Но ждал он перемен к лучшему. Где-то на этом свете случилось страшное несчастье, в котором заключалось его спасение. Он знал, что произошло. Поэтому ничуть не радовался. Уж лучше бы он умер, чем это…
Надзиратель тихо подошел к двери в камеру. Зиновий его не видел, но чувствовал. Четыре года он живет в смертном одиночестве, четыре года полного воздержания. За эти четыре года он вновь обрел утраченный было дар…
Надзиратель был не один. Он привел с собой какого-то очень важного человека. Зиновий не удивился, когда увидел перед собой полковника Лебяжного. А может, уже генерала? Зиновий внимательно посмотрел на него. Должен он был генералом стать, но что-то мешает. Что именно, Зиновий не знал…
– Вас можно поздравить? – спросил он.
– Меня? С чем? – удивился Лебяжный.
– Я думаю, что с повышением в должности. Большая у вас должность…
– Большая, – кивнул он. – Генеральская.
– А ходите в полковниках. Кто-то палки вам в колеса ставит. Кто-то из ваших помощников…
– Кто-то из них, – пристально поглядел на него Лебяжный. – Ты откуда знаешь?
– Да так, сон приснился…
– Про Наташу сон не снился?
– Снился, – обреченно кивнул Зиновий. – Нет Наташи. Не знаю, что с ней случилось. Но ее больше нет.
– Нет. Погибла. Передозировка. У одной крэк в камере был, а она украла. И все что было – в себя. Неясно, то ли нарочно, то ли не рассчитала…
Нарочно. Зиновий был уверен, что Наташа покончила жизнь самоубийством. Опостылела ей эта жизнь. Потому что не так жила, как надо.
– А в камеру как попала?
– По обвинению в убийстве. Сутенера своего убила. И товарку свою, которая под руку подвернулась. Три года в розыске числилась. Только недавно взяли. На вокзале, в компании бомжей. Вокзальная шлюха и законченная наркоманка.
– Зачем вы так? – Зиновий осуждающе посмотрел на полковника.
– А чтобы ты знал, что душа у нее пропащая. И стоило тебе вину на себя брать? Жизнь свою сгубил.
– У меня была жизнь, – покачал головой Зиновий.
Хоть и недолго длилась эта жизнь, всего-то таких-то три месяца. Но эту жизнь он прожил целиком и без остатка. И больше ничего ему не нужно. Умер он… И то, что впереди его ожидает свобода, ничего уже не значит. Ведь Наташу из могилы уже не поднять. А она точно умерла. Сам он мог ошибиться, а Лебяжный – нет. А то, что свобода впереди, так это тоже наверняка. Не зря же такой большой человек к нему пожаловал…
– Сколько тебе лет?
– Тридцать шесть.
– Мне сорок шесть. А кажется, что еще все впереди.
– Жена у вас хорошая, – улыбнулся Зиновий.
И любовница молодая и красивая – мысленно добавил он. Была у него любовница. Сорок шесть лет – это как раз возраст, когда бес в ребро. Бывают, конечно, исключения, но полковник Лебяжный не из них. Впрочем, Зиновий мог и ошибаться…
– Да, жена у меня такая, лучше не бывает, – подозрительно покосился на него полковник.
– Вы еще что-то хотели сказать.
– Хотел… Хотел сказать, что я успел жениться. А Шипилов не успел. Но твоей вины здесь нет. Как я и думал, его Черняк заказал. А Наташа привела приговор в исполнение. И Шипилова убила, а тебя под монастырь подвела. Давно бы тебя уже похоронили, если бы не Ухаров. Наташа во всем призналась. Во всех убийствах. Так что ты, Нетребин, ни в чем не виновен. И приговор твой пересмотрят в обязательном порядке…
– Как же ни в чем не виновен? А как же Сипягин?
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Сипягин был киллером, и если ты его убил, то в порядке самозащиты. Но оправдываться тебе не надо. Слюсарева взяла и Сипягина на себя. Так что просто молчи…
На этом разговор закончился. Полковник великодушно похлопал Зиновия по плечу и с чувством исполненного долга вышел из камеры. Он не столько исполнил свой долг, сколько поставил точку в давнем деле. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как погиб Шипилов, и все это время он сомневался в том, что его убил Зиновий. Теперь он знал это наверняка…
2Солнце слепило до рези в глазах. Оно действительно было ярким: лето, безоблачное небо. Но так сильно слепило оно только Зиновия. Четыре года в полутемной камере, четыре года в могиле. И то, что с ним сейчас происходило, он мог бы назвать жизнью после смерти. Такое ощущение, будто он оказался в раю…
Но не в рай он попал, а в мир, из которого его вычеркнули пятнадцать лет назад. В мир, где он чужой и никому не нужный человек. В мир, который мог бы стать для него адом. Но все же он был благодарен богу и судьбе за то, что суд вынес оправдательный приговор. Свобода. Законная свобода. Но почему в душе не хватает радости? Может быть, потому, что с ним рядом нет Наташи? Нет, и никогда не будет. Зачем тогда, спрашивается, жить? А надо жить. Надо. Потому что жизнь продолжается. Жизнь, которую дал и до сих пор не отнял сам бог…
Зиновий остановился у ограды, за которой возвышалась церковь о пяти куполах. Он вздрогнул от неожиданности. Шел, куда глаза глядят, а ноги привели его к храму. Иначе и быть не могло…
Он помнил эту церковь. Раньше здесь находился какой-то склад. И купола были без крестов. В то время школьникам запрещалось приближаться к церквям на пушечный выстрел. Но время изменилось. Россия уже не та, что прежде. Склада в церкви больше нет. Кресты на золоченых куполах, колокола на колокольне. Светлое благоухающее сияние вокруг храма. Божья благодать. А красиво-то как – залюбоваться можно! И душа поет…
Из благоговейной задумчивости Зиновия вывел человек, коснувшийся его руки. Светлый, пахнущий свежими яблоками человек. Он прошел мимо, сунув ему в руку десятирублевую монету. Зиновий понял, что его приняли за нищего. Но не обиделся. Действительно, его вид оставлял желать лучшего. Из тюрьмы для смертников на свободу не выходят – одежду заключенных не хранят. Но не могло же начальство отпустить его на волю в робе. Поэтому и одели в какое-то рубище с чужого плеча. Старая грязная рубаха с запахом плесени, воняющие мочой брюки, разбитые вдрызг ботинки на босу ногу. Пусть так, зато он на свободе. И у него есть возможность помолиться и поставить свечку за свое чудесное избавление от уголовной напасти. Но прежде всего он поставит свечку за упокой грешной Наташиной души. Жила непутево и умерла так же. Нет страшнее греха, чем самоубийство…
– Эй, ты какого здесь хрена!
Сначала над ухом раздался истерично-грозный выкрик, а затем в плечо несильно, но требовательно ткнулся чей-то кулак. Зиновий взглянул на обидчика. Придавленный жизнью пропойца. Немытые космы, небритое, болезненно темное лицо. Грязный, вонючий…
– Зачем кричишь? – с упреком во взгляде покачал головой Зиновий. – Я не глухой. Я в храм пришел, а ты кричишь. Нехорошо.
– Ты за бабками пришел. А это наше место! Еще раз увижу здесь, убью!
– Сам скоро умрешь. Очень скоро. Подумай, с чем к богу придешь?
Мужчина был смертельно болен. Что-то с печенью и сердцем. Долго не протянет… Зиновий был уверен в этом, может, потому таким убедительным и казался его взгляд, которым он пытался усмирить злобного попрошайку. Бедняга завороженно уставился на Зиновия, не в силах произнести и слова. Проняло человека, страшно ему стало.
– В храм сходи, покайся, – поворачиваясь к нему спиной, сказал Зиновий.
Увы, но десяти рублей на свечку не хватило. Оказалось, что десять рублей по нынешним временам – смешные деньги. Женщина из церковной лавки над ним не смеялась, но свечку задаром не отдала. Да она и не обязана была этого делать. Впрочем, Зиновий не унывал. Ведь в общении с богом не столь важна ритуальность, сколько открытое сердце. Пусть не самое доброе сердце и не самое безгрешное, но главное, что открытое. И что молитва идет от души. Необязательно через священника, но обязательно от души…
Зиновий дождался вечерней службы, отстоял ее. Из храма выходил в числе последних. И не очень удивился, когда у церковных ворот увидел небольшое столпотворение.
В окружении людей с гримасой предсмертного ужаса на лице лежал тот самый нищий, который наорал на него из-за случайных десяти рублей. Зиновий даже знал, от чего он умер. Сердечный приступ. Все-таки он прав в своем прогнозе: нищий должен был умереть очень скоро. Но успел ли он хотя бы мысленно покаяться в своих грехах. Хорошо, если да…
– Мил человек!
Зиновия тронула за руку женщина преклонных лет. Морщинистое лицо, седые волосы, выбивающиеся из-под платка, сгорбленная спина. Глаза добрые, улыбчивые. Фиолетовое свечение с яркими проблесками. Запах прошлогодних сухофруктов. Чувствуется, что душа стремится к добру, но что-то мешает…
Зиновий вопросительно посмотрел на нее.
– Это правда, что ты предсказал Мишке смерть? – заискивающе спросила она.
– Правда в том, что случилось.
– Да, с ним случилось. А что случится со мной?
– Все там будем.
– Хотелось бы знать, когда. И что со здоровьем, хотелось бы знать.
– Суставы у вас больные. А так ничего.
– Ох, ломит кости, сынок. Еле хожу. А жить сколько осталось?
– Я не кукушка.
– А-а, понимаю. А куда идешь сейчас, сынок?
Зиновий и сам не знал, куда идет. Просто шел. И женщина за ним. И не скажешь по ней, что еле ходит.
– Иду.
– Может, ко мне на огонек заглянешь? Чайку попьем. А то я смотрю, тебе и податься-то некуда.
Святая правда. Зиновию действительно некуда было податься. Квартира, в которой он жил с матерью, уже давно отошла городу: он же к высшей мере был приговорен, а не к сроку. К бывшей жене путь заказан: у Люды давно уже новый муж. Он хоть и пьет как сапожник, но это их проблемы, Зиновия не касающиеся. Впрочем, он мог вернуться в свою обитель. Но до нее еще добраться надо. А денег нет. Да и паспорт надо бы справить. Что ни говори, а неплохо было бы сейчас чайку попить. Хорошо бы с бубликами…
Женщину звали Дарьей Тимофеевной. Жила она недалеко от церкви, в частном доме с протекающей крышей. Довольно большой дом, целых три свободные комнаты. Но не хватало тут уюта. Может, потому что здесь поселилось одиночество.
Хозяйка угостила Зиновия чаем с баранками, добилась от него благоприятного прогноза на ближайшее будущее и оставила ночевать. Утром Зиновий собрался уходить, но она его не отпустила. Попросила крышу починить, обещала заплатить за работу.
Крышу он починил, ограду поправил, дров нарубил. Живых денег не увидел, зато Дарья Тимофеевна притащила откуда-то старые, но вполне сносные на вид джинсы, хорошего качества почти новую рубашку, туфли.
– От зятя моего осталось, – пояснила она.
Зиновий не стал спрашивать, жив зять или нет. И так было ясно, что вещи после покойника. Но ничего в том страшного нет. Если бы покойника в них хоронили, а так просто в гардеробе остались…
– Спасибо вам и вашей дочери, – поблагодарил он.
Вещи добротные и, что само главное, почти что точно по размеру.
– Дочка видеть тебя хочет, – сказала Дарья Тимофеевна.
– Знаю. Обещала на неделе быть.
– Точно, на неделе.
– А буду ли я здесь на этой неделе?
– Будешь. А куда тебе идти, мил человек? Оставайся. Живи. Кормить тебя буду. Вот уже одеваю. Тут соседка моя, Лидия Васильевна, просится. Может, посмотришь?
– Пусть приходит, – пожал плечами Зиновий.
Сначала пожаловала Лидия Васильевна, за ней появилась Светлана Афанасьевна, после – Татьяна Ильинична. Те потащили к Зиновию своих родственников и знакомых. А он все видел, все говорил. Ставил диагнозы. Но за лечение не брался. Это уже чистой воды шарлатанство.
Денег он не брал, но от продуктов не отказывался. В конце концов, должен же он был как-то кормиться. Не сидеть же на шее у бедной во всех отношениях женщины.
Валентина, дочь Дарьи Тимофеевны, появилась в конце недели. Немолодая, но еще сочная женщина. Сорок пять – баба ягодка опять. Пахло от нее болотными ягодами. А сама она напоминала застоявшееся болото. Взгляд, подернутый ряской. Но взгляд начал проясняться, когда она увидела Зиновия. Загорелись глазки, на щеках пробился румянец.
– А я думала, мама какого-то бомжа-уголовника подобрала. А ты ничего мужчина…
– А ты ничего женщина, – усмехнулся Зиновий.
Валентина не была худышкой, но и женщиной в теле ее не назовешь. Стройная, фигуристая и лицом хороша. Зиновий невольно подумал о том, что неплохо бы завести с ней шашни. Подумал и тут же постарался отогнать от себя эту мысль. И дело даже не в том, что он продолжал любить Наташу. Он интуитивно боялся женщин. Как будто на роду у него написано, что от женщин одни неприятности.
– Говорят, ты тут людей лечишь.
– За лечение не берусь, – покачал головой Зиновий. – А тебя и не надо лечить. Побольше светлых эмоций и поменьше курить, тогда и давление в норму придет.
– От мамы узнал, что я курю? – нахмурилась она.
– Какая же мать такое про дочку скажет. У тебя хорошая мама. Только суетится много.
– Как же в наше время без этого проживешь? Суеты много, и мужики мрут как мухи. Это я о чем? Я вина принесла. Выпьем?
– Почему бы и нет.
Дарья Тимофеевна накрыла стол. Вино, застольные разговоры. Зиновий смотрел на Валентину, она же смотрела на него. А как стемнело, Дарья Тимофеевна сказала, что ей нужно к соседке, и вышла из дома.
– Эх, мама! Ну зачем она так? – глядя ей вслед, вздохнула Валентина.
– Как? – спросил Зиновий.
– А так! Опасно мне с тобой вдвоем оставаться…
– Неужели я такой страшный? – он простодушно усмехнулся.
– Представь себе, да!
– Не надо меня бояться. Я тебя и пальцем не трону. А то, что я сидел в тюрьме…
– При чем здесь тюрьма? – оборвала его Валентина. – Я не о том. И ты знаешь, о чем я… Ты такой! Что за сила в тебе, мужик? Ты же исполин какой-то! А насчет пальца ты не прав. Надо меня трогать. Надо! Кажется, я сошла с ума!..
Свой собственный диагноз Валентина подтвердила в тот же момент. Лихорадочно обвила руками его шею и жадно припала ртом к его губам. Горячая женщина, страстная. А у Зиновия четыре года вообще не было никаких женщин… Но не откликнулся он на зов самой природы. Мягко, но уверенно высвободился из объятий. Валентина обиделась. Села на тахту, повернувшись к нему спиной.
– Зачем ты так? Я же со всей душой.
– Мужика у тебя давно не было, оттого и просит душа.
– Не было. И не нужно было. Я диспетчером в автоколонне работаю, вокруг море мужиков, а не нужен мне никто. А тебя увидела, затмение какое-то… Необычный ты мужик, сила в тебе…
– Сила, – нехотя согласился Зиновий. – Но женщины эту силу отнимают.
Он хорошо помнил, чем закончилась для него страстная ночь с Наташей. Прозорливости лишился. Но то была Наташа. Он и сейчас готов был пожертвовать чем угодно, лишь бы снова оказаться с ней рядом хотя бы на часок. Но это невозможно. Нет Наташи. И никогда не будет. Умерла она. Он точно знал, что умерла. А Валентина живет. И еще долго будет жить. Но не для него создана эта женщина. И он создан не для нее…
– Врешь ты все.
– Если бы. Извини, но я не могу.
– Ха-ха! Да я бы еще и не позволила! Хотела посмотреть, что за фрукт поселился у мамы! Вижу, что не маньяк. Вот и живи! А мне уже пора!
Валентина ушла, тихонько притворив за собой дверь. Но ощущение было такое, что дверь закрылась за ней с грохотом. Зиновий понял, что ему пора уходить из этого дома. Отверг он Валентину, и не простит она ему этого. А если и простит, то лишь после того, как добьется своего. Он бы и рад, но нельзя. Уходить надо. Подальше от суеты сует уходить. В свою обитель, где он был счастлив с Наташей. Там все будет напоминать ему о былом счастье. Там будет уютно от ощущения этого самого счастья. И суеты никакой не будет. Только тишина и покой…
Паспорт он так и не справил. Но там никто документов от него и не потребует, разве что местный «прокурор» Михаил Потапович Топтыгин… Денег нет, чтобы добраться до места. Хотя можно соорудить плот и спуститься на нем вниз по реке. С продуктами люди помогут. Завтра прием у него будет, все, что заработает, с собой заберет. А может, и сегодня он кого-нибудь примет. Кажется, Дарья Тимофеевна возвращается. Кого-то с собой ведет. Кого-то. И они, похоже, вовсе не нуждаются в его помощи. Их двое. Две девушки. Зиновий вышел из дома, чтобы посмотреть, кого ведет в свой дом хозяйка…
Глава 19
Тонька говорила дело – жизнь в большом городе нужно начинать постепенно. В этом смысле она – практичная девчонка. Хоть и шебутная, но выросла в полной семье: отец бухгалтером всю жизнь проработал, мать – кассиром. От наследственности никуда не денешься, вот и пытается Тонька разложить все по полочкам. Сначала с жильем нужно проблему решить, затем документы в институт подать, пока еще принимают. Ну а потом уже можно и счастья начать пытать. Тонька фотомоделью хотела стать.
Инга желала для себя того же. И на институт ей наплевать. Прямо с вокзала и пошла бы в агентство. На внешность она хоть куда – в любом агентстве с руками-ногами оторвут. Инга была уверена в себе. Жаль, что эта уверенность пришла к ней только в семнадцать лет. Надо было раньше в Загорье отправляться. Здесь жизнь бьет ключом. А в районной Знаменке если что-то и бьет ключом, то по голове. Хотя первое время после деревни казалось, что лучшего места и не сыскать. Теперь Загорье. Она уже здесь. Там, глядишь, и до Москвы доберется. А может, и до Парижа. Чем черт не шутит?
– Проходите, девочки, проходите, – открывая калитку, показала на свой дом хозяйка.
Шустрая старушка. Они с Тонькой забрели в этот квартал в поисках дешевого жилья. Дедулю одного остановили, только рты раскрыли, чтобы спросить, как эта бабуля словно из-под земли выросла. Что нужно, мол, девочки? Если комнату, то всегда пожалуйста. Сто тысяч рублей в месяц, и никаких проблем. По «пятихатке» с носа – это не так уж и много, что-то около восьми долларов. Но ведь и место не самое лучшее. Улица темная, и двор только светом из окон освещается. Мало ли какие уроды здесь водятся…
Инга увидела в дверях темный силуэт. Мужик какой-то. Нахмурилась. Она, конечно, не девочка, всякое в жизни бывало, но встреча с маньяком ее очень пугала. Ладно, если бы они просто насиловали, а то ведь еще и убивают.