посильнее и…
— Ну, и что дальше? — интересуется рыжий. Голос на удивление спокойный. — Убьешь меня?
— Не совсем.
— Тогда что… ааа! — он начинает орать.
— Побрею.
Я продолжаю нажимать на кинжал. Веду вниз — ровно, как настоящий цирюльник. Противный скрежет металла о щетину. Влажная струйка сбегает вниз по его шее. Кровь. Рыжий дергается, но всерьез вырываться не рискует.
— Ааааа! — выдыхает он.
Я довожу лезвие до ключицы и отнимаю. С силой встряхиваю пугио — капли крови и рыжие щетинки летят в стороны. Толпа подается ко мне. Снова приставляю кинжал к горлу рыжего — они нехотя отступают. Так-то лучше.
— Еще? — говорю я. Рыжий мычит. Кровь стекает ему на тунику. Красное пятно расплывается по грубой ткани.