— Отступаем влево, братцы, — командует Жилло. — Влево, говорю, озираться потом будете…
Кто его знает, что у зверюги на уме. Может, зверюга просто ужин свой охраняет?
Но не протянул зверь хищную лапу с растопыренными когтями, не подцепил Жилло когтем и к пасти не поднес. Просто смотрел вслед пропавшему вонючему кабану.
Когда Дедуля с Малышом увидели, кто с ними рядышком сидел, ругнулись оба вполголоса. Магов заковыристым словом помянули, а Думу — ту по-простонародному.
— Подальше бы убраться от всей этой магии… — мечтательно сказал Жилло и двинулся в сторону кабачка. Братцы-воришки — за ним. Видно, твердо решили весь остаток дней своих за Жилло держаться.
— Ребята, за что я вам так понравился? — спросил у них Жилло, когда рано утром устроили они себе в баркасе роскошный завтрак. — Я же всего-навсего графский слуга. Ну, правда, я вас на сколько-то постарше и на столько же поумнее. Но это еще не повод приставать ночью к незнакомому мужчине!
— Мы в тебе вожака почуяли, — признался Дедуля. — Я-то не вожак, сам понимаю. А Малышу — тому вовсе дядька с розгой нужен, чтоб порядок соблюдал. Ты действительно вожак, Жилло.
— Отродясь не бывал, клянусь честью! — воскликнул изумленный Жилло.
— Ну вот, ты же запрещенным словом так запросто клянешься… Значит, вожак.
— Я не словом клянусь, — вздохнул Жилло, — а тем, что это слово означает.
И задумался — потому что и сам себе не мог объяснить, что оно означает. Возможно, молодой граф это знал с пеленок, а ему, слуге, самому бы кто растолковал…
— Ну, идем, что ли, в Коронный замок? — спросил Дедуля. — Сейчас, с утра, туда очень даже просто будет проскочить. Во двор впускают всяких жалобщиков. Ты ж понимаешь, равноправный народ нельзя обижать! Ну вот идут, хнычут, что в отхожем месте пол проломился, так не пришлет ли Равноправная Дума плотника?
— Он не шутит, Жилло, мы там стояли в очереди, так всякого наслушались, — подтвердил Малыш. — Ну так идем, что ли?
Посмотрел Жилло на свое приобретение при солнечном свете. Молодые оба, с лица приятные, Дедуле под тридцать, Малышу за двадцать. Чем-то похожи, хотя не скажи они сразу, что братья, Жилло бы не догадался. Малыш — повыше, Дедуля — пониже и покрепче, у Малыша волосы посветлее, даже с рыжинкой, у Дедули — темно-русые. Глаза у обоих живые, чтоб не сказать попросту — хитрющие. И шустрые руки, что при их ремесле и полезно, однако глядеть на такие руки не очень-то приятно.
— Пошли, детки, — и Жилло поднялся. — Только ничего тут не оставлять. Капитан с «Золотой Маргариты» пояс оставил — через четверть часика пояс прямо в воздухе растворился.
Подошла к ним девица — деньги взять за роскошный завтрак.
— Платит каждый за себя, потому что равноправие, — велел Жилло. — И мужья с женами тоже на днях будут общие. В свете такого решения Думы, детки, кто из нас женится на этой девице? Желающих нет?
Уж больно ему тогда запала в голову дурь грудастой девки. И понимал, что дура не виновата, что вся ответственность за поколение равноправных дураков — на Равноправной Думе, и все же не мог удержаться.
В конце концов собрались в дорогу. Дедуля настоял на том, чтобы продовольствия с собой взять.
— Тебе не продовольствие нужно, а закуска, — поправил его Жилло. Потому что велел ты налить себе полную флягу крепчайшего моряцкого рома, а без закуски от него и помереть недолго.
— Если у кого глотка непривычная, то да, — согласился Малыш. — Ты, вожак, прости — сухопутная крыса, ты в горах жил. А мы в портовом городе выросли, мы и в плаванье ходили. Этот ром — еще не ром.
— Это — не ром? — изумился Жилло, успевший его и попробовать, и выплюнуть.
— Настоящий ром в металлическую флягу наливать нельзя, а только в стеклянную, — совершенно серьезно сказал Малыш.
— Точно, металлическую он прожигает, — не менее серьезно добавил Дедуля.
Больше вопросов Жилло уж не задавал.
— С магией этой дело темное, — проповедовал Дедуля, пока поднимались по серпантину. — Конечно, то, что королевское семейство держало народ под чарами, очень похоже на правду. И то, что эти чары с народа слетели, тоже похоже на правду. Но, сдается мне, посадили мы себе на шею компанию таких чудотворцев, что опять ходим оболваненные. Охотно бы я поснимал с членов Думы их мантии, потому как кто-то из них вполне может оказаться магом или колдуном.
— И как бы ты определил, маг перед тобой или просто старый хрен? — сопя от быстрого шага, спросил Жилло.
— Не знаю, на нюх, наверно… От мага же всякими колдовскими снадобьями, надо думать, пахнет. Еще я слыхал, что у них есть большие родинки в виде мыши, крысы или лягушки…
— И паука, — добавил Малыш. — Если их уколоть иглой, они не дают крови.
В такой вот ученой беседе добрались они до Коронного замка и вместе с толпой просителей были впущены во двор.
— Сейчас нас оттеснят в угол между каретным сараем и лестницей, шепнул Дедуля. — Стражники алебардами коридорчик выгородят, мы по двое в этом коридорчике выстроимся и пойдем в галерею — ожидать. А в галерее… Ох! Гляди — эшафот!
— Плаха и две корзины… — шепнул в другое ухо Малыш. — Значит, сегодня!.. Опоздали мы…
— И ювелир опоздал… — тупо пробормотал Жилло. Действительно, они заявились в замок ни свет ли заря, чтобы пробраться вместе с бурной толпой всевозможных обиженных, а ювелир, скорее всего, сейчас еще только завтракать собирается. Выходит, все — зря… Выходит, все — напрасно.
— Ты, вожак, нос не вешай, — шепотом же прикрикнул на него Дедуля. Граф твой еще при голове. Мало ли что случится, пока его досюда доведут. Ступай-ка ты лучше за нами потихоньку…
Действительно — братцы-воришки уже неплохо ориентировались в Коронном замке. Протащили они Жилло какими-то закоулками и вывели, к великому его удивлению, на деревянную галерею, как раз над той каменной, где ждали своей очереди просители.
— Пока вроде никто головы рубить не собирается, — сказал Малыш. — А то бы уже вовсю галдели!
— А это что значит? — и Жилло показал пальцем на Девичью башню. Оттуда выводили вышивальщиц. Стражники поставили их длинным рядом вдоль перил, как раз чтобы им хорошо был виден эшафот, и Жилло заметил, что красавица-соколица его разлюбезная стоит особо. Пригляделся — а у нее руки за спиной связаны, и с каждого бока — по два стражника. Смотрит она в пол, и лицо — краше в гроб кладут.
— Что-то сейчас начнется. Ты, вожак, погоди дергаться, вниз мы тебя все равно не пустим, — хмуро прикрикнул на Жилло Дедуля. — Надо же…
— Равноправная Дума на балкон выходит, — сообщил Малыш.
— Вся? — нехорошим голосом спросил Жилло. Он хотел видеть в лицо всех, кто послал на смерть графа Иво оф Дундаг, который и всего-то хотел в университете учиться. Он хотел запомнить навеки эти образины до единой. Все вместе и каждую по отдельности.
— Да ты что? Делать им нечего — всей командой на эшафот любоваться… Человек пять, может, будут присутствовать, раз уж без них нельзя вершить правосудие… Ошибся — шесть.
— Сколько их всего?
— А леший разберет! Понимаешь, Жилло, списка нам никто не показывал. Кое-кого, кто почаще в городе бывает, мы знаем в лицо. А когда они торжественно идут строем в белых мантиях, тогда хрен их сосчитаешь — все, мерзавцы, одинаковые!
— Этих шестерых знаешь? — не унимался Жилло, потому что молчать сейчас — это было выше его сил.
— Вон тот, впереди, который помоложе — Уго Ринуж. А в дверях остался стоять Исидор Талс. Во-он та старая рухлядь! Он, наверно, и сам уже забыл, сколько ему лет.
Жилло вспомнил — что-то этакое про Талса и лекарь говорил. Напряг он зрение. Да, старик стариком, волосы под парик упрятаны, как полагается, и мантия широченная все как есть скрывает. С пузом он или сухой сморчок поди разбери, мантия-то поверх шитого золотом кафтана, а полы кафтана торчат наподобие короткой юбки. Одни рукава с обшлагами из прорезей вылезают. Одно ясно — росту этот Исидор Талс невысокого. Все сидят, а он стоит — и все равно он их ненамного выше.
Отрекомендовал Дедуля и прочих четверых. Так получалось, что каждый из них уже лет шестьдесят командует равноправным населением. Как можно столько прожить — Дедуля объяснить не мог и не пытался. Однако был в этом и свой резон — за долгие годы Равноправная Дума усвоила, что к чему в подвластном государстве, кто умный, а кто — дурак, и иногда очень даже мудро управлялась, опираясь именно на дураков.
А тем временем двор Коронного замка стал заполняться народом. Очевидно, о казни объявили в Кульдиге — и, как сообразил Жилло, все бездельники, страдающие любопытством, не поленились вскарабкаться на холм ради бесплатного и нравоучительного развлечения.
— Ага, не то что бесплатного, а даже полезного в хозяйстве развлечения, — едко поправил его Дедуля. — При выходе зрителям вручаются мешочки с булками и салом. Дума же обещала, что равноправный народ голодным не останется! Ну, вот и держит слово.
— Ага, не то что бесплатного, а даже полезного в хозяйстве развлечения, — едко поправил его Дедуля. — При выходе зрителям вручаются мешочки с булками и салом. Дума же обещала, что равноправный народ голодным не останется! Ну, вот и держит слово.
Толпа обжала эшафот. От высокого крыльца к нему вел настил. Вдоль настила выстроились даже не стражники — красномундирные гвардейцы. И вот двери открылись.
Первой вывели принцессу Амору.
Шла она в обычном коричневато-сером платьице вышивальщицы, в простеньком чепце, из-под которого выбились на лоб две легкие прядки. Как тогда, в башне, упрямо был сжат маленький рот. Шла уверенно, глядела прямо перед собой — на плаху и две корзинки. Сзади ее придерживали за связанные руки два стражника — здоровые дядьки, на них бы пахать впору…
За ней такие же верзилы вывели молодого графа, тоже связанного, и поставили обоих рядом. Тот еле брел, но когда оказался возле Аморы, подтянулся, приосанился. За это Жилло его про себя похвалил. А когда хотел сказать про графа Дедуле, оказалось, что Дедуля взял и сгинул. Вместе с Малышом. Как будто прислонился спиной вон к той трещине в стене и аккуратно так в нее всосался. Что затеял — уму непостижимо. Побег — это хорошо устраивать, когда узник в тюрьме. А когда он уже на эшафоте никуда с ним не побежишь.
Однако исчезновение означало, что Дедулю осенило. И поди сообрази, честный графский слуга, что за выкрутаса пришла на ум вору! Жилло и не пытался.
Глашатай думский с балкона стал объяснять, что Равноправная Дума отнеслась к принцессе с нежностью и любовью — сберегла ей, невинной девочке, жизнь и дала возможность трудиться на равных с обычными девушками. А неблагодарная принцесса вдруг громко заявила о своем происхождении, смущая подруг по мастерской. И попытка бегства впридачу, по тайной договоренности с другим государственным преступником — вот этим Иво из Дундага, тоже — двадцати лет от роду. Участвовавшие в заговоре лица вовремя осознали свою ошибку и поторопились ее исправить. А принцесса не осознает. И граф, который сперва был склонен отказываться от своего участия в побеге, тоже объявил, что умрет за принцессу. Вот такие корни пустила в этих аристократах истребленная по всей стране зараза!
Выхода нет — именем равноправного народа, искореняющего все, что мешает в боях завоеванному равноправию, преступники приговариваются…
А к чему приговариваются — и так ясно. Вот он, палач с секирой, в черных кожаных штанах, как пятьсот лет назад, в красном колпаке с прорезями для глаз. Дивное дело — все, что при короле имелось, Дума понемногу отменила, одного палача к жизни возродила. Так что трубы трубят и барабаны бьют не вовремя, мешая глашатаю толком дочитать приговор, палач вальяжно так с секирой на плече выходит, народ сперва загалдел, потом замер. И услышали все, как сказала принцесса Амора, повернувшись к молодому графу.
— Пусть я первая… прощай. И гляди, как это делается.
Оттолкнула она стражников, что хотели вести ее под локотки и сама быстро пошла к плахе. Но не просто пошла — с песней.
Услышал Жилло эту мелодию — обмер. Не он ли ее сочинил в ночном лесу? Да он же! Что за колдовство такое?..
Принцесса отчаянно-звонким голоском запела:
Тут уж Жилло чуть через перила галереи не перелетел. Не могла принцесса Амора знать эту песню! Ее вообще еще никто на свете знать не мог.
Но, пока она, встав у эшафота, переводила дух, песню подхватили два мужских голоса — вроде бы из толпы…
Тут только ошарашенная Дума замахала рукавами мантий, забили барабаны, кто-то дал знак палачу… Он схватил Амору за тонкие руки, сзади связанные, кинул на колени перед плахой, но тут же почему-то от нее отскочил и нагнулся, изучая что-то на досках настила.
Красавицу-соколицу стражники удержали и рот ей заткнули — а то бросилась бы с галереи на эшафот. А молодой граф рванулся туда — к Аморе…
— Я люблю тебя! — крикнул. — Люблю, слышишь? Люблю!
Графу гвардеец, понятно, тоже рот зажал. А принцесса вскочила на ноги.
— Ангерран, братик мой! — воскликнула. — Где ты, братик? Ангерран!..
И тут возле плахи дощатый настил эшафота пламенем взялся!
Отскочили палач с принцессой, смотрят, понять не могут — откуда огонь? Кто умудрился? Огненный ковер вокруг плахи, так и трещит сухое дерево! Народ прочь от эшафота кинулся. Давка, вопли, сумятица, конец света!
Жилло — тот сразу понял, чьих ручонок шаловливых дело. Обещали же братцы-воришки что-то придумать — и придумали. Да еще завопили «Пожар! Горим!» Тут уж не до казни. Тут уж гляди, как бы бешеная толпа ворота с собой не унесла!
На балконе тоже какие-то бурные события — члены Равноправной Думы откровенно друг на дружку орут, хотя слов не разобрать. Наконец принцессу с графом обратно в замок взяли, а глашатай перед горящим эшафотом и пустым двором такое сказал:
— Равноправные граждане! Всякое преступление заслуживает кары. Но если его совершает молодая неопытная девушка, если к нему присоединяется не знающий жизни юноша, они заслуживают снисхождения! И Равноправная Дума считает, что принцесса Амора и Иво из Дундага достаточно наказаны страхом и унижением перед лицом равноправного народа! Им даруется жизнь!
Тут эшафот рушиться начал.
— Ну, как? — спросил Жилло довольный Дедуля, появляясь как бы из трещины на стене. — Спиртное, оно тоже иногда пользу приносит… Особенно когда по сухому дереву…
И, запрокинувшись, вытянул из горлышка пустой фляги самую последнюю каплю моряцкого рома.
— Откуда вы знаете эту песню? — вопросом же ответил Жилло.
— Надо у Малыша спросить. Он где-то подцепил. Пугнули мы их? А? И граф твой спасся! С тебя причитается, вожак.
— Как это вы додумались?
— Не мы додумались. Древний воровской прием — поджечь, а потом поживиться в суматохе. Порядочный вор всегда готов его в дело пустить. Вот только мы его по другому случаю употребили, — объяснил Дедуля. Тут за спиной у Жилло отделился от стены и развеселый Малыш.
— Ну, здорово твой граф заорал: «Я люблю тебя!» Меня чуть слеза не прошибла, — признался он. — Мне бы когда-нибудь так убедительно это проорать… Только не принцессе. Я вот одну красотку в Кульдиге видел — не девочка, конечно, в теле, груди — во!
Малыш показал на себе, как возвышаются эти изумительные груди, и Дедуля очень неодобрительно на него посмотрел — вышло, что торчат не менее чем на фут, и достигают избраннице выше подбородка, мешая принимать пищу.
— Малыш иногда жениться собирается, — объяснил он Жилло. — Вот тоже приобретение для женщины! Потерпи, смотаемся от этого равноправия подальше, тогда женись на здоровье.
— Ты, Малыш, откуда эту песню знаешь? Про бастардов? — спросил Жилло.
— Я? Слушай, спроси у Дедули. Это он однажды приволок. Бурчал, бурчал, я думал — совсем умом повредился.
— Я приволок?
— Не я же!
И братцы с огромным недоумением друг на дружку уставились.
— Темное дело, — сказал Жилло. — Понимаете, ведь и ко мне эта песенка привязалась непонятным образом. Первый куплет впервые слышу, но второй точно мой. Сперва ощущение было, будто я сам его и придумал! Я его в лесу подцепил, неподалеку от Полосатого мыса. Ладно, с песней мы на досуге разберемся. Что бы могло значить это помилование с бухты-барахты? Так старательно принцессу и графа под топор подводили — и на тебе! Пожара настолько испугались?
— Знаешь, вожак, про песни ты хорошо рассказываешь, но пора бы нам отсюда убираться, — строго предложил Дедуля. — Гляди, все зеваки со двора вымелись, никаких просителей в галерее, никого постороннего. Не обратили бы на нас внимания. Я, скажем, человек скромный, мне его вовсе не надо. И Малыша я так же воспитывал. Давай-ка сматываться!
Опять протащили братцы Жилло закоулками — и опознал он местность только у замковых ворот. Причем, в довершение общего безумства, какая-то ответственная личность там мешочки с булками и салом раздает! Все, как было обещано Думой, и не отказываться же… Выскочили Жилло и братцы наружу вместе с последними зрителями — а тут наемный экипаж подъезжает.
— Ребята, держите меня! — говорит Жилло. — Пусть я съем свою шляпу, если это не старый хрен ювелир!