Акционерное общество женщин - Елена Котова 6 стр.

Чей давний ужас в памяти несу!

Банк, куда Семеныч пристроил Иноземцеву, был не слишком большой, но и не маленький. Он прокачивал деньги крупной империи, в которой была такая уйма предприятий, холдингов, субхолдингов, строительных, торговых, провайдерских, инновационных и прочих компаний, что так называемый «клиентский блок», заведовать которым назначили Иноземцеву, был густ, как сборная солянка. Иноземцева гордилась обилием клиентов и не задумывалась о том, что оно объясняется лишь запретом даже смотреть на иные банки.

Отец-основатель империи, не очень понимая, зачем он по просьбе какого-то Семеныча, который ему был не сват и не брат, взял на работу эту самую Иноземцеву, поставив перед ней задачу привлечения новых, «внесистемных» клиентов.

Задача была невыполнима, поскольку Иноземцевой было строго запрещено выдавать кредиты чужим, когда и своим не хватало. Любил отец-основатель такие забавы: выживет – так приживется, а нет – так и хрен с ней. Иноземцева же не понимала, что результатов от нее никто никаких не ждет, и пыталась трепыхаться.

– Хочу поделиться с вами своим опытом работы в Америке, – с такими словами она почти каждый вечер, когда в банке оставалось лишь высшее руководство, приходила на вечерние посиделки к председателю банка. – Надо дать клиенту возможность наработать кредитную историю…

Председатель с интересом слушал рассказы, как нарабатывается в Америке кредитная история, а Иноземцева видела в его интересе признание собственной значимости и обожала председателя, смуглолицего красавца лет тридцати, которого на такой ключевой пост, как разруливание финансовых потоков империи, поставил сам отец-основатель.

Банк был обустроен по-домашнему. Начальником кредитного отдела была жена руководителя строительного субхолдинга, начальником казначейства – зять партнера отца-основателя, рекламой руководила дочь от первого брака одного из партнеров.

Основатель империи сбрасывал в банк весь отстойный человеческий материал, который надо было пристроить, не допуская до серьезного бизнеса. Для этого банк, качавший деньги в замкнутой системе сообщающихся сосудов, вполне подходил. Ущерба империи в нем нанести было невозможно, и смуглолицый председатель являлся скорее диспетчером, чем банкиром.

Однако и в нехитрой диспетчеризации можно было что-то случайно напутать, а то и ненароком украсть. Чтобы уберечь трюм империи от возможных течей, к юноше-председателю была приставлена первая и, заметьте, единственная жена отца-основателя, руководившая в банке планированием и комплайенсом одновременно.

Надежда Константиновна, некогда тонкая барышня из хорошей семьи, ныне усохшая вобла в трехтысячных костюмах, носила себя по банку как посланник мессии на земле, особо опекая юного смуглолицего председателя. Видимо, у нее был прирожденный педагогический дар… Вся эта конструкция была лишь еще одним подтверждением незаурядного ума отца-основателя, давшего жене утеху, банку устойчивость, а молодому дарованию – наставника и надзирателя.

Вечерние же посиделки Иноземцевой выбивались из течения жизни банка, тем более что Надежда Константиновна в принципе не понимала, зачем в их уютный банк приводить каких-то клиентов со стороны. Да и посиделки эти вечерние…

Поставив под ружье чад и домочадцев, Надежда Константиновна пошла на Иноземцеву войной. Мальчик-председатель был хоть и юн, но не дурак, и хотя Иноземцева была ему симпатична – женщина веселая, посидеть с ней вечерком за рюмочкой было в удовольствие, – быстро прикинул, что отец-основатель, а тем более какой-то слабознакомый Семеныч – далеко, а Надежда Константиновна рядом. И днем, и, практически, ночью. Ни на минуту не усомнившись в исходе семейной склоки, приключившейся на вверенной ему коммунальной кухне, куда судьба закинула золушку Иноземцеву, мальчик поддерживал ее по вечерам за рюмочкой, а днем же, на заседаниях разных комитетов, позволял всем так поддерживать Надежду Константиновну, что Иноземцева со своими инициативами оказывалась совершенно не к месту.

Иноземцева страдала, советовалась с Катькой, та на даче у Полины что-то ей втолковывала. Иноземцева мотала на ус, старалась, но лишь нарабатывала новые проколы. Истина же открылась ей неожиданным образом.

В разгаре лета империя устроила воскресный корпоратив на корабле с прогулкой по каналу Москва – Волга.

Надежда Константиновна была в центре внимания, все подходили припасть к ручке, потом стали разбиваться по группкам вокруг столов с выпивкой и закуской. Первая леди осталась наедине со смуглолицым руководителем вверенного ей банка и вела с ним томный разговор о собаках у бортика на палубе. Иноземцева сидела на лавочке неподалеку, как обычно, в одиночестве, от скуки разглядывая наряд Надежды Константиновны – бледно-голубую кофточку с короткими рукавами и просторные белые льняные брюки. Брюки не только просвечивали сверх меры – не каждая юная дева решилась бы надеть такие, но сквозь них явно просматривались кружевные трусы-стринги.

Не веря своим глазам, Иноземцева дважды прошлась по палубе, внимательно краем глаза осмотрев брюки спереди и сзади.

Из увиденного следовали ясные выводы – Надежда Константиновна видит себя привлекательной и современной женщиной без комплексов. У нее полная индульгенция от мужа, которому для покоя в семье все средства хороши – что мальчик-председатель, что трусы-стринги. Мальчик же хорошо понимает свою роль при дворе и несет ношу не взбрыкивая. Поэтому ясно как день, что у Иноземцевой в ее клиентском блоке ничего и никогда не склеится.

Смекнув это, Иноземцева, не дожидаясь, пока ее окончательно схарчат, быстренько уволилась сама и вновь отбыла в Америку, где ей тут же подвернулся под руку невзрачный американский человечек, любивший Иноземцеву и незатейливую жизнь среднего класса. За него она и вышла замуж, видимо, не оправившись от провала на поприще банковского дела.

Подруги на даче у Полины погоревали над утратой Иноземцевой, но недолго, потому что тут же возникла новая проблема, на этот раз Катькина, требовавшая самого глубокого и всестороннего обсуждения.

Катька встретила очередного супермена и отдалась служению ему, вбив себе в голову, начиненную взрывоопасной смесью незаурядных мозгов и неукротимых эмоций, что обязана помочь ему принять непростое, но необходимое для его счастья решение уйти от пошлой жены. Слова и цветы, поездки в Вербье и украденные у семьи выходные на море наполняли Катьку счастьем, лучившимся сквозь поры лица и тела. Она летала на крыльях, выглядела тридцатилетней девчонкой на зависть женам как первой, так и второй волны. Полина, Кыса и Алена радовались, что Катька летает, но иллюзий, что та разведет супермена с женой, не разделяли, а Шурик прямо в глаза говорил Катьке, что у нее «паника перед закрытием сексуальных ворот», за что подруги называли его козлом. К тому же и на работе у Катьки пошла тоже череда неприятностей, переросшая в итоге в полный пожар.

Запалила его, как и в случае с Иноземцевой, тоже женщина и тоже жена первого лица. Как ни странно, на приближение огня открыл Катьке глаза именно ее супермен.

Он как-то раз заглянул в приемную Катькиного руководителя, зная, что та сидела у шефа поздним вечером, в лучших традициях госслужбы. Его появление никого не удивило, он часто крутился там по своим делам. Сев в кресло, стал проглядывать валявшуюся в приемной газету, точнее – статью о руководителе Катьки, Михаиле Юрьевиче, человеке примечательном во многих отношениях.

Михаил Юрьевич вел дела с государственным размахом и удалью, его жена ему в этом помогала, отстраивая собственную небольшую империю, размером так… ну, скажем, побольше Люксембурга… Жена была главным другом и советчиком, доверенным и проверенным лицом и всячески оберегала Мишу от недругов, коих тот по занятости и широте души своей мог и проглядеть.

Супермен прочел газету до конца и подумал, что надо бы посплетничать с помощником Михаила Юрьевича, чего сидеть без пользы для дела. Тут на столе помощника зазвонил телефон.

– Здравствуйте, конечно, узнал, как же… Извините, сейчас не могу вас с Михаилом Юрьевичем соединить, встреча. Да, боюсь, надолго. Сами знаете, Екатерина Степановна… Нет, не в кабинете, они в комнате отдыха, должно быть, чай пьют, да… Не меньше часа, думаю, как обычно. Конечно, тут же перезвоню вам, Ольга Николаевна, как только… Тут же. Всего доброго.

Катька вознегодовала, конечно, от такой низости, но не сочла это окончательным приговором, веря в химер, порожденных собственным разумом. Полина заявила, что Катькина история – еще одно подтверждение, что самые большие подлянки делают не мужики, а именно бабы. Причем климактерического возраста, которые не могут отказать себе в том, чтобы не оттянуться на красивых и уверенных в себе женщинах. Кыса не согласилась, указав на факт инсинуаций со стороны помощника, который, как доказывала она, интриговал даже не конкретно против Катьки, а просто по роду службы и из жажды ощущения, что он не просто так сидит при телефоне, а «шевелит процессами».

– Что с Иноземцевой, что с Катькой – история под копирку, – убеждала Полина подруг за обедом, состоявшем из привезенных Кысой лобстеров и сухого мартини.

– Ты хочешь сказать, что климакс обостряет в женщине ее самые худшие качества и она начинает вымещать собственную старость на молодых бабах? – тоном, не сулившим ничего хорошего, спросила Кыса.

– Кыса, твой климакс тут ни при чем. Ты предельно технично и отважно поставила шалаву на отведенное ей место. Мастер-класс высшего пилотажа. А у среднестатистических баб возникают ощущения утраты своего товарного вида, страхи, – через которые и ты, кстати, прошла, но вовремя опомнилась, – что это приговор. Вспомни это ощущение безмолвного приговора общества, не подлежащего ни обсуждению, ни апелляции. Женщина пытается сопротивляться, как-то заявить о себе, вот из нее наружу и начинает лезть самое худшее. Миазмы склок, интриг, сплетен – вроде твоей Раисы. Чем еще она может о себе заявить, если вердикт общества именно такой и никакой иной? – настаивала Полина.

– Опять рассуждения! – Алена нервно потянулась за хлебом, но вовремя одумалась. – Надо думать, как Катьке помочь. Работу ей срочно искать…

– Найдет она работу, можешь не сомневаться. Какие же дьявольские штуки с женщиной играет жизнь… А та плывет по течению, пока можно их не замечать. Это и приводит к запущенным болезням. В сущности, все три стервы – что жена Михаила Юрьевича, что сушеная вобла, схарчившая Иноземцеву, что Раиса, сладострастно утверждавшаяся на Кысе, – все тот же феномен полоумных аллочек-инночек. Я о том, что надо заниматься просвещением женщин. С молодости. Чтобы они были как Катька, как Степанова – кстати, Алена, когда ты ее к нам привезешь? Образ этой Степановой уже переходит в ожидание Годо. Или, если хотите, я снова пытаюсь вас убедить, что создание тайного общества женщин – насущная необходимость.

– Полин, ты можешь эту плодотворную мысль обдумывать дальше, у тебя масса свободного времени. Катьке нужна новая работа, чем быстрее, тем лучше. Я лично пошла шептаться с известными мне людьми, чего и Катьке желаю. Только на нее у меня расчет слабый, потому что у нее в голове, кроме супермена, ни одной мысли нет. Тем более здравой.

Через полгода Катьке предложили вполне достойную позицию в Лондоне.

– Говорят, ты получила предложение работать в Лондоне? – спросил Катьку при очередном свидании супермен.

– Я не поеду. Мы же не можем жить в разных странах. Ясно, что мне на этом месте больше не работать. Значит, будем вместе искать мне другую работу.

– Думаю, тебе стоит ехать в Лондон. Это года на три, не больше, правильно? За это время мы точно поймем, нужны ли мы друг другу.

Катя почувствовала, что это уже не пожар, а наводнение. От пожара можно, по крайней мере, убежать, она же просто тонула, захлебывалась… Она глотала слезы, но, казалось, что это не слезы, а вода, потоп, затопивший все вокруг, и она лишь пытается хватать ртом воздух, которого нет.

Переехав в Лондон, Катька отгоревала положенное, а потом открыла в новой жизни много приятных сторон, потому что Европа есть Европа, нравы на работе не столь брутальные, как на родине, да и мужчины в целом более нормальные, самодостаточные, менее склонные к русскому садомазохизму в отношении женщин, преимущественно социальному, а не физиологическому.

Алена частенько приезжала к Лондон по делам, а Кыса – либо за компанию, на шопинг, либо в поисках идей для своих арт-проектов.

Из всех лондонских ресторанов девушки больше всего любили захаживать в «Чиприани» на Дэвис-стрит, поглазеть на посетителей, за многими из которых охотились под окнами ресторана папарацци, и посплетничать о том, почему все посетительницы одинакового, неразличимого возраста, где-то от двадцати семи до пятидесяти. Как правило, все в черном и со странным внешним сходством, как будто лица их вышли из-под ножа одного и того же хирурга. Но плечи у всех были точеные, волосы блестящие, спины прямые и не оплывшие, их было не стыдно показывать в самом смелом декольте, и даже тех самых, гнусных и ничем не убираемых предательских складочек под мышками не было ни у одной.

В общем, с одной стороны, было на кого равняться, а с другой – состоятельные женщины Лондона только подтверждали разделяемую подругами мысль о неуверенности женщины в мужском мире, ее страхе утратить товарный вид. Иначе зачем им кромсать собственные лица и из вечера в вечер сидеть в «Чиприани» в ожидании… Даже и не скажешь, в ожидании чего.

Себя подруги конечно же считали лучше, ибо они были не фанерные звезды или бессловесные дуры с подиума, и не просто WAGs[1], а девушки состоявшиеся, состоятельные и самостоятельные. Лиц своих они не кромсали – Кысина пластика была интеллигентна и ухмылок вызвать не могла, – а занимались диетами и детоксами, спиральными гимнастиками, как все уважающие себя женщины после сорока. Все они выглядели моложе сорока, хотя Катьке и Алене уже было за сорок пять, а Кысе под полтинник.

Лишь Полина по своей вечной непреодолимой лени сидела сиднем на даче. Александр купил квартиру в Милютинском переулке, в дореволюционном доме купеческого стиля, там уже больше года шел вверенный Полине и потому бесконечный ремонт. Полине не хватало Катьки с Иноземцевой, время от времени ее посещали какие-то смутные предчувствия непонятной беды, а однажды во время очередного визита в недостроенную квартиру произошел тот загадочный случай, с которого и началась эта история…

Коренастый незнакомец, необъяснимо возникший в квартире и столь же необъяснимо исчезнувший, не шел у Полины из головы. Она ведь в глубине души давно знала, еще с первого отъезда Иноземцевой и Катьки за границу, что обречена остаться одна… И не просто одна, а с какой-то страшной бедой, которая уже бродит где-то неподалеку.

Эти письма, якобы найденные между половицами в Милютинском… Две женщины писали своей подруге Pauline о государственном переустройстве. При этом одна как раз из Америки, где жила с постылым мужем, а другая – причем Катерина – из Лондона, где сгорала от любви. «Но самое отвратительное, это то, что буквально сразу же после этой встречи у меня начался климакс, – рассказывала она Кысе и Алене. – Эти приливы мучительные, бессонница и не дающаяся мне разгадка этой встречи».

– А она точно тебе не привиделась? – спросила Кыса. – Может, это было в каких-то обрывках твоего сна?

– Так и знала, что ты это скажешь! Потому и рассказывать не хотелось. Но я сама не могу найти объяснения. Ведь не мог он все это придумать? Уж больно похоже на правду.

– С учетом того, что никакая шарашкина контора твою квартиру, слава богу, не захватила, логика тут не работает, – высказалась Алена.

– Алена, я к мистике отнюдь не склонна, хоть в данный момент в это, возможно, вам обеим верится с трудом. Но ты представь себе: пустая квартира, запертая. Я ее своим ключом открыла. А охранник внизу мне сказал: «Вас там уже ждут…» Охраннику что, мужик тоже померещился?

– А что этот мужик нес про твое предназначение?

– Говорил, что я обязана понять его. Еще что те женщины строили планы переустройства мира, пока не разъехались по свету, бросив ту Полину в России. А та Полина осталась в одиночестве в своем поместье, а умерла именно в квартире в Милютинском…

– Загадочная история, – соглашалась Кыса.

– Кыса, это неспроста. Точно тебе говорю. И еще листовка, про которую он обещал тоже объяснить, но так и объяснил. Все дело в этой самой грани…

– Ты имеешь в виду климакс? Так он у меня уже который год.

– Вспомни, как ты воспринимала его сначала. Как приговор. Конечно, фактор Кости… А у меня ощущение, что после него, за этой гранью, о которой мужик в квартире говорил, вообще нет жизни. Нервы, должно быть, шалят.

– Нервы у всех шалят, – проворчала Кыса. – У тебя хоть Шурик не дурит. Зато навязчивая идея насчет тайного общества и особого предназначения женщины. Потому к тебе в пустую запертую квартиру и шляются разные проходимцы. Вот скажи, что общего между мной, Аллочкой, допустим, и той же Степановой? Не говоря уже о шалаве Насте, которая, подобно Степановой, страдает из-за еще более юной нимфы, окучивающей моего Костю? А Сергей обошелся с первой женой, как Костя обошелся с шалавой Настей, но при этом обзавелся не «нифмой», а престарелой теткой, которой место среди «аллочек». А тот мужик был аферист. Страховое общество «Женщины за гранью»! Полная чушь! – не сдавалась Кыса.

– Все дело именно в этой грани, – упрямилась Полина. – С одной стороны, это, конечно, климакс, давайте называть вещи своими именами. Угасание женского естества, привлекательности. Аллочки и тетки из «Чиприани» как полные дуры себя режут, кромсают, пьют гормоны, сидят на диетах…

– Диеты прошу всуе не поминать, – вмешалась Алена. – Дурь в виде пластик и липосакций – это фанатизм идиоток, которые ничем, кроме товара, себя не видели ни в юности, ни в зрелости. А здоровое питание, очищение организма – это нормальная личная гигиена уважающей себя женщины. Вроде все связано, но на самом деле тут тоже очень деликатная, но принципиальная грань. В башке все сидит.