На фабрике никогда не было легко, продолжила тетя Эл, однако рабочие ладили друг с другом. Они ощущали, что плывут в одной лодке. Но после появления мистера Мэддокса и увольнения людей бывшие друзья стали ссориться друг с другом, предавать своих сослуживцев, лишь бы сохранить свою работу.
Мистер Холлидей настаивал на том, что многие изменения Мэддокса приносили больше вреда, чем пользы, сказала тетя Эл. Он чувствовал, что мистер Мэддокс делает рабочих более несчастными и менее мотивированными на работу. Это означало, что они все меньше гордились работой и время от времени даже отказывались использовать какие-то механизмы, просто чтобы иметь несколько минут отдыха при этой изнурительной скорости. Мистер Холлидей и мистер Мэддокс спорили о том, как лучше управлять фабрикой. Дело дошло до скандала. Мистер Холлидей стал жаловаться новым владельцам, но они приняли сторону мистера Мэддокса и заставили дядю Тинсли уйти с фабрики.
– Фабрика носит его имя, – сказал тетя Эл. – Его семья основала фабрику, владела и управляла ею много лет. Но после всего случившегося многие в Байлере стали избегать вашего дядю.
– Но он же не сделал ничего плохого! – воскликнула я.
– Разумеется. Однако мистер Мэддокс выиграл, и у него в руках все карты.
– Наверное, поэтому дядя Тинсли замкнулся в себе.
– За короткое время он потерял родителей, жену и фабрику. Сразу лишился всего.
Я доела яйца с сухарями.
– Наверное, мы должны рассказать дяде Тинсли, что работаем на мистера Мэддокса? – произнесла я, взяла свою пустую тарелку и вымыла ее. – Мне как-то не по себе. Он был добр к нам, а мы тайком что-то делаем за его спиной.
– Я не очень-то гожусь для того, чтобы давать советы, – ответила тетя Эл. – Чаще всего, когда люди просят совета, они уже знают, как им поступить. Они просто хотят услышать это от кого-то еще.
– Да хватит вам говорить про этого злодея, – сказал Джо. – Пойдем, куз, соберем яблочек.
Вечером в «птичьем крыле» я рассказала сестре о вражде между мистером Мэддоксом и дядей Тинсли.
– Вряд ли будет правильным работать на того, кого ненавидит дядя Тинсли.
– Нам нужны деньги.
– Он позволяет нам здесь жить и есть его отбивные, а мы ему лжем.
– Мы не лжем, а просто не все ему рассказываем, – заметила Лиз. – Если бы дядя Тинсли понимал, что нам нужны деньги на одежду и школьные принадлежности, это было бы одно. Но поскольку он все еще считает, что мы могли бы ходить в платьях сороковых годов и нам не нужно волноваться о покупке учебников, тогда мы должны делать то, что делаем. Не следует рассказывать людям абсолютно все. Сохранять что-то в себе – не то же самое, что лгать.
У Лиз была своя точка зрения, но я все равно ощущала неловкость.
На следующий день, вернувшись с работы, сестра сказала, что спросила мистера Мэддокса о его конфликте с дядей Тинсли. Мистер Мэддокс объяснил ей, что он и дядя Тинсли действительно имели какие-то разногласия в том, как нужно управлять фабрикой. Дядя Тинсли не смог привести достаточных аргументов, сказал мистер Мэддокс. Он не упоминал об этом прежде, потому что не хотел, чтобы выглядело так, будто он плохо отзывается о нашем дяде. Но его не очень-то удивит, что дядя Тинсли или кто-либо в городе плохо отзывается о Джерри Мэддоксе, и он был бы рад рассказать нам правду, если мы захотим ее выслушать.
– Я думаю, мы должны принять его предложение, – заключила Лиз.
Глава 19
Я была рада, что мистер Мэддокс предложил нам высказать свою точку зрения на эту историю. В конце концов, он был нашим боссом, а мы – теми, кому нужны деньги. Он не обязан давать нам какие-либо объяснения. Видимо, ему небезразлично, как мы к нему относимся.
Днем мистер Мэддокс трудился на фабрике, но иногда работал по ночам и в выходные дни, что позволяло ему в остальное время заниматься другими делами. Именно в эту неделю он работал днем, но утром был свободен, так что на следующий день после завтрака мы с сестрой поехали в город и поставили свои велосипеды около его автомобиля. Дорис, как обычно, включила телевизор и сидела с детьми на диване. Они смотрели мультфильмы.
Мистер Мэддокс сидел у письменного стола и опускал листы бумаги в машинку, которая резала ее на тонкие, как лапша, полоски. Потом все это падало в мусорную корзину.
– Никогда просто не выбрасывайте бумаги, – сказал мистер Мэддокс. – Ваши враги перетряхнут весь ваш мусор, чтобы найти кое-что такое, что они могут использовать против вас. Себя следует защищать.
Мистер Мэддокс изрезал последний лист бумаги. Стол был чист, и ему это нравилось. В обязанности Лиз входило убедиться в том, что все бумаги разложены по папкам и убраны в шкаф, который мистер Мэддокс запирал.
– Так вы хотите знать, что произошло между мной и вашим дядей? – спросил он. – Странно, что вы слишком долго не задавали мне этого вопроса. – Мистер Мэддокс поднялся и закрыл дверь. – Я рад был бы все вам рассказать, но сначала вы мне кое-что поясните. – Он взял из кладовки два складных стула и велел нам сесть. – Ваш дядя Тинсли знает, что вы работаете у меня?
Мы с сестрой переглянулись.
– Не совсем так, – ответила Лиз.
– Я был уверен в этом.
– Мы хотели сообщить ему, – сказала я, – но…
– Его это, наверное, не очень-то порадовало бы, – усмехнулся мистер Мэддокс.
– Мы любим дядю Тинсли…
– Но иногда он не видит вещи такими, какие они на самом деле. Не видит, что кое-что необходимо сделать.
– Вот-вот, – кивнула Лиз.
– Хорошо, что вы не сообщили ему, – продолжил мистер Мэддокс и улыбнулся. – Давайте оставим это между нами.
– Но есть люди, которые уже это знают, – возразила Лиз. – Вы же представляете меня как племянницу Тинсли Холлидея.
– А я сказала тете Эл – Эл Уайетт, – добавила я. – И Джо Уайетту тоже.
– Уайетты… Жена работает в вечернюю смену. Уволенный муж жалуется на больные легкие. Их дочь раньше работала у нас, смотрела за ребенком, но начали пропадать вещи, и мы выгнали ее. Несколько человек знают, что вы работаете у меня, но вряд ли вашему дяде это тоже станет известно. Теперь он редко появляется в городе. И если он об этом узнает, тогда мы и поговорим. Но, думаю, вы должны понимать, какой головной болью были для меня дела с ним.
Мистер Мэддокс объяснил, что чикагская компания направила его сюда, потому что фабрика стала терпеть убытки. Новые владельцы сказали, что надо выбрать одно из двух – или сократить издержки производства на тридцать процентов и попытаться повысить прибыль, или закрыть фабрику и все продать.
– Рабочие ненавидели меня за увольнение их друзей, – продолжил мистер Мэддокс. – А фактически они должны были встать на четвереньки и целовать ту часть моего тела, которую я позволю, благодаря меня за спасение их рабочих мест. В Азии готовы работать за двадцать центов в час. А тут ваш дядя в своих старых брюках, стонущий о сохранении бейсбольной команды и о том, что качество туалетной бумаги не такое, как прежде. Будто в эти дни люди выдают качественное дерьмо. Они ищут что угодно, лишь бы подтереть свои задницы, и их заботит лишь цена.
Мистер Мэддокс наклонился вперед, положив толстые руки на колени, напряженно глядя своими голубыми глазами то на меня, то на Лиз.
– Итак, дядя Тинсли должен был уйти. – Он снова улыбнулся. – От новостей, что ему дали пинка и выставили, завертелся волчком. Круг за кругом. Как маленькая балерина. – Мистер Мэддокс встал, поднял руки над головой и сделал неуклюжий пируэт. Потом сел. – Я думаю, ваш дядя хороший человек, но порой его суждения никуда не годятся. – Он посмотрел на нас с Лиз. – Ну как?
Я ерзала на стуле. Сестра изучала свои ногти. Нам нечего было сказать.
Глава 20
Мама звонила раз в неделю, сначала она общалась с Лиз, потом со мной. Жизнь в Нью-Йорке увлекательная, говорила она, но более трудная, чем ей представлялось. Там все дорого. В единственной приличной квартире, которую она смогла найти, был душ с поддоном, окружение было неприятное, школа мерзкая. В Нью-Йорке многие дети ходят в частные школы, но это не для нашего бюджета. У нас с Лиз было право посещать одну из школ для одаренных учеников, объяснила мама, но в этом году уже поздно подавать туда заявление, так что нужно начать учебу в школе Байлера. Дядя Тинсли не возражает, если мы будем жить в «Мэйнфилде», а как только она найдет дешевую квартиру рядом с хорошей школой, то привезет нас в Нью-Йорк и Племя Троих снова будет вместе.
По мне, так это было хорошо. Честно, мама начала действовать мне на нервы. Сейчас начало августа. Если я хотела с кем-нибудь поговорить, то ехала на велосипеде к Уайеттам. Сидела с тетей Эл и Эрлом за кухонным столом, та давала мне стакан ледяного чая и рассказывала о разных вещах, например, о том времени, когда она была девочкой и жила на семейной ферме. В одном году была засуха, и пшеница не проросла, папа заставлял детей выкапывать зернышки, чтобы посадить их на следующий год. Еще она рассказывала истории о моем папе, о том, как он собрал автомобиль из выброшенных на свалку частей, о том, как держал Рут вниз головой над мостом, чтобы та перестала бояться высоты, и о том, что он разрешал тете Эл ездить на мотоцикле, а она случайно прижала ногу к спицам, разодрав обувь в клочья.
Дядя Кларенс был грубияном, я считаю, тетя Эл права: это все из-за его трудной жизни. И мне казалось, будто она – очень выносливый человек: работает в ночную смену, мама называла подобную работу тупой, приходит домой и готовит семье завтрак, а потом, ухватив несколько часов для сна, варит семье обед. Брюзга муж-инвалид, один сын на войне, самый младший сынок не совсем здоров, но она никогда не жалуется. Наоборот, всегда утверждает, что она счастлива, сколько замечательного Иисус даровал ей в жизни, что с такими людьми, как я, она спасается от тоски. Но ее величайшим счастьем являлись дети, и в основном она говорила о них – о Трумане, достойном военном; о Рути, которая провела лето в заботах о сестре тети Эл и собиралась получить хорошую работу в офисе; и о маленьком Эрле. Тетя Эл любила их всех, и они любили ее.
– Наверное, они думают, будто я вешаю луну и разбрасываю звезды, – повторяла она.
Однажды, вскоре после того, как мама сказала мне, что мы должны начать учебный год в Байлере, я поехала к Уайеттам. Тетя Эл сидела в кухне за столом и читала письмо. Письмо было от Рут, сказала она. Сестра тети Эл вылечилась от менингита. Рут надеялась, что через несколько дней будет дома, хочет познакомиться с Лиз и со мной. Тетя Эл открыла коробку из-под туфель и вытащила из нее кипу радиограмм, схваченную резинкой.
– Письма Трумана, – объяснила она. – Он пишет мне каждую неделю.
В одном из недавних писем Труман сообщил, что полюбил вьетнамскую девушку. Хочет жениться на ней, привезти ее в Виргинию. Хорошо бы, чтобы тетя Эл написала ему, что она думает об этом.
– Если он спросил бы меня два года назад, я могла бы сказать, что не знаю, готов ли к этому Байлер, но в наши дни произошли большие перемены. Я сказала ему, чтобы он молился, и если это то, что Господь повелит ему сделать, то я встречу девушку с распростертыми объятьями. – И тетя Эл аккуратно положила пачку радиограмм в коробку из-под туфель, рядом с письмами Рут.
– У меня тоже есть новости, – произнесла я. – Вероятно, мы с Лиз осенью пойдем в школу в Байлере.
– Миленькая моя! – Тетя Эл крепко обняла меня. – Я так рада, что вы останетесь с нами!
– Мама сказала, что жизнь в Нью-Йорке намного сложнее, чем она представляла.
– Естественно, – засмеялась она. – Постоянно все говорят о своих проблемах. В этом году, нравится нам или нет, но мы объединились, интегрировались.
В пятидесятые годы, продолжила она, Верховный суд постановил, что черным детям разрешается посещать школы для белых. Но почти во всех городах Юга черные дети продолжали ходить в свои школы, а белые дети – в свои.
В кухню вошел дядя Кларенс. Стащив соломенную шляпу, он вытер лоб, налил стакан воды и стал пить.
– Всякий волен посещать любую школу, какую хочет, и люди выбирают школу, чтобы быть со своими, – сказал он. – Это правильно. Белые утки держатся с белыми, а дикие утки с дикими. Свобода выбора. Что еще есть в Америке лучшего, чем это?
– Все не так просто, – возразила тетя Эл. – В прошлом году приказали усилить интеграцию во всех школах Юга. Главный инспектор школ закрыл среднюю школу Нельсона, которая пятьдесят лет была школой черных. Начиная с этого года дети оттуда будут ходить в среднюю школу Байлера.
– Это все проделки проклятого Гарварда, – проворчал дядя Кларенс. – Они начали эту войну и велели нашим мальчиком воевать. Потом изменили свое мнение о войне и начали осуждать парней за то, что те служат стране. А теперь эти из Гарварда хотят учить нас, как устраивать наши школы. – Он закашлялся и выплеснул остатки воды в мойку. – Я так разозлился, что лучше пойду, черт возьми, назад к моим помидорам. – Дядя Кларенс поднял шляпу и пробормотал, выходя на улицу: – У уток больше ума, чем у этой задницы Верховного суда.
Глава 21
В конце недели, утром, когда у мистера Мэддокса не было для нас никакой работы, мы с Лиз поехали на фабричный холм. Пока мы ставили велосипеды в переднем дворе Уайеттов, из двери выбежала высокая девушка. У нее была широкая улыбка, как у тети Эл, длинные темные волосы, пластмассовые очки в оправе «кошачий глаз», которые мы видели обычно на старых дамах.
– Вы, наверное, Лиз и Бин! – воскликнула девушка, вытирая руки о фартук и крепко обнимая Лиз и меня. – Я – Рут, очень хотела с вами познакомиться.
Рут повела нас в дом, объясняя, что сезон урожая в разгаре и они с мамой заняты консервированием. Кухонный стол был завален красными, зелеными, оранжевыми и желтыми помидорами. Эрл ставил банки рядами, а тетя Эл помешивала что-то в большом горшке, из которого шел пар.
– Все эти помидоры вырастил дядя Кларенс? – спросила я.
– Все, что выращивает папа, мы едим свежим, – ответила Рут.
– Когда столько ртов, которые нужно накормить, этого хватает ненадолго, – заметила тетя Эл. – Это Джо приносит мне помидоры для консервов. – Она начала укладывать помидоры в банки. – Понимаю, что люди могут насмехаться над тем, что делает мой мальчик, но овощи, которые он приносит домой, помогают прокормить семью, а эти проклятые фермеры, в любом случае, всегда выращивают больше, чем могут продать.
– Мама сказала, что осенью вы пойдете в школу Байлера, – произнесла Рут. – Многие белые, в том числе и папа, злятся на интеграцию.
– Почему? – удивилась я. – В Калифорнии в школах всегда есть мексиканские дети, и они такие же, как остальные, просто у них кожа темнее и они едят пряную еду.
– Здесь все немного сложнее, – сказала тетя Эл.
– Говорят, что эта интеграция, наверное, неплохая вещь, – продолжила Рут. В футбольной команде Байлера должны будут появиться большие, сильные черные ребята из Нельсона, объясняла она, и они могли бы укрепить наше положение. Однако тогда могут удалить из команды белых игроков, чтобы дать место черным. У всех девочек из группы поддержки Байлера есть мальчики в команде, и они говорили, что бросят группу, если их мальчики не станут играть, и они вообще не хотят поддерживать цветных, которые заняли места их друзей.
В группе поддержки все девочки из благополучных семей, сказала Рут. Это дочери врачей, адвокатов, продавцов автомобилей и владельца загородного клуба. Мальчики с фабричного холма иногда играли в футбольной команде, но ни одна девочка с холма не состояла в группе поддержки. Те должны были иметь определенный тип внешности, и таких просто не найти на холме. Девочки понимали это, так что они никогда даже и не делали попыток.
– До сих пор, – сказала Рут. – Потому что если какие-то девочки из группы поддержки правильной внешности скажут, что они не поддерживают каких-то нигеров, то – простите меня за мой французский, именно это слово употребляют эти девочки, – у других девочек появится шанс образовать свою группу. – Рут начала заворачивать крышки на банках, которые тетя Эл уже наполнила. – И в этом состоит смысл всей интеграции. В общем, я намерена войти в группу поддержки. У меня нет проблем, я могу поддерживать и любых цветных мальчиков.
Еще несколько девочек с холма тоже хотели попробовать, они стали собираться вместе, чтобы попрактиковаться.
– Почему бы вам не позаниматься с нами? – предложила Рут.
– Верно! – воскликнула я.
– Да-да, – произнесла Лиз таким тоном, словно ей это не по душе.
– Но только нужно привести в порядок ваши волосы, – сказала Рут.
– Идите, идите, – кивнула тетя Эл, – я сама все закончу.
Рут повела нас в заднюю часть дома, там часть портика была переделана в крошечную комнатку с наклонным потолком. Мы втроем там еле поместились. На туалетном столике Рут стояла фотография парня в очках с черной оправой, он был в военной форме. Рут подняла фотографию.
– Труман, – объяснила она.
Мы с Лиз стали рассматривать снимок. У Трумана были серьезные, темные глаза и пухлые губы.
– У него глаза, как у тебя и у Бин, – заметила Лиз.
– У большинства Уайеттов такие же темные глаза, – промолвила Рут. – Давно еще ходили слухи, что в нашей семье есть еврейская кровь, но мама говорит, что это от черных ирландцев.
– Он выглядит умным, не похож на солдата, – сказала я.
– Это не совсем верно, но типично для Бин, – усмехнулась Лиз. – Она считает это комплиментом.
Рут засмеялась.
– А Труман действительно умный. Может, из-за еврейской крови? Солдаты называют его профессором – из-за очков и из-за того, что он все время читает книги.
Рут поставила фотографию на столик. Она сказала, что хочет показать нам свое приданое. Вытащила из-под кровати небольшой сундучок и открыла его. Внутри были кухонные и банные полотенца, коврики, одеяло и перчатка для того, чтобы держать горячую посуду на кухне. Это все на будущее, объяснила она, но не только для семейной жизни. Рут отлично учится на секретарских курсах и может печатать со скоростью девяносто пять слов в минуту. У нее нет желания работать на фабрике, однако это не означает, что она пренебрежительно говорит о маме. Именно мама поощряет ее желание получить хорошую должность в офисе.