Луна как раз вовсю разгулялась и, когда Жилло оказался на водопаде, конные гвардейцы его заметили и открыли стрельбу. Но свист пуль и крик стрелков перекрывался шумом воды. Это отгоняло от сердца страх. Впрочем, и от выстрелов была польза — торопясь уйти подальше от берега, Жилло отважно скакал с одной каменной полосы на другую.
Первые две борозды он просто почти перешагнул — в шаг шириной они и оказались. Третья была, пожалуй, шага в полтора — так распахнул Жилло длинные ноги, что штаны в известном месте треснули. Понял он, что придется прыгать. Причем неведомо куда. Кто ее, борозду, знает, где там у нее край! По блеску луны на стремительной воде Жилло с грехом пополам прикинул, куда приземляться, оттолкнулся — опять удача! И в следующий раз повезло только поскользнулся и оказался на четвереньках. Руку ободрал, колено тоже. Шершавым же оказался окаянный водопад! Прихрамывая, кинулся Жилло в третий прыжок, а там, откуда метнулся, пуля по камню скрежетнула. И не долетел Жилло до края — рухнул-таки в воду! Рядом еще одна пуля в глубину ушла.
Гвардейцы с берега палили вовсю — надеялись подстрелить безумца. Скакать впотьмах по водопаду — на такое сумасбродство у них духу недостало. Впрочем, если бы всадники и рехнулись — у коней бы хватило ума упереться всеми четырьмя и не пойти на каменную подкову. Один выстрел показался погоне особо удачным — взлетев над водопадом, беглец словно канул в темноту. Хлопнули по плечу меткого стрелка и повернули коней докладывать начальству, что утром труп найдется ниже по течению, в камышах.
А Жилло нескольких дюймов не долетел до края — грудью на него упал, а ноги в воде полощутся. Хорошо еще, что слугам ботфорты не полагаются, только туфли с пряжками. Нахлебался бы ботфортами воды дополна и потащила бы эта тяжесть вниз, в буруны. Вцепился Жилло ногтями, как когтями, в корявый камень — удержался! Полежал, подтянулся, огляделся — не стреляют. Тогда кое-как выполз Жилло, а дальше уж двинулся не на двух ногах, а на четырех, чуть что — припадая пузом к каменной подкове. Холодная вода-то смыла не только глину со штанов, но и весь его азарт, скакать козлом что-то больше не хотелось.
Долго ли, коротко ли — преодолел графский слуга этот диковинный водопад. Вышел он, прихрамывая, на берег, ощутил подошвами мягкую землю и сел на травку под ближайший куст — дух перевести. Тут только вспомнил он улетевшего с каретной крыши графа. Но поздно было вздыхать и охать. Судя по тому, что вся команда ринулась за Жилло, графа схватили там же, у кареты. И увели в замок — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Пригорюнился Жилло, сидя в кустах и выкручивая мокрые штаны. А тут из-за пазухи сверточек чуть не выскользнул. Коснулся Жилло свертка, чтобы уложить, поудобнее и задумался. Ведь признается хозяин, что он — граф, «его светлость»! Тут и лекарю достанется — за то, что неизвестно каких мерзавцев тайно в Коронный замок провел. Два хороших человека ни за что ни про что пострадают — выручать надо. Думает Жилло про все эти неприятности, а пальцы все глубже в сверточек проникают — мягко в нем, бархатно и тепло. Должно быть, рукоделие какое-то красавица-соколица от обыска спасала. Но какое бы?
Разворачивать в потемках Жилло не стал, а сам на себя прикрикнул ишь, расселся, всю жизнь без штанов под кустом не просидишь. Кое-как оделся Жилло и побрел туда, где померещился ему за деревьями огонек.
То, что он увидел с холмика, сперва показалось страшным. Словно чудище, вылезая из глубин земных, разверзло пасть с огромными и острыми зубами. Причем эти черные зубы — в добрых два человеческих роста и в два полукружья выставлены, как и положено вокруг жуткой глотки. Если кто пугливый ночью увидит — заикой, пожалуй, станет. Но Жилло, перебравшись через водопад, уже на прочие страхи чихать хотел. Спустился, подошел поближе — и понял. Это несколько старых рыбачьих баркасов мудрый хозяин моряцкого кабачка распилил поперек и поставил на дыбы, на манер высоких, наполовину открытых шатров. И получились вроде как отдельные апартаменты для каждой компании гостей. Стол, от морского ветра и дождя прикрытый, скамейка полукольцом вдоль бортов и дна — чего еще? В такой штуковине и парочка удобно устроится — скамья-то широкая, поскольку старые баркасы были весьма пузатые! Потушит фонарь, свисающий над столом с носа или с кормы, — и вперед, господа любезные… Хозяин если и заметит — возражать не станет.
Такие амурные мысли Жилло в голову пришли и моментально ушли по простой причине — он, скидывая кафтан, не подумал, что кошелек с деньгами нужно из кармана взять. Была еще какая-то мелочь в кожаном подвесном кармане, которыми, уже на студенческий лад, заранее обзавелись и граф, и слуга. То, что Жилло там нашарил, к радости не располагало. Тем более неизвестно, когда другие деньги будут, на графское жалование рассчитывать как-то не приходилось… Вот Жилло и соображал, может ли деньги тратить на выпивку, вполне им заслуженную и совершенно необходимую, или придется обойтись.
А тем временем с моря-таки потянуло прохладцей и… пивом. От крайнего баркаса, что был во всей баркасьей компании самым мощным. Жилло повел носом — в неярком свете кованой лампы увидел вокруг стола четыре рожи. Бороды — одна другой краше, торчат во все стороны, усы нечеловеческого размера, из ноздрей вылазят и в уши концами упираются. Как при этих усах еще и дышать — вовсе уму непостижимо. Носы, значит… Обыкновенные для морского народа носы, то есть, цвета обыкновенного, красновато-лилового. У самого молодого морячка нос пока что вполне человеческий, но, видать, недолго осталось… Насчет волос сказать трудно — головы плотно пестрыми платками повязаны. Словом, местное береговое братство, законно промышляющее каботажным плаванием, но главный доход имеющее, очевидно, совсем от других проделок.
Подняли четыре моряка кружки с пивом, стукнулись ими, сдунули пену и молча вытянули все пиво до дна. А кружки — под стать баркасам. Обыкновенный человек от такой кружки, пожалуй, вдоль по пузу треснет, а моряку даже на пользу — задумчивый делается. Размышлять начинает.
Вот и эти красавцы сидели себе задумчивые, сидели, тот, что на вид старший, вздыхал шумно, прочие вторили, а потом хозяину крикнули — мол, расплатиться желаем!
Хозяин девку прислал — сам он что-то этакое на открытом огне жарил и отвлекаться не мог. Пришла эта девка — ну, всего у нее хватало, и спереди, и сзади, встала руки в боки и раскомандовалась.
— Вы, — говорит, — каждый за себя платите, тоже еще выдумали, чтобы один за всех платил! Теперь у народа равные права и равные обязанности! Не слыхали, что ли?
А дальше, когда моряки поодиночке платить отказались, а расплатился все-таки старший, девка такое загнула — Жилло показалось, что у него уши повредились, от прыготни над шумным водопадом это вполне могло случиться.
— Теперь у нас еще не полное равноправие, — объявила, — а вот когда мужья и жены у всех будут общие, тогда и будет равноправие! Равноправная Дума, сто лет ей жизни, в будущем году это ввести обещала!
Оказалось, не только Жилло ошалел — морякам тоже затея Думы не понравилась. Старший степенно вышел из-за стола, встал против девки и тоже руки в боки упер.
Здоровый был он дядька, нарядный — по бежевому кафтану заместо пояса полосатый шарф повязан, коричневый с золотом, и хотя шарф довольно широк, но для почтенного капитанского пуза даже несколько маловат. И кружева на груди. И перевязь шита золотом.
— Интересно! — прогудел. — Значит, всякая старая рухлядь будет под меня клинья подбивать, а я и послать ее к чертовой бабушке не могу? А я и штаны расстегивай, потому что общий?! А ну, геть отсюда! Это я им буду общий! Всем оголодавшим бабам! А вот мы четверо сейчас тебя до кустиков доведем — а ты и не пикнешь, потому что общая! Понравится? Нет? Ишь, проповедница сыскалась…
Девка так и отскочила.
Жилло, собственно, почему на моряков посматривал? Они пребольшую копченую треску ели да не доели. Он и рассудил, что стянуть ее будет несложно, пока девка деньги хозяину сдает. Мелочь, которая в кармане, все-таки поберечь придется. А треска с горбушкой — это уже завтрак.
Встали моряки, расплатившись, факел небольшой от фонаря зажгли и, думаете, к гавани гуськом пошли? Какое там — совсем в другую сторону. И у самого главного — сундучок под мышкой оказался. Жилло насторожился — не иначе, клад закапывать понесли! Так что бы вы думали — у замыкающего, самого молодого, лопата под кафтаном. Он ее к перевязи для сабли приспособил, но все равно болтается и сбоку хорошо видна.
Тут Жилло присвистнул. Клад — это было куда как кстати. Граф-то, если жив, то в темнице, и лекарь с ним вместе. Вызволять надо. А здравый смысл подсказывал слуге, что и при повальном равенстве вытащить узника из тюрьмы можно только за деньги. Не то чтоб стражу подкупить — это бы проще всего! А хоть адвоката нанять… Хотя леший их тут ведает, не отменили ли они по случаю равенства и адвокатов?
Тут Жилло присвистнул. Клад — это было куда как кстати. Граф-то, если жив, то в темнице, и лекарь с ним вместе. Вызволять надо. А здравый смысл подсказывал слуге, что и при повальном равенстве вытащить узника из тюрьмы можно только за деньги. Не то чтоб стражу подкупить — это бы проще всего! А хоть адвоката нанять… Хотя леший их тут ведает, не отменили ли они по случаю равенства и адвокатов?
В общем, моряки вразвалочку чьим-то огородом топают, Жилло, пригнувшись, следом крадется. Моряки луг перешли — и он за ними. Моряки в рощицу углубились — Жилло почуял, тут и остановятся. Действительно, остановились, один яму выкопал, другой в нее сундучок поставил. Закопали, постояли, тихо назад побрели. Жилло, конечно, остался. Стоило морякам отойти подальше — он руками откопал сундучок.
И что же за клад вынул он оттуда?
Хотите — верьте, а хотите — нет, а вынул он завернутого в шелковый платок дохлого попугая…
Почесал Жилло в затылке. Клад, однако!.. Подумал, что хитрые моряки могли нафаршировать пташку-покойницу драгоценностями — скажем, бриллиантами. Но копаться в дохлых птичьих потрохах у него охоты не было. Да и поди сбудь драгоценности в чужом городе. Как раз на неприятности нарвешься. Потому взял Жилло платок, а попугая сунул обратно в сундук и закопал.
Платок же ему понадобился для колена. Как он треснулся, перебираясь через водопад, так до сих пор и болело. Жилло знал, что лучше всего в таком случае — туго перебинтовать ногу. Вот и воспользовался пестрым шелковым платком. Вроде полегчало. Подумал Жилло, что нужно будет потом повязку и штаны местами поменять — чтобы повязка все-таки снизу, а штаны все-таки сверху. Когда «потом», он и сам не знал. А просто пошел прочь от попугаевой могилы.
Поскольку местности он не знал, то и вернулся к кабачку с баркасами. Там уже последние посетители разбредались. И посуду прибрала бойкая девка, которой вынь да положь общих мужей, и недоеденную треску — соответственно.
От кабачка рукой подать было до гавани. Собственно, от города к этой гавани вела дорога, а кабачок стоял в сотне шагов от той дороги, но от него тянулась туда и своя, особая тропинка. И на той тропинке хорошо было в засаде сидеть, потому что окружали ее высоченные валуны. Жилло подумал надо же куда-то двигаться, почему бы и не в гавань? В конце концов, в его дурацком положении матросом наняться — еще не самый скверный выход. Травознаем он был, браконьером был, сторожем на рынке был, слугой графским тоже был — матросом не был!
Похромал Жилло к гавани, соображая, когда же наконец рассветет. Ночи летом короткие. Моряки на судах поднимаются рано. Поужинал он на лекарской кухне плотно. Голод до утра не проснется. Часика полтора-два можно подремать на берегу — а потом…
Тут тропа сделала поворот, и Жилло — с ней вместе. Прямо в глаза ему з-за валуна — факел! Что еще за полуночные гуляки к кабачку бредут? А это нос к носу с Жилло столкнулись двое из той четверки, что попугая хоронила. Старший и тот, что лопату нес!
— Эге! — говорит басом старший, ткнув пальцем в колено графского слуги. — А платочек-то знакомый!
— Вот так всегда, — добавляет его спутник, вытягивая из-за раструба грязнейшего ботфорта ножичек с пол-сабли, не меньше. — Идешь за позабытым поясом, а находишь платочек…
— Напрасно ты меня тогда убеждал, Мак, что не для чего за пивом пояс расстегивать, — и тут старший тоже достает из-за своего раструба что-то похожее. — Видишь, кабы я тебя послушался, мы бы за поясом не вернулись и платочек свой не повстречали!
— Вы, капитан, правы в том рассуждении, что в стянутое брюхо много пива не вольешь, — философски отвечает юный владелец лопаты, — но распущенное брюхо отнюдь не способствует бдительности. А мы ее, видать, утратили, раз этот равноправный собрат за нами смог бесшумно пойти и платочком нашим разжиться…
Жилло давно бы деру дал, несмотря на колено, да только держат его два ножа с двух сторон, один в желудок уперся, а другой — в печенку, и неизвестно, что хуже.
— Я бы таких собратиков на реях вешал, — задумчиво сообщает капитан, — и знаешь, Мак, получал бы от этого огромное удовольствие… Придется нам с тобой теперь возвращаться, искать могилку, опять Дублона в сундучок укладывать, опять закапывать…
— Не придется, — наконец обрел дар речи Жилло. — Я когда понял, что там нет ни золота, ни драгоценностей, попугая обратно похоронил. Не верите — я вас сам туда отведу и покажу.
— Похоронил? — удивился капитан. — Попугая — похоронил???
— Вы же похоронили!
Помолчали моряки. Мак с большим интересом ждал, что капитан попугайскому гробокопателю ответит, а капитан задумался.
— На мели, значит, оказался? — спросил он наконец Жилло.
— И на какой еще мели!
— Пойдешь с нами, — внезапно решил капитан. — Только слово дай, что похоронил Дублона как полагается, не бросил лесным кошкам на растерзание!
— Право слово, как полагается! — отвечал Жилло. — Правда, и сам не знаю, зачем это сделал, но в сундучок уложил и закопал. Клянусь!
— Чем клянешься-то? — почему-то с великим подозрением спросил капитан.
Жилло задумался. Граф бы в таком случае свою честь и благородных предков помянул. А слуга? Впрочем, раз уж в государстве равноправие завели… Может, оно и к клятвам относится?
— Честью… — буркнул Жилло, понимая, что не про него такая клятва.
— Ого! — и тут моряки переглянулись. Понял Жилло, что опять их удивил.
— Откуда ты такой взялся? — полюбопытствовал капитан. — Честью! Да если бы ты честь в городе помянул — тебя бы повязали и в подземелье Коронного замка сволокли. Ты что, совсем из захолустья?
— Из захолустья, — признался Жилло. — С севера. Мы с молодым графом в университет приехали. Кто ж знал, что у вас тут уже и честь отменили!
— И где же твой граф?
— Да в Коронном замке, пожалуй… — неуверенно сказал Жилло. Граф с тем же успехом мог, свернув при падении шею, лежать мертвым в кустах.
— В университет! Ишь! Студиозусы! — капитан опять надежно установился на крепких ногах, решительно выкатив живот и уперев руки в боки. — Нашли время! Ну, граф — молодой, ему простительно дурака валять, но ты-то уже в мужском возрасте, мог бы понимать! Не то теперь время, чтобы по университетам шастать! Вы что там, у себя, вообще из столицы вестей не имеете?
— Имеем. Только кто же их всерьез принимает? — признался Жилло. — Вон лет шесть назад проезжали купцы, говорили, что в Кульдиге возле самого Коронного замка девку с рыбьим хвостом из реки выудили. У нас конюх, молодой еще парень, сбежал — на девку посмотреть. Вернулся через полгода злой как черт. Оказалось — надувательство! Стоит на базарной площади палатка, в палатке одна убогая свечка горит, в ванне тетка пожилая без ничего восседает, и хвост в воде мокнет тряпичный.
— Простая твоя душа… — вздохнул капитан. — Ладно, леший с ним, с поясом. Мало надежды, что его еще к рукам не прибрали. Наверняка та дура, у которой мужья общие. Пошли! Колено-то чем повредил?
— Водопадом, — усмехнулся Жилло.
— Чем?.. — хором спросили моряки.
— Ну, на водопаде сейчас споткнулся. Треснулся…
— На Вентас-Румбе?! — прямо остолбенел капитан. — Кой черт тебя туда ночью понес?
Жилло развел руками — и впрямь, объяснить умному человеку эту экспедицию было невозможно.
— Помните, капитан, возле Коронного замка факелы мельтешили? — вдруг сообразил Мак. — Мы как раз в кабачок шли и на гору смотрели! Так вот кто всю суматоху поднял! Студиозусы!..
Мак еще что-то собирался угадать, но схлопотал по затылку, а лапа у капитана была серьезная.
— Не наше дело! — рявкнул капитан. — Мало ли какие графы со слугами в Коронный замок ездят! И суматохи мы никакой не видели. Подумаешь, факелы… Пошли скорее. Еще до рассвета выйти в залив надо. Лишь бы языком трепать! Пошли! И ты хромай шустрее. Студиозус! Шастают тут всякие…
Бурчал капитан на разные лады, пока не дошли до гавани. Там прямо на глазах переменился.
— Голубушка моя! — говорит. — Красавица ненаглядная! Второй такой на свете нет!
И впрямь — с носа шхуны смотрела на них деревянная девица с пышнейшей грудью и золотыми локонами, каждый — с человечью голову. Девица была выкрашена в розовато-белый цвет, кудри — вызолочены. Там, где кончался розовеющий животик, была небольшая и не очень заметная на темном дереве дыра — отверстие корабельного гальюна. И надпись шла по борту — «Золотая Маргарита».
В гавани нашел Мак принадлежащий кораблю ялик, ошвартованный у пристани, и доставил капитана с Жилло на борт шхуны. Сам, получив приказ, в кубрик отправился — спать. А Жилло капитан в своей каюте оставил.
— Я пьян, — сказал, — хорошо пьян, но недостаточно. Поэтому сейчас мы с тобой, студиозус, добавим. Пиво — это ерунда. Развлечение. Причем ненадолго. А вот ром… Конечно, мешать ром с пивом — преступление. Но пива во мне уже не осталось, а желание выпить имеется. И повод есть.