Ну, что же, понимаю. Трудно так сразу поверить. И ты вот даже повод через конскую шею не перекинул, рукой за холку держишься, чуть что — на коня, и поминай как звали!.. Я сам бы тоже, может, не поверил и послал к лешему, кабы не видел своими глазами, как эта заварушка начиналась.
Ага, увидел… Ну, смотри, смотри!.. Вот это она и есть — орифламма! Гляди, как по ветру плывет… Ты ведь для того и прискакал сюда — встать под святую орифламму. Стало быть, одним бойцом у нас больше.
Близнецы, возьмите у него коня. Дениза, кинь на стол еще одну миску! А сапоги… Как же быть с сапогами? Никто не знает, где раздобыть этому красавцу сапоги?
Граф оф Дундаг, запишите, пожалуйста: пункт четвертый — создать обоз. Как положено — с телегами, ложками-плошками… одеялами… и с сапогами! А то что это за отряд? Вот уж по части сапог у нас будет полное равноправие… да чего вы хохочете, черти?.. Не хотите сапожного равноправия?
Ты ешь, парень, ешь. А положишь ложку — тогда и скажешь, кто таков. Что свой — я и так вижу. Пока лошадей выводят и седлают, пока гнедого перековывают, пока перекидные сумки собирают, и я пожалуй, кое-что успею тебе рассказать. И вот еще ребятишки послушают. Да свои они! Погляди, что у того, длинного, на эфесе ножа выбито. Узнал? Можешь мою историю пивом запить — вон там, под навесом, бочонок на табурете. Пока я рассказывать буду — может, еще кто подоспеет. Думаешь, ты один этот зов услышал?
Пока у нас есть немножко времени на такие разговоры. Так что начинаю.
Вообразите вы себе для начала вечер, обычнейший вечер, и северные городские ворота Кульдига, и как к ним два всадника подъезжают. Один постарше, и конь под ним тоже постарше. Слуга, значит. Другой помоложе, при шпаге, с соколиными перьями на треуголке, а по плащу золотой кант. И хитро этак говорит тот, что постарше:
— Ну, вот и прибыли, господин граф. С благополучным вас прибытием!
— Очень даже удивительно, — отвечает насмешник граф. — Нам, помнишь, как выезжали, чего только не наобещали! И оборотней, и вурдалаков, и обманное озеро. А, смотри ты, приехали и живы!
Подталкивает граф коня легонько и въезжает прямо в ворота. Стражники смотрят косо, но время еще не позднее, опять же — на злоумышленников эта парочка не похожа. И граф тоже покосился — на пустое место над воротами, между двух амбразур, где положено быть гербу. Старый уже давно сбили, а новый, видно, все не соберутся прилепить.
— Где ночевать будем? — безнадежно спрашивает слуга.
— Как и собирались, у господина думского лекаря, — сурово отрубает юный граф. Дело в том, что слуге-то хочется в таверну, там попроще и повеселее. Может, даже и повкуснее. А молодому графу хочется наоборот сидеть и о всяких заумных вещах с лекарем толковать. Об эликсирах, металлах, солях, амулетах, и чтобы всяких слов непонятных побольше. Для этого он сюда и приехал.
Ну, господское слово — закон. Тем более — в дальних северных графствах. Вот и проехали оба путешественника мимо таверны.
Надо отдать должное Равноправной Думе — содержала она своего лекаря неплохо. Дом в два этажа на главной площади столичного города Кульдига, за домом садик, лошади, когда понадобятся, из думской конюшни, да и своя одна есть. Ну, и лекарь с виду — прямо вельможа, большой, осанистый, борода надвое расчесана, домашняя мантия бархатная, туфли домашние бархатные со стальными пряжками, золотая цепь на шее, на цепи золотая же загогулина с потаенным смыслом — фу-ты, ну-ты! К такому лекарю подойти — от страха заболеешь, а не то что про свои хворобы лепетать. Нос внушительный, в том смысле, что почтение внушает, взгляд прямо орлиный, чуть чего — мохнатые брови лекарь сдвигает, и хочется от его взгляда под лавку спрятаться.
Спускается эта бархатная крепостная башня из верхних покоев в здоровенную прихожую гостям навстречу и, разведя руками, начинает по-латыни что-то длинное говорить. Графу-то что, он понимает и сам с удовольствием ответить может, а слуге скучно. Вот он и поглядывает по сторонам.
И видит слуга, что за лекарской спиной по лестнице, лепясь к перилам, кто-то тихонечко спускается на полусогнутых ножках. И старается как можно меньше скрипу произвести. Лестница-то витая, его сперва видно было, потом — нет. Пока лекарь бархатными широченными рукавами приветствие изображал и речь свою выкрутасами украшал, этот человечек — шмыг, и вдоль стенки, вдоль стенки! На нем пегий какой-то плащ с капюшоном. А капюшон чуть ли не до седой бороденки спущен.
Не поклонившись графу, как-то воровато пробрался этот человек к дверям и совсем было улизнул, но бдительный слуга схватил его за суконный шиворот, чем нарушил лекарскую высокомудрую речь. А тут еще человечек дернулся и крякнул что-то птичьим голосом.
— Ты чего безобразничаешь? — напустился на слугу сходу граф. — Ты чего в чужом доме людей за шиворот хватаешь?
— А почему он вашей светлости не поклонился? — возмущенно шумит слуга. — Светло же здесь и видно, какой у вашей светлости герб на перевязи — графский! Да и у меня на плаще тоже ваш герб имеется! И в жизнь не поверю, чтобы городской житель не умел гербы различать!
— Какая светлость, опомнись! — замахал на него рукавами лекарь. — Ты, гляди, на улице графа светлостью не назови! Тут с этим строго. Никаких светлостей…
Вздохнул лекарь, рожу скривил и добавил:
— Одни мрачности…
— Значит, и герб с плаща спороть? — спросил слуга и с большим сомнением отпустил добычу. — Слышали мы у себя, на севере, что у вас тут чудеса творятся, но не думали, что до такой дури вы дожили. Все равно человек он пожилой, должен помнить, как приличные люди со знатью здороваются! Опять же, герб!
— Я этих гербов за сорок лет, может, тысяч десять руками перетрогал! — сердито пискнул ему в ответ человечек. — Я, да будет тебе известно, ювелир и эти самые гербы из перегородчатой эмали на заказ мастерил, когда ты еще пеленки пачкал! И графский герб для меня — плевое дело!
— Графский герб для тебя — плевое дело?! — взорвался тут и молодой граф. — Ах ты замухрышка! Жилло, держи его за шиворот покрепче!
Словом, склока, ругань, чушь собачья. Граф двести поколений своих предков поименно вспоминает, ювелиришка всех народных избранников из Равноправной Думы в свидетели зовет, слуга пинками его кланяться заставляет. Лекарь, бедняга, прямо в угол влип и таращится, рот разинув. Ошалел от такого темперамента…
И тут вбегает девчонка кухонная, в грязном переднике, с метлой, и орет громче всех:
— Да тихо вы!!!!
Естественно, где женщина вопит, там мужикам уже делать нечего. Слуга с большой неохотой выпустил капюшон, человечек отскочил, граф тоже опомнился и, простите, заткнулся. Тут лекарь видит, что буря окончилась, и из угла возникает.
— Иди на кухню, Лиза, — строго велит он девчонке, — мы тут и без тебя справимся. Вечно не в свое дело лезешь.
— Вы посмотрите, хозяин, что у него в кармане. В левом, — бросает девчонка, глазами стрельнув в ювелира, поворачивается и, мотнув тяжелой полосатой юбкой, уходит.
Тут устремляет господин лекарь на ювелира тяжелый свой взгляд. Кабы не знать, что господин лекарь от шума в угол пугливо забивается — так от этого грозного взгляда и в обморок недолго…
Ювелир же с сопением опускает глаза, и рожа у него не то что виноватая — разочарованная…
Смотрит слуга вслед этой самой Лизе и чудится ему, будто вокруг головы у девчонки — вроде сияния. А никакого сияния быть не может. Платок на голову накручен и сзади завязан. И еще — откуда быть сиянию с таким-то носом? Нос у кухонной девчонки длинный, тонкий, острый — ну, шило и шило, таким дырки в стременных петлицах или, скажем, в конских подпругах хорошо проковыривать!
Но шея между платком и воротом сорочки белая, стройная. Тем более, что кружевце ворота — серенькое, застиранное. И под тяжелой юбкой все округлости, сразу ясно, в полном порядке.
— Ну, так что же у нас в левом кармашке? — ласково этак спрашивает лекарь. И голосок сладенький, будто не воришка перед ним, а хворое дитятко. — Может быть, у нас перстенек в кармане?
Ювелир молчал, молчал, глаза опустив, да как выхватит из кармана, да как шваркнет об пол блестящую штучку! Да как сверкнет на лекаря бешеными глазами! И — за дверь!
Слуга, повинуясь графскому взору, эту штучку с пола подобрал и на ладони хозяину с лекарем поднес. Ну, и сам разглядел.
Это был перстень с темным камнем. Перстень сам по себе невелик, прост, камень гладкий, продолговатый, полупрозрачный, и знак на камне с оборотной стороны вырезан. Вроде как цветок, выложенный изнутри золотой проволочкой. Даже непонятно, кто бы такой перстень носить мог — для женщины великоват, для щеголя простоват.
— Занятная штучка, — сказал молодой граф. — И с чего бы вдруг этому ювелиришке ее у вас, друг мой, воровать? Ювелиры — господа богатые, а такой перстенек много стоить не должен.
— Из-за этого перстенька, сударь мой любезный, у нас с этим чертовым ювелиром такая катавасия вышла, что в трех словах не расскажешь, отвечает лекарь. — Вот сядем сейчас за ужин, выпьем, закусим, и я всю эту историю преспокойненько расскажу… И позвольте мне слугу вашего наградить. Вовремя он воришку заметил.
— Я только от господина принимаю награду, — с достоинством заявил слуга, да еще рукой сделал вот этак — мол, мне вашего не надо. А граф, на это улыбнувшись одобрительно, похлопал его по плечу, и тем разговор о награде и кончился. Хотя слуга рассчитывал на что-нибудь более вещественное, чем хлопочек господской ручки.
Конечно, мог он на это свое скромное желание еще как-то намекнуть. Но был от природы не то чтоб застенчив — нет, иногда и язык распускал! — был как-то неспособен свой денежный интерес защитить. Да и прочие интересы, если разобраться.
И, разумеется, граф с господином лекарем отправились ужинать в роскошно убранную столовую, а слуге девчонка Лиза показала его место за кухонным столом. А оттуда, с кухни, историю про перстенек не расслышать при всем желании.
Разумеется, всплыла потом эта история, и лучше бы графскому слуге знать ее с самого начала, но не вышло — и ладно.
— Не ко времени вы приехали, — сказала кухарка Маго, наливая густую, прямо ложка в ней торчком, грибную похлебку со шкварками. — Лучше бы графу поскорее на север, домой убираться, да и тебе с ним вместе. Брякнете на улице что-нибудь этакое, неравноправное, и тем вся ваша учеба кончится.
— Нам добрые люди советовали дома годок-другой посидеть, — и Жилло отхватил себе ломоть хлеба, такой, что под него и рот разинуть мудрено, челюсти крякнут. — Так нет же, университет нам подавай! Науку нам подавай! Металлы и эликсиры! Я бы, будь моя воля, из графства не ногой. Опять же, невеста у меня там осталась.
— Какая наука? — изумилась Маго. — Того гляди, университет закроют и студиозусов всех репу копать отправят. Негоже, чтобы одни были умнее, а другие дурее.
— Негоже, чтобы одни были беднее, а другие богаче, — добавила Лиза.
— Негоже, чтобы одни были красивше, а другие — как пожилое воронье пугало, — вставил свое слово и кучер Кабироль, показав при этом Маго длинный язык. — А ты — светлость, светлость!.. Эй, Маго, эй!..
Мотнул Кабироль головой вправо, влево, но от ложки не увернулся. Ложка, прямо из котла, весомо хлопнула его по лбу — похлебка потекла по переносице. А Маго с Лизой, две ведьмы, старая и молодая, расхохотались.
Так что сидят лекарская челядь и Жилло по-домашнему, ужинают. Слугу расспрашивают — шалят ли на дорогах оборотни и вурдалаки, не умоталось ли куда обманное озеро. И не сразу обращают внимание, что в двери кто-то гремит и грохочет. Ну, угомонились и треск услышали. Побежал привратник, отворил, и сразу же по шее получил. Это, видите ли, гонец из Коронного замка прискакал. Коронный замок, куда вселились двадцать лет назад избранники народа, как оно и положено, на горе, столичный город Кульдиг с укреплениями — внизу, скакать — ну всего ничего, а конь в мыле, гонец в ярости. Рычит хуже всякого вурдалака.
— Немедленно! Сию секунду! — шумит. — В замок! По приказу! Избранники ждать не любят!
То есть, когда слуга на этот галдеж с кухни выскочил, красномундирный гонец уже сказал, зачем лекарь вдруг на ночь глядя понадобился, и вопил просто для порядка. И понял слуга, что сейчас хозяин дома уедет, но это его не огорчило и не обрадовало, потому что думского лекаря он видел впервые в жизни, и к столу своему тот его не пригласил.
Не успел гонец угомониться, лекарь выходит — в парике, в другой уже мантии, парадной, поверх служебного кафтана. Рукава с обшлагами из прорезей выправляет, опять же, шпажонку в заднюю прорезь выставляет, чтобы не задирала мантию, как петушиный хвост. Все разумно продумано в лекарском наряде! И молодой граф следом за ним сундучок несет. Слуга смотрит и глазам не верит — молодой граф в камзолишке каком-то дрянном и в его, слуги, плаще! Только герб уже отодран, нитки висят. Глядит он на своего господина, а тот палец к губам прижимает — молчи, значит, а то я до тебя потом доберусь! Тут слуга смекнул, что хочется его молодому господину почему-то тайно в замке побывать.
— Карету немедленно! — командует лекарь. — Мои инструменты и снадобья — сию минуту в карету!
Тут граф сует в руки слуге сундучок — неси, мол, — и шепчет незаметно в ухо:
— Поедешь с нами, Жилло…
Причем физиономия у него почему-то развеселая.
Ну, хватает Жилло в прихожей зимний плащ Кабироля, хотя на дворе лето, выходят все из дома, лекарь в карету садится, Кабироль — на козлы, граф со слугой — на запятки прыгают. Гонец на своем буйном коне — впереди, два красномундирных гвардейца верхами — позади. И понеслись!
— Раз в жизни такая удача бывает! — говорит граф слуге. — В замковых мастерских лучшая вышивальщица заболела! Представляешь, мы с тобой в замковые мастерские попадем!
Тут слуга все и понял. Про эти самые мастерские даже в том северном захолустье знали, откуда они с графом в столичный город прибыть изволили.
Туда брали красивых умелых девушек со всего государства, и работали они там взаперти. Мантии народным избранникам вышивали, знамена, перевязи, что прикажут… Для небогатой девицы это прямо мечта несбыточная — попасть в замковые мастерские! При всех строгостях она там себе хорошего жениха все же сыщет. И Дума ей приданое даст.
Но если Равноправная Дума отправит непонятно куда, так что и следов не останется, кого-то из почтенного дворянства, а дочку в виде особой заботы поближе к себе, в мастерскую определит, то радости мало. Присмотру за ней одной — больше, чем за всеми прочими. Чтобы прониклась законом Всеобщего Равноправия!
И еще, говорят, попадались там девицы вовсе непонятного происхождения. Народные избранники — они тоже когда-то были молодыми и любвеобильными, вот и понимайте как умеете…
Кроме того, именно среди этих мастериц избранники подружек себе, говорят, заводили. Видно, чтобы далеко не бегать. И это для многих красавиц тоже становилось ступенечкой к благополучию.
Такую разнообразную ахинею плели в народе о мастерских. Ее-то и вспоминали граф с Жилло, когда на запятках тряслись. Жилло, когда разобрался, не очень-то эту авантюру одобрил, да еще съязвил — мол, ваше дело, сударь, молодое, пташечки-милашечки, увлечения-приключения, но я-то, старый дурак, чего за вами увязался? Мне, мол, уже на покой пора, жениться наконец на вами же предназначенной невесте, а не то что за молодыми девчонками подглядывать… Сказав это, вспомнил Жилло Лизу, и как она ловко в дверь шмыгнула, и как над ним нагнулась, когда мясо в миску накладывала, и белую шейку, и тупоносый башмачок из-под тяжелого подола. Девчонка… да… Вот кабы не шило…
Несется карета по притихшему Кульдигу, а Жилло, переговариваясь с графом, по сторонам поглядывает. Он же впервые в столичном городе. И соображает — въехали-то они с графом через северные ворота, а вот выезжают, как видно, через южные. Невдалеке от ворот — мост через речку Венту. Что Кульдиг на Венте стоит — это все знают. С моста виден холм с плоской вершиной, поросший кустарником, что немного ниже по течению, чем Кульдиг. И про него Жилло слыхал — это Городище. Раньше, леший знает когда, там деревянное укрепление было. Тогда, когда еще мушкетов с пистолетами и пушек не придумали, а орудовали боевыми топорами и впрягали боевых быков в боевые колесницы. А может, еще раньше…
Переехали речку Венту — и повернули к горе, на которой Коронный замок. Если снизу на него глядеть, да еще вечером, когда на закатном небе красиво силуэты башен рисуются, — сразу ясно, кто в здешних краях хозяин. Навис замок над всей долиной, и из его амбразур окрестности, вплоть до гавани, очень даже любезно простреливаются.
Единым духом поднялась карета по серпантинной дороге и влетела в замковый двор.
Одна из башен Коронного замка так и называлась Девичьей. Стояла она угловой — то есть, на ней смыкались под острым углом две стены с бойницами, и ход в нее был по галереям, которые шли изнутри вдоль этих стен. Там внизу была большая общая комната, где все девицы шили, вышивали и кружева плели. Туда же им и поесть с кухни приносили. Рядом — общая же спальня. И оттуда две особые лестницы еще выше ведут — в две совсем отдельные спаленки. Словом, берегут вышивальщиц, и про решетки на окнах тоже не забыли. Увидели их граф со слугой — переглянулись, а перемолвиться нельзя — карету уже стража окружила, дверцу распахивают, сопровождающим с запяток прыгать велят.
Ну вот, высадили лекаря, молодой граф со слугой сундучки похватали и за спиной у него быстренько встали. Графу — баловство, приключение, слуге тоже интересно стало. Толстый дядька с факелом лекаря по лестнице сопроводил, на открытую галерею вывел и к башне повел, гвардейцы с обнаженными шпагами сзади топают. Кабироль с каретой, понятно, во дворе остался.