Ну, не хуже все, чем в порядочной тюрьме — где слуге, кстати, доводилось побывать. До того, как к графу наняться, он по горам лазил и корешки целебные собирал, а растут они на такой высотище, что королевский замок, вроде этого, с той высоты не больше детской ладошки. Ну и нарушил чью-то там границу, да еще обвал случился — вот и спустился слуга совсем даже не в том королевстве, где рассчитывал…
Значит, вводят лекаря в общую комнату. Девицы, увидев, с мест повскакали. Одеты они… ну, не для выхода в свет, попросту одеты, да к тому же и камин пылает, дров для мастериц не жалеют, жарко девицам. Кто в чем, и гостей явно так быстро не ждали. Не у каждой и косыночка на груди запахнута. Многие в ночных чепчиках. А иные даже юбки сняли, на стульях развесили. Молодому графу со слугой уж было на что поглазеть! И черненькие, и беленькие, и рыженькие, и пышечки, и тоненькие, как тростиночки! На всякий вкус. Но только скривил слуге рожу молодой граф не таких замученных увидеть ожидал, по слухам-то они — одна другой краше, а на деле — видывали мы в нашем захолустье и получше!
И чувствует тут слуга взгляд…
Скашивает он глаза и видит вышивальщицу. Стоит она с платком в руке и глядит — может, на него, а может, и на молодого графа, но, поскольку девица красивая, слуге и приятно думать, что все-таки на него. Лекарь мимо девицы шествует, граф со слугой следом идут. Гвардейцы, естественно, и спереди, и сзади, причем на девиц уж и не смотрят — привыкли. Поравнялся Жилло с девицей — тут платочек недошитый у нее из рук выскальзывает и на пол падает. Жилло бы нагнулся поднять, да обе руки сундуком заняты. А девица быстренько опускается на одно колено, но не сразу свой платок берет, а снизу вверх смотрит, и тут уж слуге ясно, что именно на него глядит.
Шаль у нее легкая на голову накинута и концы по груди крест-накрест, а из-под шали — коса! Ну, такую косу Жилло и на картинках не видывал. В руку толщиной и на полу змеиным хвостом легла. Девица шаль свою, впопыхах накинутую, белой ручкой придерживает, другой вроде за платком тянется, а сама глядит серыми глазищами из-под тонких бровей вразлет. Ну, соколица, думает Жилло, соколица сероглазая взлетать собралась!
Но господина лекаря ведут по лестнице наверх, граф молодой — за ним, и слуге тоже отставать не приходится, потому что иначе гвардеец со шпагой его подгонять вздумает. Так и прошел слуга мимо коленопреклоненной девицы.
Привели их в одну из тех потаенных спаленок. Одна такая комнатушка на трех-четырех девиц, да и то, как слуга заметил, не совсем чтоб на вышивальщиц. Больная-то, к которой лекаря вызвали, точно вышивальщицей была, но те две зверообразные старушенции, что вместе с ней обитали, вряд ли когда тонкую иголку в лапищах своих держали. Одно звание, что слабый и прекрасный пол. Если такой зверюге позволить бороду с усами отрастить — в точности тюремный стражник, даже голос менять не придется.
— Добрый вечер, милая девица! — галантно начинает лекарь. — Что же это такое с тобой приключилось?
Лекарь к ней — со всей душой, а девица отворачивается. И молчит.
Пожалел ее Жилло — совсем она молоденькая, бледненькая, волосы прозрачные какие-то, выбились из-под серого чепца на лоб двумя прядками. Но ротик маленький и упрямый. И глаза сердитые. На лице залегли глубокие тени — то ли от болезни, а то ли от канделябра, в котором горят четыре толстенные сальные свечи, другого же света в спаленке нет.
Сказать правду, так молчала она битый час на все вопросы и даже на приказы. А по лицу видно — плохо девушке. Оказалось, второй день не ест, не пьет, ни слова не говорит. Переглянулись лекарь с молодым графом ощупывать надо. Лекарь одеяло потянул — она не дает. Дурацкая картина, особенно потому, что гвардейцы сурово таращатся. Без гвардейцев, может, что и вышло бы.
Попросил лекарь гвардейцев убраться на четверть часика — те только башками помотали. Нет, и все тебе.
— Я так лечить отказываюсь, — заявил тогда лекарь. — Слуги, берите сундучки со снадобьями и за мной!
Встал он с края постели, где примостился, но тут в грудь ему клинок уперся.
— Тебя сюда лечить привели, а не норов показывать! — сказал гвардеец, который покрепче и поглавнее. — Ишь, умный выискался! Думает, раз лекарства наизусть зазубрил, то и норов показывать может! А у нас все равны, что лекарь, что дерьмовоз! Лечи, мерзавец.
Опять граф со слугой переглянулись. И понял слуга, что напрасно они сюда за лекарем увязались. Красавиц-то хваленых увидели, но и неприятности, того гляди, начнутся основательные.
Лекарь, видно, опять струхнул, даром что с виду — крепостная башня. Впрочем, и винить его грешно — это граф со слугой в захолустье жили и горя не знали, а он тут лет уж тридцать, знает, чего бояться…
— Вы, братцы равноправные гвардейцы, языки-то придержали бы, — сказал лекарь и клинок от груди отвел. — Я не потому лечить отказываюсь, что у меня норов, а потому, что против этой хворобы другие лекарства нужны. Видите, сопротивляется девица лечению? Испортили ее, вот что! Порчу на нее кто-то напустил! А ну, ведите меня к начальнику караульной службы! Пусть разберется, кто из посторонних здесь дня этак за два побывал!
— Испортили? Так это свои и испортили! — рявкнул гвардеец. — Девчонка первая вышивальщица, позавидовала какая-то дура! Стой где стоишь! А ты, Никлас, бегом за капралом! Обыск у девчонок делать надо! Давно пора! Я знаю, как они порчу напускают, моей сестре как-то напустили! Это и пояса с заговоренными узлами нужны, и горшки с дохлыми жабами, и прочий ихний ведьмовской приклад! Живо!
Стоит гвардеец, клинок лекарю в живот уставил, другой тоже руку на эфес положил, а третий выскочил и вниз по лестнице понесся. Слышно пробежал по мастерской и поднялся там переполох! Ну, кто из девиц обыску радоваться будет?
— Вот так-то, слуги мои, — обратился лекарь к графу молодому и Жилло. — Не думали не гадали, а прямо в змеиное гнездо попали. Того гляди, заставят и нас тут ведьм ловить…
И глазами указывает графу со слугой на тех двух жутких старушенций, которые больную караулить приставлены. И впрямь — как есть ведьмы. Даже клыки желтые — и те имеются. Однако двум балбесам, молодому графу и слуге, не до шуток. Не думали, что проказа так несуразно завершится.
Посмотрел Жилло с надеждой на своего графа — а тот растерялся и приказать ничего путного не может. Да и немудрено — графу-то двадцать лет, что он, кроме родительского замка и умных книжек, видел? Решил Жилло вмешаться — себя и господина спасти.
— Может, нам ваши тайные снадобья, господин лекарь, привезти? — спрашивает. — Раз уж эти не годятся? Все равно ведь вам тут оставаться, пока девицу не вылечите. Мы бы живенько! Мы бы нашли ларчик, который велено, а я и один бы его сюда доставил…
То есть, на что он лекарю намекал? На то, что хотел графа своего отсюда живым и невредимым вывести. Уйти, значит, с ним вдвоем, а вернуться уже одному.
— Парень дело говорит, — одобрил гвардеец. — Ты, умник, стой на месте, а ты, парень, держи…
И бляху свою именную, отцепив от поясного ремня, протянул.
— По моей бляхе тебя выпустят и впустят беспрепятственно. Смотри, потеряешь — насидишься в каземате… Пошел! Лети мухой! Да не оба, одного хватит.
Жилло графа подтолкнул — мол, хватайте бляху, ваша светлость, и давайте деру! Но тот окаменел. Лекарь ему мохнатыми бровями знаки делает без толку! И дождались все трое — гвардеец чуть не силком Жилло эту бляху в кулак вжал.
— Который ларчик-то принести, сударь? — жалобно спросил Жилло у лекаря.
— Малахитовый, что справа на каминной полке!
И показал лекарь слуге тайно здоровый кулак. Уж что этот кулак означал — Жилло так никогда и не узнал, да, правду сказать, и не пытался.
Пошел Жилло вниз по лестнице и слышит — наверху гвардеец к окну подошел и кому-то приказал его, Жилло, до лекарского дома и обратно в карете сопроводить. Делать нечего — придется возвращаться…
Идет Жилло через мастерскую — там ни души, все раскидано, а большая дверь в девичью спальню — нараспашку. На пяльцах огромных стоячих вышивки начатые, корзинки с клубками опрокинуты, цветные клубки разбежались по полу. Посмотрел на ближайшие пяльцы Жилло — чуть на пол не плюнул. Девушкам бы цветы вышивать, а не многоцветной нежнейшей гладью топор с мотыгой!
Оглянулся графский слуга — и к двери, к косяку на миг прижаться, посмотреть, что у девиц творится. А там уже вовсю сыскная служба старается — ищут, чем порчу наводили! Такой кавардак устроили — перины с тюфяками на дыбы, бельишко девичье убогое — все на виду, только что пух и перья по воздуху не летают. Но, видно, не нашли еще горшка с дохлой жабой. Вышивальщицы уж не визжат, не отнимают у сыскной службы вещички свои, а покорно так встали — каждая, где ее суета эта застигла, и ждут, головы повесив. Иногда разве что метнется испуганная девушка из угла в угол и там замрет, словно каменная. Почему, отчего — у нее спроси… Весь шум и гам сыщики творят.
Поискал Жилло взглядом ту красавицу, что платок уронила. Вроде не видно, а, может, голову повесила, шаль до бровей опустила, спрятала гордое лицо? Тут только вздохнуть остается и идти своей дорогой.
И вот проходит Жилло, медленно-медленно и глядя в другую сторону, мимо дверей спальни к дверям, ведущим на галерею, откуда ему следовало спуститься во двор и сесть в лекарскую карету. Вдруг на краткий миг прижалось к нему горячее тело!
— Молчи! Спрячь… — шепнул голос.
И скользнуло что-то мягкое за пазуху.
Глянул Жилло — а это ведь она, соколица сероглазая, что платочек оброненный у его ног поднимала. Только стоит она уже у стены, прижавшись спиной, и смотрит на разгром в спальне. Словно и не она его сейчас телом да дыханием обожгла.
Не замедляя шага, вышел Жилло из девичьей мастерской — а точнее, вылетел, потому что ног под собой он не чуял. Пропали ноги куда-то и объявились, треклятые, когда галерея поворот сделала и из перил сломанная балясина вылезла. Так двинула чуть пониже колена — Жилло сразу понял, на каком он свете. Спустился, ругая себе под нос треклятую балясину, а тут его гвардеец, которому из окна башни было приказано, перехватил и пошел следом.
И были те минуты, что Жилло спускался с галереи в замковый двор и, сопровождаемый гвардейцем, шел к карете, последними спокойными минутами за вечер — впрочем, уже и не вечер, дело шло к полуночи.
Кабироль со знакомым стражником языками сцепился — гвардеец на ходу подхватил его за шиворот и увлек. Потом подбородком на козлы указал занимай место, значит. Кабироль встряхнулся и перед тем, как лезть наверх, к приятелю своему повернулся рукой помахать.
У самой кареты, когда оставалось только дверцу открыть и внутри поместиться, услышал Жилло из Девичьей Башни шум какой-то несусветный. Гвардеец, что с ним был, тоже туда голову повернул. А стражник, стоявший рядом с каретой, и вовсе взвизгнул, тыча факелом куда-то вверх. Задрали Жилло с гвардейцем головы. И увидели они — кого бы вы думали, господа любезные? Молодого графа!
Он стоял между зубцов невысокой, приземистой Девичьей башни — и стоял с клинком в руке!
То есть, не настолько было светло, чтобы узнать человека на башне в лицо. Но во дворе хватало факелов, да и стройная тонкая фигура молодого графа достаточно хорошо была знакома слуге — ведь Жилло лет пять, не меньше, прожил в замке.
Уж неизвестно, что там у него за разговор вышел с гвардейцами, которые оставались в опочивальне у хворой вышивальщицы, но, судя по всему, не нашел граф с ними общего языка. И как он умудрился на самую верхушку попасть — слуга тоже так сходу не сообразил. Так ведь не это было главное.
— Жилло! Жилло! — донесся сверху голос. — Выручай, Жилло!
А как выручать? Граф — он вон где, не в охапку ж его ловить?
Огляделся Жилло — все вверх таращатся, и тот обормот с факелом тоже. Как-то даже задумчиво взял Жилло у него из рук факел. Тот отдал не глядя. Пожал плечами Жилло — никак не мог решить, что же делать, и нужен ли ему факел для спасения молодого графа. Но другого-то оружия все равно нет! Пока замковый народ разиня рот стоял, отодвинул Жилло ошалевшего Кабироля, проскользнул между ним и гвардейцем, быстро залез на козлы. Теперь уж обратного пути не было. Тем более — мысль в голову пришла.
Коротенькая была мыслишка, на ближайшие минутки полторы, а что далее — непонятно. Но хоть так! Жилло вожжи кое-как разобрал, хлестнул ими коней, поднял в крупную рысь и погнал коней впритирку к замковой стене.
— Эй, ваша светлость! — сам орет. — На крышу сигайте! На крышу! Ничего, не страшно!
Это он имел в виду, что крыша кареты — дело хрупкое, сломается под графскими ногами, зато удар смягчит.
Графу было не до того, чтоб еще и соображать. Услышал он голос слуги, с которым вместе по горам за целебными травами лазил, и, недолго думая, действительно сиганул вниз — прямо на крышу кареты!
Почувствовав удар, хлестнул Жилло коней и погнал их к воротам — в одной руке вожжи, в другой — факел, чтобы огнем отбиваться. За спиной у него граф, застрявший в крыше, барахтается, впереди из-под копыт люди скачут — весело! Да еще ворота никто закрыть не догадался — так карета и вылетела на дорогу.
А дорога-то — серпантин! То есть, и сотни футов прямого пути не наберется, одни повороты. Прокатись-ка вниз по такому штопору, да еще впотьмах… Несколько поворотов слуга, правда, благополучно миновал, но в конце концов опрокинул карету — чего и следовало ожидать. Полетел граф с крыши в одну сторону, Жилло — в другую, карета — в третью. Факел вспорхнул вверх и — прямо в обломки кареты! Лошади, скользя по откосу, бьются, костер за ними следом поехал. А тут и погоня из замковых ворот вылетела. Шум, крики, карета пылает, кони ржут, кавардак полный!
Покатился Жилло по склону. Камни острые, кусты какие-то в сплошных колючках — ну, все удовольствия… К тому же погоня все эти выкрутасы знает, а он — нет. Ну, скатился на дорогу, ну, опять нырнул в кусты — а дальше что? Когда это путешествие поперек серпантина кончится? Вообще никогда, что ли?
Шли они, можно сказать, ноздря в ноздрю — Жилло и конные гвардейцы. Они преодолевали петлю дороги — а он за это время полосу кустарника, обильно снабженную валунами. И Жилло уходил у них из-под носа раз пять или шесть — пока не оказался у подножия того крутого холма, на котором торчал Коронный замок. А дальше слуге пришлось задуматься.
Была перед ним дорога к городу Кульдигу — но на дороге конные словили бы его в один момент. И слышал он поблизости шум реки. Что по пути к Коронному замку карета переправилась через мост, он помнил. И что мост был длинный — тоже вдруг вспомнил. А шумело-таки порядочно. Солидная река с быстрым и бурным течением — вот что это такое было. И название вспомнилось — Вента.
Но слуга провел интересную молодость — кроме прочего, выучился он и неплохо плавать. Горную речку мог одолеть. И решил Жилло — надо рискнуть. Не станут же они на лошадях ночью в кипящую Венту лазить! Да и стрелять по нему впотьмах, когда его волны прячут, тоже вряд ли кто всерьез станет разве что для порядку. Правда, если течение подхватит, потащит и башкой к камушку приложит… Пожалуй, будет это не лучше мушкетной пули. Но и не хуже.
Расстегиваясь и сбрасывая кафтан, добежал слуга до берега, а бегал он тоже неплохо, спустился к реке — и понял, что дело-то куда сложнее, чем реку переплыть. Шумела не просто вода — шумел водопад. С каретных запяток его и не разглядеть-то было.
Находился он еще футов на пятьсот ниже по течению того места, где выбрался к воде Жилло. Стало быть, тут переплывать не стоило — это бы уж точно плохо кончилось. Побежал Жилло берегом и возле самого водопада съехал, простите, на заднице по скользкой крутой тропинке. Стенка воды в два человеческих роста и сплошное кипение, сколько хватает взгляда — вот что он увидел, оказавшись на пятачке под откосом. Вода летела вниз в трех дюймах от лица. Сообразил Жилло, что попал в ловушку. Прямо дыхание перехватило. Поднял Жилло руку — ворот рубахи ослабить. И ощутил тот сверточек, который сунула ему в мастерской та сероглазая соколица.
И поди пойми человеческое соображение! Слуге бы сейчас о душе подумать — а он девицу-вышивальщицу вспомнил, ее длинную косу, что лежала на полу, ее взгляд снизу вверх. И одновременно с этим он вспомнил, как устроен здешний водопад. Почему, каким непостижимым образом — это Жилло весь следующий день понять пытался.
А в тот миг он явственно, как будто солнечным днем, увидел сверху гигантскую подкову Вентас-Румбы — вот как это чудо природы называлось!. На самом деле река была неглубокой, даже не очень быстрой, в зеленых крутых берегах, и каменная подкова не менее чем в четыреста футов перегораживала ее неподалеку от устья, если считать по прямой. Но вода текла не столько по камню, сколько по глубоким бороздам, которые сама же и прогрызла в нем за столетия. Впрочем, хотя она и падала с небольшой высоты, но шуму поднимала порядочно — благодаря длине всего водопада.
Днем водопад можно было при желании перейти, не замочив ног, по широким, не меньше фута, полосам камня между потоками воды. Но пробежать по нему ночью — это было развлечение разве что для сумасшедшего. Рухнешь в такую бороздку — тут тебя и потащит вверх тормашками да внизу о каменное дно — хрясь!.. А иная бороздка — футов пяти в ширину, ее и днем перепрыгивать будешь очень даже бережно.
Так вот, увидел Жилло как бы сверху и сверкающую на солнце Венту, и зелень, и краснокаменный нарядный мост чуть подальше, и город за мостом, и гигантский водопад, и, кажется, даже самого себя, прыгающим наугад. Впрочем, наугад ли? В мгновенном этом видении фигурка взлетела в воздух и приземлилась точно между двумя потоками воды. И стало вдруг Жилло сразу и тревожно, и радостно. Он понял, что преодолеет каменную подкову. Осталось только выбраться на нее. Он полез вверх по откосу.