Может ли сегодня появиться настоящий русский орден? Не раньше, чем в России появятся рыцари. Для начала же должны появится люди, очень точно знающие, что такое рыцарство, и способные честно ответить на вопрос, насколько их внутренняя душевная организация соответствует рыцарскому психотипу.
Так возможно ли появление русских рыцарей, если учесть, что они не будут иметь опоры в национальной традиции? Да, возможно. Хотя Русь не имела школы классического феодализма, но русские люди вполне способны впитывать ценности им порождённые. Почему мы не может жить согласно тем законам, открыть которые нам помешали исторические условия?
Русский народ по основному своему призванию — народ–хранитель. Хранитель прежде всего православия, но так же и всего того, что православию не противоречит, а может быть и поддерживает его. Запад отрёкся от рыцарских идеалов, втоптав их в грязь. Русские люди могут эти идеалы подобрать, отмыть от либеральной грязи и сделать своими. И тогда русский народ станет последним в мире хранителем рыцарства.
Диакон Андрей Кураев сказал как–то, что русские — староевропейцы, то есть мы нисколько не напоминаем современных европейцев, но весьма похожи на их славных европейских предков. Представьте себе, что родной сын достойного человека отрёкся от отцовских идеалов, а приёмный сын стал ближе родного, потому что продолжил дело его жизни. Русские — приёмные дети Хлодвига и Карла Великого. Теперь это наши предки. Осознание этого факта сделает нас духовно богаче.
Русским патриотам надо бы основательно вдуматься в слова славянофила Ивана Кирееевского: «Всё прекрасное, благородное, христианское нам необходимо, как своё, хотя бы оно было европейское».
6. Зачем России рыцари?
Остаётся, конечно, вопрос — нужны ли России рыцари? Жили же без них. Но всегда ли и во всём ли хорошо мы без них жили? У русских людей есть одна очень глубокая и очень тяжёлая ментальная проблема. Это наше отношение к власти. Русским совершенно чуждо представление об «общественном договоре», то есть о наёмном характере власти. Мы воспринимаем власть, как нечто подавляющее народ, и наша власть охотно подтверждает такое о себе представление. Русская власть на протяжении многих веков постоянно унижала людей, относилась к своему народу, как к чужому, как к некой биомассе, на которой удобно паразитировать. Отсюда две русские тенденции отношения к власти. Первая — анархическая, то есть отрицание любой власти, как заведомо враждебной к человеку, вторая — холуйская, то есть готовность охотно унижаться перед властью, ползать на брюхе даже перед самым маленьким начальником. И власть наша в упор не видит человека, который не ползает перед ней на брюхе. Это очень тяжёлая проблема, уходящая корнями вглубь истории на тысячу лет, когда власть наша формировалась, как не привязанная к земле, не видевшая в людях «своих», и смотревшая на них не как на объект защиты, а как на способ «кормления».
Нездоровое отношение к власти, равно как и нездоровое отношение власти к гражданам, русским людям надо сейчас выравнивать. Вот этому–то и могло бы способствовать развитие в нашем народе рыцарского начала. Рыцарь органично связан с властью, то есть легко признаёт над собой руководство тех, кто выше его на иерархической лестнице. Вместе с тем, рыцарь совершенно чужд холуйскому и раболепному отношению к власти, рыцарь перед начальством никогда не заискивает. Рыцарь уважает власть и требует равного уважения к себе. Рыцарь — не солдат, ему нельзя отдать приказ, противоречащий его представлениям о чести, он такой приказ не выполнит, при этом всегда будет готов пожертвовать жизнью во имя высшей цели.
Развитие в русском народе рыцарского начала поможет нам скорректировать некоторые дефекты национального характера. Конечно, таких людей не может быть много. Рыцарских полков никогда не будет и не надо. Но и несколько настоящих рыцарей могут значительно повлиять на судьбу Отечества.
Так появятся ли настоящие русские рыцари? Да они уже появились, только они и сами об этом пока не знают. Современные русские рыцари — это потеряшки, люди, которые не вписываются в систему, живут против общих правил, не знают на чём утвердить свои правила и в каком направлении развиваться. Русских рыцарей не надо изобретать и придумывать, им только надо помочь с самоопределением, а дальше всё само пойдёт.
7. Второй Царьград
Мне не нравится идея «Москва — третий Рим». В чём она нас убеждает? То, что Москва приняла эстафету центра православной империи от Константинополя — это не вызывает сомнений, и это очень важно для нас. Та мысль, что Русская держава является преемником Византии, отражает величие судьбы русского народа. Это преемство духовное и суть его — в охранении и сохранении Вселенского Православия. Но скажите, при чём тут первый Рим, то есть собственно Рим? У него–то мы что унаследовали и какие из «римских ценностей» намерены сохранять?
Когда–то воздвигнутая гением императора Константина новая столица империи получила название второго Рима. Но это ничего не означало, кроме смещения центра власти на Восток, это был всего лишь факт политический, даже технический, не имевший никакого духовного значения. То, что в Римской империи появился новый центр власти отражает лишь перипетии борьбы за власть, то есть нечто временное, преходящее. Вечных ценностей новый Рим от Рима древнего отнюдь не унаследовал, и в этом смысле никак не является его преемником. Константинополь не принимал от Рима эстафету хранения истины, не принимал веру. К моменту появления на востоке нового политического центра Рим был языческим и в плане религиозном новой столице ничего приличного завещать не мог, а христианизация западной и восточной империй шла одновременно.
Логика инока Филофея, впервые возопившего про «третий Рим» была, видимо, такова: поскольку Москва (Русь) приняла веру от Константинополя, а он есть Рим второй, то Москва, соответственно, третий. Этим умозаключением наш инок доказал, что умеет считать за трёх, но отнюдь не продемонстрировал способности отличать факты политические от фактов духовных. Преемственность Константинополя от Рима — явление политическое. Преемственность Москвы от Константинополя — явление духовное. Цепочки не получается. Чтобы спаять эти три звена, надо увидеть в них факты исключительно политические и тогда почему бы не обрести четвёртый Рим, например, в Вашингтоне? Либо надо увидеть в них факты религиозные, мистические, и тогда получается, что Москва — наследник древнеримского язычества.
История тысячелетнего Рима — это история язычества. Императоров–христиан Рим знал лишь в период упадка. Не они создали славу Рима, они эту славу угробили. И вот теперь попытайтесь объяснить, почему для Москвы так важно вести свою родословную от языческого Рима?
У идеи «Москва — третий Рим» есть одна нехорошая особенность. Она исключает из числа наших духовных предшественников христианский Запад. Как бы получается, что сначала были Октавианы и Траяны, потом — Константины и Юстинианы, а следом за ними — Иваны. Вы заметили, что Карлам здесь места нет? А хорошо ли это? Правильно ли?
Решительно невозможно понять, почему Октавиан Август нам ближе и дороже, чем Карл Великий? Почему Луций Анней Сенека нам роднее, чем Франциск Азиский? Почему Марк Тулий Цицерон нам свой, а Бернар Клервосский — чужой? Карл был православным императором, а мы предпочитаем ему язычника? Франциск и Бернар, конечно, католики, и уж, наверное, не все мысли у них правильные, с этим разбираться надо, но неужели у языческих мыслителей правильных мыслей больше?
Вот такие шокирующие, скандальные даже вопросы перед нами неизбежно возникнут, если мы примем идею «Москва — третий Рим». Почему же славянофилы так охотно подхватили и раскрутили эту не самую умную мысль инока Филофея? Похоже, им как раз нравилось, что из этой цепочки выпадает великая история христианского Запада.
Мне совершенно непонятна мысль Тютчева: «Что такое история Запада, начавшаяся с Карла Великого и завершившаяся у нас на глазах? Это история узурпированной империи». Что узурпировал Карл? Он был с Юстинианом одной веры — православной. Он создал первую на Западе христианскую империю, связанную с христианскими идеалами изначально, генетически, в отличие от древней римской империи, христианизированной, но не успевшей преодолеть свою генетическую связь с язычеством. Наследники Юстиниана не имели ни малейших сил утверждать христианские идеалы на территории Западной Европы. Каким, интересно, законным правителям должен был уступить свою власть Карл, чтобы не быть узурпатором? Нам не нравится, что Карл провозгласил себя императором, когда в Константинополе уже был император? Но вам не кажется, что это опять же вопрос политический, то есть вопрос властных амбиций, а не религиозный, не духовный вопрос, если учесть, что Церковь тогда была единой?
Совершенно непонятна мысль, которую высказывают некоторые современные патриоты — дескать, настоящая империя может быть только одна. А почему не быть двум империям, если один император не в состоянии удержать власть над огромной территорией? Опять же получается, что империя Нерона и Калигулы — настоящая, поскольку единственная, а империя Карла Великого — не настоящая, поскольку вторая. Мысль не только странная и ни на каких разумных доводах не основанная, но и крайне вредная для современного русского сознания.
Откуда же в русских патриотах эта неисстребимая энергия отрицания христианского Запада? Мне кажется — от обиды. Дело в том, что Запад Россию и русских не любит, никогда не любил и никогда не будет любить. Это факт бесспорный, тут даже доказывать нечего.
Ещё Тютчев вполне справедливо писал:
Презрительное отношение европейцев к русским крайне болезненно задевает наше национальное самосознание. И мы по–детски обижаемся на Европу: «Да наплевать нам на ваше признание, потому что сами вы дураки, и ничего у вас там хорошего нет, одна только зараза». Если бы Европа млела от любви к России, осыпая русских комплиментами, нам было бы не только легко, но и приятно сказать: «И вы тоже неплохие ребята, и у вас немало хорошего». Но на презрение нам очень хочется ответить презрением, то есть на европейскую глупость мы отвечаем своей русской глупостью, ни чуть не меньшей.
Как же тут быть? Объяснить европейцам, что мы хорошие и у нас тоже немало ценного, чему бы Европа могла поучиться к большой для себя пользе? Достоевский так и думал. Он полагал, что придёт время, когда «европейские братья» «перестанут смотреть на нас столь недоверчиво и высокомерно, как теперь ещё смотрят». И русский народ обязательно «скажет окончательное слово великой всеобщей гармонии».
Тут Фёдор Михайлович проявил большую наивность, столь свойственную порой гениям. Может быть, в его эпоху и можно ещё было предаваться подобным мечтаниям, но в наше время уже окончательно ясно, что никогда русские не скажут такого слова, которому Запад будет внимать с восхищением и благодарностью. Русские сегодня могут сохранить свою народную душу, но «великая гармония» между нами и Европой окончательно стала химерой.
Европейцы всегда будут презирать русских и за реальные, и за вымышленные грехи. Нам не простят ни православной империи, ни большевистской революции. Ни плохих дорог, ни нарушения прав человека. Ни технической отсталости, ни недостатка демократии. Европейцы будут презирать русских даже за то, в чём сами виноваты больше нас. Они будут пьянствовать и презирать нас за пьянство. Они закроют у себя все храмы и будут презирать нас за то, что мы — неправильные христиане. Они уничтожат у себя всякий намёк на образованность и будут презирать нас за отсталую систему образования. К сожалению всё актуальнее становятся слова Тютчева: «Пропаганда католическая и пропаганда революционная, друг другу противоположные, но соединённые в одном общем чувстве ненависти к России». А мы едва ли от счастья не пляшем, когда хотя бы несколько европейцев скажут о русских хотя бы несколько добрых слов.
Больно? Если честно, то очень. Так как же быть? Выход один. Быть хорошими христианами, то есть жить по заповедям Христа. Господь призвал любить врагов, призвал благословлять ненавидящих нас. Это очень трудно, но это совершенно необходимо. Хватит ли у русских духовных сил любить великую христианскую историю Европы, которая нас, русских презирает? Для русских это вопрос выживания, потому что альтернативы такой любви к Европе, не только убоги, но и губительны для нас. Мы либо будем вечно ползать перед Западом на брюхе, по–холуйски стремясь добиться хотя бы некоторого расположения, либо будем истощать свои силы в проклятиях Западу, фанатично отказываясь заимствовать то, что на Западе было прекрасного и возвышенного.
Русские сегодня — самый духовный народ Европы. Только этим мы и сильны, но это надо подтверждать каждым своим словом и вздохом. Если русские патриоты останутся на позициях тотального отрицания всего западного, этим они докажут только свою бездуховность, то есть неспособность благословлять проклинающего и любить ненавидящего.
Может быть, именно русские православные рыцари окажутся способными взять у Запада всё лучшее, что там было и при этом не попасть к Западу в интеллектуальный плен. Наши рыцари откажутся от холуйского подражания Западу, но одновременно и от узколобой ненависти ко всему западному. Очень похоже, что русская православная душа нуждается сегодня в укреплении мужественными идеалами рыцарства, идеалами благородства и великодушия. Рыцарство — это достоинство без гордыни, смирение без раболепства. Всё это и без рыцарства есть в православии, но есть ли это в достаточной мере в наших душах? Может быть, стать настоящим рыцарем, это значит стать настоящим православным? Похоже, что католицизм мешал полному раскрытию рыцарских идеалов. Так не должны ли православные поднять упавшее знамя?
***В русском народе сегодня можно обнаружить самые лучшие черты европейских народов. В России вы найдёте и «острый галльский ум» и «сумрачный германский гений», и латинскую ясность мышления, и греческую богословскую глубину.
Настоящим русским людям в равной степени дороги великие фигуры как европейской, так и национальной истории. И Хлодвиг, и Рюрик. И Карл Великий, и Ярослав Мудрый. И Ричард Львиное Сердце, и Александр Невский. Где они ещё могут встретиться, кроме русской души?
Лев пустыни (Наполеон и мы)
Кто мы? (Постановка вопроса)
В 1987 году, когда на прилавках магазинов изредка начали появляться достойные внимания книги, мы азартно за ними охотились. И вот нам удалось приобрести монографию А. Манфреда «Наполеон Бонапарт». Кем был для нас тогда Наполеон? Великим и ужасным завоевателем, который напал на Россию, а мы его победили при помощи фельдмаршала Кутузова, партизанской войны и русских морозов. О Наполеоне, как таковом, сведения наши были, мягко говоря, фрагментарны. И вот теперь мы имели о нем целую книгу.
Сказать, что биография Наполеона Бонапарта показалась мне интересной, значит не сказать ни чего. После первой же сотни страниц я пережил самое настоящее потрясение. Стоило мне поделиться с женой переполнявшими меня чувствами, как я тут же был обвинен в эгоизме, она не хотела ждать, когда придет ее очередь для чтения этой книги. Я приходил вечером домой и, пока жена готовила ужин, читал ей вслух несколько страничек из биографии Наполеона.
Тем временем в 9‑м классе, где я преподавал литературу, подошло время изучать «Войну и мир». Я говорю ученикам: «Сегодня у нас по плану биография Льва Толстого, мы отложим ее до времени, когда будем готовиться к экзаменам. Вместо этого я расскажу вам биографию Наполеона. Толстой в своем романе создал карикатурный, искаженный образ Наполеона. Каким был этот человек на самом деле? Вам будет полезно об этом узнать до того, как вы начнете читать «Войну и мир».»
Надо сказать, что этот класс был самым буйным и неуправляемым во всей школе, их ни чем невозможно было заинтересовать, а перекричать их не стоило и пытаться. Но на сей раз все было по–другому. С первых же минут моего рассказа в классе водворилась гробовая тишина. Некоторым совсем уж отвязанным пацанам быстро заткнули рот свои, все слушали, затаив дыхание. Для меня это был своего рода моноспектакль. Вдохновленный великой судьбой, я не просто рассказывал, я потрясал, вовсе даже не желая, да в общем–то и не умея этого делать, имея ввиду лишь поделиться тем, что узнал, но я увидел, как мое внутреннее потрясение передается всему классу. Мне кажется, если бы в конце этого урока я крикнул: «Да здравствует император!», тридцать юных русских глоток хором ответили бы мне: «Да здравствует император!»
Что это было? Уже без малого 30 лет я задаю себе этот вопрос. В чем секрет гипнотического воздействия судьбы императора французов на сознание представителей самых разных народов и очень разных эпох? Ведь мы познакомились вовсе не с книгой фанатичного бонопартиста, который боготворил своего кумира, а с монографией советского историка, которому было вовсе не по чину восхищаться «агрессивным ставленником французской буржуазии». Но он добросовестно пересказывал факты, и эти факты восхищали. Конечно, мы были тогда слишком молоды, но я вот уже третий десяток лет борюсь со своей симпатией к Наполеону, а в моей душе по–прежнему полный Аустерлиц.