– Вот как? Я тупой, по-твоему?
– Нет… – вздохнул серб, – ты американец.
– И что? Мои деньги какие-то другие? С ними что-то не так? Или со мной?!
– С твоей страной. Вы пришли сюда и разрушили все, что было у этих людей. Отняли у них Родину и право жить так, как они хотят. И теперь ты хочешь, чтобы они любили тебя и брали твои деньги за то, чтобы защищать свои же месторождения?
– Они не их.
– Ошибаешься. Сколько бы ни было денег у тех, кто купил эту землю и эту нефть, они здесь гости. А эти ребята – хозяева.
– Они вот-вот потеряют эту землю!
– В том числе и по вашей вине.
Сэммел хотел резко ответить – но не ответил. Сказал совсем другое.
– Слушай, друг… Мы не говорили о том, что произошло с твоей страной в девяностые, и о нашей роли в этом.
– Это не имеет отношения к работе.
– Да? Мы с тобой затыкаем задницами вот-вот готовый взорваться вулкан. Может, завтра нам придется стоять спина к спине.
Серб не ответил.
– Послушай меня, друг. Я не хочу ворошить все это дерьмо. И я не готов извиняться за свою страну… хотя бы потому, что никто и никогда не извинялся за Америку. Если мы начнем извиняться, мы перестанем быть самими собой. Просто ответь мне на один вопрос. Был Советский Союз. И были Соединенные Штаты Америки. Мы сорок лет участвовали в гонке, шли ноздря в ноздрю. В американских школах проводились атомные тревоги, дети бросались под парты. Но так получилось, что мы победили. Так в чем теперь проблема?
– В том, что тебе надо выбрать, друг… где твоя Родина. Здесь? Там? Ты среди победителей? Или среди проигравших?
Сэммел ответить не успел – предупреждающе крикнул водитель, и темнота справа взорвалась огненными трассами. Что-то вроде огненных стрел летели в темноте, нащупывая их машину, били по стеклам.
– Гони, гони, гони!
Опытный водитель что есть дури вдавил газ – в этих условиях выйти из зоны обстрела как можно быстрее важнее, чем открыть ответный огонь. Серб полез назад, там вместо двух дополнительных сидений была встроена бронеклетка, примерно такая, как на иракских «Субурбанах», только покороче. На конвойных машинах назад ставился бронекороб, задняя дверь снималась и заменялась на примитивную, бронированную. При необходимости она открывалась – и стрелок мог вести огонь, прикрывая хвост. В качестве оружия хвостового стрелка обычно использовался «ПКМ».
Серб перекинул сидящему на втором ряду сидений Сэммелу автомат с подсумком, лязгнул затвором «ПКМ». Пули стукали по кузову, но машина сохраняла скорость.
– Ушли! – заорал водитель.
– Давай к офису!
– На шесть чисто! – крикнул серб, выставив назад ствол «ПКМ»…
* * * «Наутилус Помпилиус»Уже у офиса, в относительной безопасности, они насчитали одиннадцать попаданий в машину. Ни одного пробития. Водитель сказал, что увидел слева белый седан, и сразу открыли огонь как минимум из двух автоматов.
– Бандиты, – сказал Павич, пиная колесо.
– Почему так думаешь? – поинтересовался Сэммел.
– Не знали, что машина бронированная. Били по салону – профи стреляли бы по колесам, по двигателю.
– У хаджей тоже не все спецы.
– Да… но хаджи знают, что мы ездим в бронированных машинах, поэтому стрелять по салону они не будут. И в любом, самом забубенном джамаате есть специалист-подрывник. У них его не было – иначе бы нас по асфальту размазало бы.
– Да… расслабились что-то, – подвел итог Сэммел, – больше поодиночке ездить нельзя.
– Это те… бандиты из кафе. С ними надо разобраться.
– Нет, – резко сказал Сэммел, – в свое время.
– Добро…
Серб помолчал и добавил:
– Завтра я поговорю еще раз с русскими. Они согласятся. Я найду нужные слова.
Сэммел кивнул.
– Друг…
– А?
– Я говорил, что США никогда и ни за что не извиняются… Прости, друг. За то, что мы сделали. Мы были не правы…
– Пустое… – Серб прислонился к расстрелянной машине, посмотрел на звездное небо. – Знаешь, сержант, многие думают, что самое страшное наказание – смерть. Но это не так. Самое страшное наказание – это жизнь. Мертвые сраму не имут. А живые живут… и видят. Видят, во что все превратилось. Мы… мы не меньше виноваты в том, что произошло с нашей страной, а больше, чем вы. Бог наказал нас… лучшие лежат в могилах. Худшие живут и видят Сербию, разорванную на части. И ты… И ты, друг… тоже наказан. Жизнью. Так что не извиняйся. Не надо…
Сэммел тоже прислонился к расстрелянной машине и посмотрел на звезды. Он давно разучился плакать… а сейчас хотелось плакать. Да не было слез.
Север России. 15 мая 2020 года
Сегодня напротив Сэммела сидел худой как щепка белобрысый парень лет тридцати с пофигистическим выражением лица и белой челкой при черных волосах. Он был боевым программистом – такая вот редкая профессия, появившаяся лет двадцать назад. Боевые программисты – те, кто идет с передовыми группами и тянет сети, ставит аппаратуру, системы безопасности там, где еще не улеглась пыль от выстрелов. Эти парни должны быть программистами и одновременно разбираться в устаревшем железе, которое может попасться в зонах вооруженных конфликтов, снимать и ставить системы контроля периметра, временные и постоянные, уметь определять точки для видеонаблюдения, знать армейские закрытые сети связи. А желательно – и кое-кого из парней, чтобы в случае чего без лишней бюрократии вызвать пару Апачей или получить интересующую информацию. Этого парня звали Мартин, и он все это умел, а заодно он был неплохим хакером. И по словам Густаффсона, знал кое-что интересное.
– Мартин… – сказал Сэммел, просматривая что-то в своем телефоне, – ты ведь из Голландии, верно?
– Точно, сэр, – сказал парень.
– А здесь зачем?
– А скучно стало.
– Так скучно, что ты украл деньги с карточки мистера Бернсона? – спокойным тоном поинтересовался Сэммэл.
– Я этого не делал, сэр.
– Делал, делал, – сказал Сэммел, – меня даже не интересует, зачем ты это сделал. Ты мог ограбить какого-нибудь туза в Ницце или в Лас-Вегасе, но ограбил менеджера одной из конкурирующих с нами компаний. Меня интересует другое – когда ты просматривал счет мистера Бернсона, ты ничего подозрительного не заметил? Ну, там жизнь не по средствам. Непонятные поступления из левых источников.
Мартин недоуменно посмотрел на нового менеджера региона.
– Соображай, парень. И ни с кем меня не путай. Мое дело – навести здесь порядок, понял?
На лице голландца отразилось недоумение.
– Вы… из ЦРУ, сэр?
– Нет. Просто мы все знаем друг друга… работали вместе, пересекались. У меня и у мистера Бернсона – разные взгляды на обеспечение безопасности. Как-то так. Так что? Есть что сказать, или я в тебе ошибся? Если есть – говори. Я готов выслушать. Мистер Густаффсон сказал, что тебе много есть что сказать о том, что здесь происходит. Например, про то, как кто-то сидит на двух стульях и надеется не упасть…
Парень потряс головой. С ним еще никто так не разговаривал. Он сам по себе – вел маленькую грязную войну против лжи и предательства, как он сам их понимал. Он родился в другой стране и в другом времени, чем эти люди с автоматами, и он верил в то, что один человек может изменить многое, даже почти все. И он искренне верил в то, что никто не имеет права быть отвратительным, как сказал Оливье Мальнюи. Жизнь почти выбила из него это… он уже отчетливо понимал, что отвратительны не конкретные люди, а отвратительна вся система и что самое страшное – те, кого он считал светочами, на поверку оказывались частью отвратительной системы. Но человек хочет верить, несмотря ни на что, и сейчас он видел человека, который был его боссом и одним из ключевых людей в системе безопасности региона, и при этом, он, похоже, готов был присоединиться к нему в безнадежном крестовом походе.
– Начни с малого, парень, – сказал ободряюще Сэммел, тем тоном, какой бы использовал старый комендор-сержант морской пехоты в разговоре с новобранцами, – расскажи мне, как вообще ты здесь оказался. Ты ведь против войны, верно?
– Да, сэр…
– Тогда что ты здесь делаешь? Я посмотрел твое личное дело, это твоя пятая «горячая точка», верно?
– Да, сэр… – голландец с трудом сдерживал слезы.
– Ты просто хотел помочь, верно? Хотел помочь не нам, а тем людям, которые вынуждены здесь жить.
– Да, сэр…
Когда голландец немного успокоился, он стал рассказывать…
Первой его «горячей точкой» был Ирак – он попал туда в первый год начала настоящей войны – две тысячи четвертый. Его наняли как специалиста, он в принципе делал то, что и делают все боевые компьютерщики: тянул сети, устанавливал системы безопасности. Попал он, в общем, случайно – его уволили из «Филлипс», после чего он искал работу и уцепился за объявление в газете. Тогда еще никто не понимал, настолько страшен тот путь, на который они ступают, и те, кто ехал в Ирак, искренне думали, что они едут помогать иракскому народу построить будущее без Саддама. Не получилось только что-то ничего светлого построить…
Он был смелым. Бывают разные типы смелых людей: одни смелы, потому что фанатичны, другие – потому что профессионалы и уважают себя как профессионалов, а третьи – потому что они просто не понимают уровня и характера опасности. Голландец был именно из третьей категории – он шел вместе с группами только потому, что хотел оказаться там, где труднее всего, и делать что-то реальное, а не сидеть при офисе и налаживать скайп, чтобы парни могли сделать видеозвонок родным. А так как он был профессионалом – его научились ценить.
Потом голландец – Сэммел с удивлением узнал, что ему ни много ни мало сорок лет, – начал понимать, что все не так просто. Сначала он стал свидетелем разграбления какого-то иракского провинциального музея. Ирак – страна с богатой историей, и мало кто из иракцев понимал, что вот эти вот пыльные черепки или ваза на закрытом аукционе могут стоить сотни тысяч долларов. Но те, кто пришел в их страну, это хорошо понимали. А если не удастся продать – можно будет выкинуть по дороге. Потом к этому прибавилась еще и отвратительная коррупция, о которой знали все, но никто ничего не делал, потому что из этого корыта кормились все без исключения.
Сэммел отметил про себя, что голландцу еще повезло. Он не стал свидетелем бойни, такой как у школы в Эль-Фаллудже в две тысячи четвертом или на площади Нисур в две тысячи седьмом.[40] Если бы стал – а такое вполне могло бы быть по тем временам в Ираке, – то он мог или покончить с собой, или перейти на сторону боевиков, а такие случаи тоже были. Опытный хакер и специалист по системам безопасности на стороне «Аль-Каиды» – скверное дело…
Потом голландец так и кочевал по «горячим точкам». Сэммел тоже знал, в чем дело, – ты втягиваешься. Война… это нечто древнее и страшное, но в то же время в ней есть что-то такое, что не дает современное общество. На войне ты спишь в палатке, а рядом спит твой сверстник, незнакомый парень, с которым ты поделишься последним куском хлеба и глотком воды и который прикроет тебя от пуль точно так же, как ты прикроешь его, когда припрет. Это чувство братства, которое может знать и чувствовать только тот, кто прошел войну, – в мирной жизни, несмотря на всю политкорректность и толерантность, такого нет. Мирная жизнь – это когда ты ищешь работу, ходишь на нее, надеешься на повышение, платишь налоги, чинишь свой дом и еще десятки других дел, как будто выпивающих тебя изнутри. На войне ты не ищешь работу – работа сама тебя найдет. И право же, смерть – невелика цена за то, что ты можешь вырваться из политкорректного ада.
И чем больше голландец понимал саму суть современной войны, тем мерзее ему становилось. Но остановиться он уже не мог.
– Ты украл деньги Бернсона, чтобы наказать его за то, что он финансирует боевиков? – спросил Сэммел. – Ну же, парень, ты не откроешь Америки. Этот парень в дерьме еще с Ирака. И к тому, что произошло в Казахстане, он руку приложил. Он так работает – на все стороны. Ему важно, чтобы проблем не было у него, и плевать на то, что проблемы будут у всех остальных. Когда американские войска покинули Ирак, американские подрядчики в основном тоже его покинули, потому что было немало проблем с местными властями, да и с местными жителями тоже. Их заменили местные и компании из нейтральных стран. А вот Бернсон и его «Глобал-Х» остались. Как думаешь, почему так получилось?
– Потому, что все полное дерьмо, сэр.
– Да, но мы можем кое-что изменить, верно?
– Как? Это не изменить, – сказал голландец, – все дело в системе, понимаете? Пока есть деньги, пока нефть стоит таких денег – найдутся и те, кто захочет на этом заработать. И плевать как именно, плевать на все.
– Ошибаешься, – сказал Сэммел, – нефть была и сто лет назад, и пятьдесят, и двадцать. Но такого не было. Главное – это люди. Что-то случилось со всеми нами… не со всеми, конечно, а с большинством. Может, мы перестали бояться Бога. Может, сюда просто стали ссылать всех подонков, как раньше ссылали в Австралию и в Штаты. Но надо что-то делать. Каждый должен что-то делать на своем месте. Если каждый из нас не даст спокойно жить и делать свои делишки хотя бы одному ублюдку – жить станет проще. Понял?
– Да, сэр.
– У тебя есть информация на мистера Бернсона?
– Да, сэр. И на других тоже.
– Вот и отлично. Дай ее мне. И больше ничего не воруй – так ты их не накажешь. Сколько ты украл у Бернсона – двадцать штук? Да это его доход здесь за месяц, а то и за неделю. Правдой его можно ударить намного больнее. Понял?
– Да, сэр…
– Иди, работай. Любая информация может пригодиться. А сейчас собери мне свежие материалы по бандподполью и сведи все на носитель. Самое свежее.
– Понял, сэр…
Бывший хакер встал со своего места, пошел к двери, но на полпути остановился.
– Э… спасибо, сэр.
– За что? – не понял Сэммел.
– Я думал… таких уже нет.
– Каких – таких?
– Таких, как вы, сэр. Кому не все равно.
И пока Алекс Сэммел думал, что бы это обозначало, голландец закрыл за собой дверь…
* * *Местное отделение подразделения полиции особого назначения квартировало на окраине города, в каком-то неказистом и невзрачном двухэтажном здании. Ворота были выкрашены синей краской, и на них желтым был нарисован герб России. Он был пробит пулями в двух местах, и на стенах тоже были видны следы от пуль.
Когда они подъехали – а теперь их конвой состоял еще из одной бронированной «Тойоты» и тяжелого пикапа «Форд» с турелью для установки «ДШК», но пока без самого пулемета (он лежал в кузове), – на воротах отреагировали. Стоящий у ворот БТР в черно-белом городском камуфляже повернул башню и уставился на них рыльцем спаренной пулеметной установки. Этот тип БТР был вооружен не обычным пулеметом пятидесятого калибра, а «КПВТ», русским крупнокалиберным пулеметом особой мощности. По пробивной силе «М1» он превосходил вдвое.
– Сэр…
– Стоять на месте… – скомандовал Сэммел.
Незримая и безмолвная дуэль длилась несколько минут, после чего ворота открылись и вышли двое. Один – ему можно было Халка играть без проблем – остался у ворот, держа на весу русский пулемет «Печенег», а второй – придерживая автомат, направился к ним. На обоих были типичные для русских серо-синие камуфляжи, чем-то похожие на камуфляжи ВМФ США, только цвета не такие яркие.
Ловко придерживая автомат, боец – судя по погонам, первый лейтенант – постучал в окно «Ленд Крузера».
– Заблудились или чо, бесы? – сказал он без особой злобы.
Сэмммел приоткрыл дверь – в ответ на щелчок первый лейтенант сноровисто отступил, придерживая приклад автомата локтем.
– Пригласите старшего по званию…
– Чо? Ты кто такой?
Очевидно, в воспитании русского были пробелы. Если бы полицейский SWAT любого округа так бы разговаривал с посетителем, его бы уволили. В этом полицейский специального отряда ничем не отличается от обычного патрульного.
– Пригласи старшего по званию, – сказал Сэммел, – поспеши.
– А еще ничо не хочешь?
Сэммел полез в карман.
– Э, руки!
Ствол автомата смотрел прямо на него.
– Спокойно. Просто передай это старшему.
Боец с сомнением посмотрел на небольшой носитель информации – размером с ноготь. Сэммел не сразу сообразил, в чем дело, – обычно в таких вот формах ваххабиты передавали требование платить, это называлось «флешка», хотя использовали не флешку, а карту памяти мобильного телефона, еще меньше по размерам. Он просто мало имел с таким дело и не помнил всего.
– Что там?
– Выполняй приказ, боец…
Боец хмуро посмотрел на американца, но флешку взял и направился обратно к воротам. Удочка была закинута.
Поклев состоялся ровно через десять минут, когда из ворот вышел тот самый боец, а с ним еще четверо. Двое остались у ворот, трое направились к машинам. Сэммел держал дверь закрытой и открыл, только когда постучали.
Хмурый бородатый офицер глянул внутрь машины, сказал – отбой. Двое сопровождающих отступили.
– Что надо?
Сэммел отодвинулся на соседнее сиденье. Русский полез внутрь.
– Что надо, спрашиваю.
– Майор Колесников?
– Он самый.
Русский нервничал – и Сэммел понимал почему.
Новый менеджер «Глобал Секьюрити» достал из кармана тонкую пачку пятисотевровых купюр и передал ее русскому. Тот, поколебавшись, взял.
– До этого был другой человек.
– Он уехал на юг. Теперь буду я.
Конечно же, остаткам русской власти в городе платили. Густаффсон с истинно скандинавской педантичностью зафиксировал, кому и сколько он платил. За просто так – чтобы ни во что не вмешивались. Теперь в этом гребаном мире полезные ископаемые стоили так дорого, а честь так дешево, что проще было иметь некую сумму наличными и каждый месяц раздавать ее по нужным рукам. Так все и делали. Поразительно – но, по словам Густаффсона, те, кто представлял реальную, силовую власть в регионе, обходились поразительно дешево. Ни в одной другой стране, где они были, такого не было – в Эй-стане любой командир дивизии считал себя на своей земле царем и богом. А тут – царями и богами чувствовали себя бандиты. И мусульмане.