— Но сын твой мог и не убивать его...
Кровь отхлынула от лица старика, но он сдержался.
— Если бы вы и другие уважаемые люди нашего народа защитили бедных, — сказал он спокойно, хотя в душе его закипал гнев.
— Терпение, Гушмазуко, терпение. Аллах всегда на стороне кротких...
— Сколько же можно терпеть?
— Столько, сколько аллах велел... Ведь всякая власть от бога, Гушмазуко, это надо помнить, — кадий молитвенно сложил ладони и с благочестивым умилением уставился в потолок.
Гордый и справедливый характер Гушмазуко и строгое соблюдение им горского этикета и закона предков снискали ему уважение многих людей. Суровый старик не терпел лжи, от кого бы она ни исходила.
— Но разве бог не велит, чтобы с людьми обходились по-божески? — спросил он вдруг у кадия.
— Да, но бог не дал всем одинаковых благ на земле, — возразил святоша уже с некоторым раздражением.
— Выходит, слабых можно обижать?..
— Ну, раз вы так много знаете, — перебил его кадий, — обходитесь и в этом деле без меня.
Гушмазуко удивленно воззрился на кадия, словно собираясь сказать: «Вот, оказывается, ты какой!»
— Ну чего, скажите, добились вы, убив двух человек? Ради чего пролили кровь невинных людей? — возгласил кадий.
«Невинных людей?» — возмутился Гушмазуко, но спорить не стал. И опять он вспомнил предостережения сына и понял бессмысленность своего прихода в дом кадия.
В этот момент со двора донесся топот копыт и голоса. А вскоре в комнату вошел пристав Бек Сараев.
— Да будет добрым ваш вечер, отец наш, — поздоровался пристав с кадием. — Как поживаете, как здоровье?
— Здравствуйте, господин пристав, слава аллаху, живем по его воле. Какими судьбами вы к нам?
— Да вот все дела да дела у меня в Харачое. Хотел посоветоваться с вами... А-а, у вас, оказывается, гость, — сказал пристав, только сейчас заметивший Гушмазуко. — Я, кажется, где-то встречался с вами, — он всматривался в лицо старика, прикидываясь, что не знает его.
— Да, да, господин пристав, конечно, вы его видели. Это же известный Гушмазуко, отец Зелимхана, — вмешался кадий.
— Ах, вот как! — еще более оживился пристав. — Здравствуйте, будем знакомы. Что у вас нового?
— Здравствуйте, — сухо ответил Гушмазуко, — живем вашей добротой.
Сараев косо посмотрел на старика, но ничего не сказал. С минуту все трое молчали.
— Кадий, — нарушил тишину Гушмазуко, — я, кажется, порядком засиделся. Извините, что побеспокоил вас...
— Ничего, Гушмазуко, аллах нам все простит...
— Значит, больше ничем не можете мне помочь? — спросил старик, вставая.
— Выходит, нет, — развел руками кадий.
— Вы о чем это? — повернулся пристав к Оба-Хаджи. — Может, я вам помешал?
— О нет, что вы! Тут Гушмазуко советовался по своему делу.
— Ну что ж, это очень хорошо. Кадия слышит аллах, кадий плохо не посоветует, — пристав внушительно глянул на старика, а затем повернулся к кадию, словно ожидая, что тот скажет свое слово.
Гушмазуко стоял, сгорбившись, понуро опустив голову, и упорно молчал. Вид у него был настороженный.
— Да вот я советую ему, а он не слушается...
— Какой же совет вы ему даете? — поинтересовался пристав с добродушной улыбкой.
— Чтобы Зелимхан явился к полковнику Дубову с повинной.
— Извините, кадий, но я спросил у вас, можете ли вы после этого обещать, что мой сын будет свободен. Вы мне не ответили, — старик направился к выходу.
Оба-Хаджи с приставом переглянулись.
— А почему бы нет? Полковник может помиловать его. Ведь наш новый начальник хороший человек, — промолвил Бек Сараев.
Гушмазуко заметил, как пристав подмигнул кадию, и содрогнулся от возмущения.
— Зелимхан не придет с покаянием, — сказал он тихо, но твердо. — Прощайте, кадий, и вы, господин пристав.
— Прощай, Гушмазуко.
— Что за люди? На что они надеются? — развел руками Бек Сараев, когда старик закрыл за собой дверь.
Кадий и пристав долго еще говорили об упрямстве «дикарей» и с аппетитом поедали кур, приготовленных по-чеченски. Хозяйка кадия старательно тушила их в молоке, обильно приправив репчатым луком, душистой богородской травой и черным перцем.
Старый Гушмазуко в эту ночь встретился с Зелимханом, скрывавшимся в лесу у Харачоя, и сказал ему:
— Сын мой, делай то, что подсказывает тебе твое сердце.
5.
Рано утром, когда харачоевцы собирались на полевые работы, их неожиданно собрали на площади, где уже стоял взвод солдат. Люди шли в одиночку и толпами, приглушенным говором заполняя тесную площадку перед старинной мечетью аула. Время тянулось медленно для притихших в ожидании собравшихся. И вдруг тишину нарушила тревожная дробь военного барабана. Она продолжалась несколько минут, то ослабевая, то усиливаясь. Ряды солдат в тяжелых сапогах, сверкая на солнце стальными штыками, застыли, словно в ожидании какого-то приказа.
Убедившись, что барабанный бой ошеломил харачоевцев, офицер поднял руку и замер, скосив глаза на дом старшины. Когда оттуда вышел полковник, прозвучала команда:
— Смирно! Равнение направо!
Дубов, небрежно махнув рукой, крикнул:
— Вольно!
Вслед за полковником из дома вышли важные люди: начальник веденского гарнизона, Оба-Хаджи и Адод Элсанов. Старшина, здороваясь с офицерами, приветствовал их улыбкой как давних друзей, хотя иных из них видел сегодня впервые. Кадий здоровался сдержанно, коротким поклоном, подчеркивая этим свою близость к аллаху и бесконечное расстояние, отделяющее его от людей мирских.
Гушмазуко стоял молча позади толпы, среди крестьян, довольный тем, что нет сегодня в ауле Зелимхана. Неожиданно старик протиснулся вперед и, смущенно улыбаясь, попытался разговориться с молодым офицером.
— Господин офицер, теперь зачем ваш пришел к нам? — спросил он на ломаном русском языке.
— Я не знаю. А вам зачем это? — ответил молодой человек, не глядя в его сторону.
— А я знал вас. Вы нас тюрьма вели.
Поручик Грибов обернулся к старику и, пытаясь что-то вспомнить, спросил:
— Узнал, говоришь?
— Да, вы хорош человек, — сказал Гушмазуко, широко улыбнувшись.
В этот момент, волоча длинные ноги, рядом с ними появился Одноглазый, которому до всего было дело. Он кружил здесь в своей неизменной рыжей папахе, вроде и сам не зная для чего, щурил на солнце охмелевший единственный глаз и глупо улыбался, всячески стараясь привлечь к себе внимание начальства.
— Смотри-ка, наш Гушмазуко знакомого нашел, — заметил Одноглазый, заискивающе глядя на поручика.
— Уходи отсюда, подонок, — сквозь зубы процедил поручик.
Гушмазуко с немым укором посмотрел на Одноглазого и, сплюнув в его сторону, прекратил разговор.
Так никто и не сказал старику, зачем пришли в аул солдаты, но сердце его щемило от тяжелых предчувствий. Он оглянулся на своих соседей, стоявших молча, и ему показалось, что и в их сердцах, поселилась тревога; их взоры полны были тем же мучительным беспокойством и страхом, что и у него.
Да, сегодня многие харачоевцы были угрюмы. Но держались они с достоинством.
Полковник со своей свитой подошел к толпе, оглядел ее высокомерно и начал громко, угрожающе:
— Люди Харачоя! Я собрал вас сегодня для последнего предупреждения. Некоторые жители вашего аула — преступники и разбойники! Они совершают грабежи и насилия, лишают покоя мирных граждан края. Из-за них с сегодняшнего дня я вынужден держать здесь воинское подразделение. И если вы не будете оказывать активную помощь нашим солдатам в борьбе с абреками, я вынужден буду принять еще более жестокие меры против вас.
В ответ раздались покашливания, недовольные голоса. Гушмазуко вздрогнул. Он узнал голос Зелимхана и обернулся. Сын стоял в задних рядах, одетый в латаный крестьянский бешмет, в надвинутой на лоб папахе черного каракуля. Гушмазуко поймал на себе быстрый взгляд Зелимхана, казалось, предупреждающий его: «Молчи, не будь безрассудным, ничего не говори и не поднимай руку. Пусть говорит полковник. Пока это — его час».
Старый Гушмазуко ждал, что сейчас выйдет из толпы кто-нибудь из уважаемых аульчан и выкрикнет проклятие тому, кто собрался карать невинных женщин и детей. Но этого не произошло. Люди молчали. Вдруг кто-то из стариков нерешительно произнес:
— Мы слабые, беззащитные люди, повинуемся вашей воле...
Быть может, многие думали иначе, но и те кивали молча головами.
Гушмазуко, забыв осторожность, уже хотел было высказать свое возмущение таким оборотом дела, но какой-то молодой чеченец, стоявший позади него, дернул его за рукав и тихо зашептал:
— Старик, не сходи с ума! Нас всех из-за тебя могут перебить.
— ...Вы думаете, что я намерен и дальше терпеть ваши преступления! — прохаживаясь вдоль толпы, продолжал между тем полковник. — Любого, кто посмеет ослушаться воли старшины, я в бараний рог скручу!
— Старик, не сходи с ума! Нас всех из-за тебя могут перебить.
— ...Вы думаете, что я намерен и дальше терпеть ваши преступления! — прохаживаясь вдоль толпы, продолжал между тем полковник. — Любого, кто посмеет ослушаться воли старшины, я в бараний рог скручу!
Гушмазуко еще раз огляделся вокруг. Люди на площади смиренно склонили головы. Забыты были и гордость и честь горцев...
«Отцы и деды их, чтобы сохранить свое достоинство, отвергли даже посланника самого аллаха — имама Шамиля, — подумал Гушмазуко, — неужели никто не заткнет землей рот этому жестокому прислужнику белого царя? Что же тут происходит? Куда девалось чеченское мужество?..»
— Вы еще и не то увидите, — сказал ему тот же юноша, заметив недоумевающий взгляд Гушмазуко.
Старик не ответил ему. Только еще раз зло вгляделся в окружающие его лица, надеясь заметить хотя бы раненую гордость во взглядах своих односельчан. Но они стояли по-прежнему с опущенными головами, избегая смотреть друг другу в глаза.
— Эти солдаты будут жить у вас, — раздавался над площадью голос Дубова. — И вы обязаны уступить им лучшие комнаты, класть их в чистые постели, резать для них кур, баранов и другой скот... Вы будете исполнять все их желания, а им я даю право делать с вами все, что им вздумается...
Вдруг в первом ряду толпы, словно из-под земли, возник Зелимхан. Даже отец не сразу понял, что это он. Люди оцепенели. Всеми сразу овладело предчувствие, что сейчас произойдет что-то, невероятное.
Зелимхан остановился перед онемевшим полковником, будто собираясь сообщить ему важную весть.
«Вы будете исполнять все их желания... Резать для них кур, баранов и другой скот...» — все еще звучали в ушах у всех последние слова полковника, когда Зелимхан поднял сверкнувший на солнце револьвер.
Раздался выстрел...
Голова полковника внезапно упала на грудь, из раны на лбу хлестнула кровь. Несколько мгновений он еще стоял перед замершей толпой, потом медленно осел на землю, цепляясь руками за плечи адъютанта и подскочившего старшины.
Зелимхан исчез так же внезапно, как и появился. И только тогда солдаты пришли в себя, зашумели и, взяв винтовки наперевес, стали теснить толпу.
Но тут произошло нечто совсем дикое. Вместо того чтобы кинуться вслед за убийцей и попытаться схватить его, начальник веденского гарнизона, прибывший вместе с Дубовым, набросился на старшину с грубой бранью.
— Что стоишь, болван! — орал он. — Прикажи им немедленно поймать этого подлеца! — и тыкал плетью в сторону крестьян.
Адод стоял перед офицерами растерянный и глупо моргал редкими ресницами. Потом, словно очнувшись от оцепенения, он округлил глаза и яростно закричал на толпу:
— Держите его! Если он уйдет, вам не будет пощады!
Толпа загалдела, задвигалась, но солдаты держали крестьян в плотном кольце.
Воспользовавшись суматохой, вслед за Зелимханом покинули Харачой все его родственники во главе с Гушмазуко. Бици и Зезаг с детьми, спустившись вдоль реки Хулхулау, тоже скрылись в Дышни-Веденском лесу.
6.
Оставив в Харачое взвод солдат под командой поручика Грибова, начальник веденского гарнизона забрал с собой труп полковника Дубова и вернулся в крепость. На следующий день в аул прибыл пристав — капитан Бек Сараев. Он клятвенно заверил начальника Терской области, что живым или мертвым добудет этого «важного государственного преступника Зелимхана».
Для поимки харачоевского абрека был сформирован специальный отряд из солдат и нескольких добровольцев, в основном из богатых чеченских семей. Этот отряд некоторое время буквально свирепствовал в долине реки Хулхулау.
Ворвавшись в Харачой, всадники прежде всего подожгли дома родственников Зелимхана. Особенно усердствовали при этом Адод Элсанов и сын махкетинского старшины Успа. В гудении пламени, грохоте падающих балок, блеянии овец и причитании женщин без конца можно было слышать свирепые приказания:
— Арестовать!..
— Сжечь дом!..
— Имущество и скот отправить в Ведено!..
— Надо бы поосторожнее, господин капитан, так ведь могут пострадать совсем невинные люди, никакого отношения не имеющие к Зелимхану, — пытался урезонить пристава поручик Грибов.
— Эх! Мало, видно, вам досталось, господин поручик, от полковника Дубова, царствие ему небесное! — осклабился Бек Сараев. — Прав был покойник: учить вас солдатской службе на Кавказе нужно!
— Извините, господин капитан, но я просто хотел обратить ваше внимание на то, что карательные операции такого масштаба можно проводить лишь с согласия наместника или начальника области.
— Согласие? Оно у меня есть. Но не стану же я беспокоить генерала, спрашивая разрешения поджечь тот или иной дом!
— Все же полагаю, что мы должны уважать законы!
— Не ваше дело учить меня! — взревел пристав. — Идите лучше помогите старшине Адоду, — и лицо его исказилось от злобы.
Грибов ушел, а Сараев в сопровождении своих головорезов продолжал обыскивать крестьянские дома, хотя и без того было ясно, что Зелимхана там нет. Выглядело это так: каратели, как звери, врывались в дом, выгоняли из него, словно овец, стариков, женщин, больных — всех, кто там находился, и начинался обыкновенный грабеж.
— Эх! Право, жалко, что Зелимхан вместо полковника Дубова не прикончил этого разбойника Сараева, — вполголоса переговаривались крестьяне.
Покончив с харачоевцами, Бек Сараев со своим отрядом направился в окрестные хутора, и оттуда еще несколько дней слышалась ружейная трескотня и вопли людей.
— Скрылся, подлец! Но ничего, все равно найдем этого труса,— досадливо говорил Адод Элсанов, обращаясь к Успе.
— Никуда теперь Зелимхан от нас не денется. Конечно, найдем, — уверял его тот.
Не обнаружив след абрека и на хуторах, Сараев взялся за местные леса. Однако глубоко в чащу он проникать не решался, ведя поиски в основном вдоль дорог. Так каратели набрели на дом лесничего.
Пожилой лесничий был человеком вполне лояльным по отношению к властям и строго следил за тем, чтобы во вверенных ему лесах неукоснительно выполнялись все, даже несправедливые запреты, изданные начальством. Живя в глуши, он тем не менее слышал кое-что о подвигах знаменитого харачоевского абрека и сейчас в разговоре с приставом вспомнил даже, что один раз разговаривал с человеком, назвавшимся Зелимханом. Видел ли он его с тех пор? Нет, ни разу. Но совсем недавно ему повстречались в лесу две женщины, нагруженные скарбом, в сопровождении детей.
Отправив нескольких солдат в том направлении, куда, по словам лесничего, пошли женщины, Бек Сараев вошел в дом. Там хлопотала по хозяйству молодая красивая девушка — дочь лесника. Перепуганная неожиданным нашествием солдатни, она робко предложила приставу присесть, а сама скромно направилась к выходу. Но на Сараева, и без того пьяного, встреча с девушкой подействовала как последняя, уже лишняя чарка. Пристав стал удерживать скромницу, попытался разговориться с ней, глядя своими похотливыми, красными от вина глазами в ее перепуганные, большие и черные. Та на вопросы его отвечала сухо, стараясь держаться подальше от непрошеного гостя. Но Бек Сараев неожиданно схватил ее за руку и резко притянул к себе. Ударив пьяного насильника по лицу, девушка толкнула его в грудь и стремглав выбежала из дому.
Оскорбленный ее дерзостью, пристав бросился за ней. Отец схватил топор и встал на защиту дочери, но Сараев тут же пристрелил его.
— Этот человек признался, что разговаривал с Зелимханом. Он его важный сообщник! — заявил он солдатам, пряча в кобуру дымящийся револьвер.
В это время где-то в горах прокатился гром, слабо сверкнула молния, резкий порыв ветра пробежал по верхушкам деревьев. Собиралась гроза, и сараевцы уехали, оставив плачущую девушку у тела убитого отца.
* * *
После бесчинств карателей Харачой остался почти без мужчин. Улицы аула будто вымерли. Лишь изредка по пустынному переулку проковыляет дряхлый старик, промелькнет тенью женщина да пробежит, высунув язык, голодная собака.
Узнав о беде аула, Зелимхан ходил, как больной. Обидно было за людей, подвергшихся преследованиям лишь за то, что они в душе сочувствуют ему или состоят с ним в дальнем родстве. Но пострадали и те, кто вообще не имел к нему отношения. Зелимхан даже решил было отдаться в руки властям, чтобы прекратить эти издевательства над мирными людьми, но, вспомнив печальный опыт предшественников, понял, что так не поправить ничего...
Возвратившись в крепость, Бек Сараев составил на имя начальника Терской области донесение о происшедших в округе событиях, украсив свое писание кичливым бахвальством; он, мол, собственной рукой убил главного сподвижника разбойника Зелимхана Гушмазукаева, а многих взял под стражу. Свое донесение пристав отправил с нарочным во Владикавказ.