Она еще долго слышала, как ворочался, кряхтел и покашливал муж. Но ни одним звуком не дала знать ему о своей бессонной тревоге.
* * *
Зелимхан то вставал, превозмогая сон, то снова садился, утомившись от мыслей. Для его действенной натуры самым трудным делом было терпеливое ожидание, но умение ждать — одно из необходимых свойств абрека. Они с братом расположились на обрыве, у поворота узкой дороги, под нависшими листьями орешника. Солтамурад спал, положив голову на низкий замшелый пень, а рядом с ним покоилось его старое курковое ружье. Зелимхан закурил, синий дымок расплывался и таял между листьями орешника.
Вот уже четвертые сутки братья Гушмазукаевы не появляются в родном ауле потому, что дали обет не возвращаться туда, пока не отомстят еще одному из своих врагов. Нет, возвращая невесту брата и вырывая свою жену и детей из тюрьмы, Зелимхан не забыл о том, что первопричиной несчастий и позора, обрушившихся на его дом, является старшина Адод из Харачоя. На нем же лежит кровь двоюродного брата Ушурмы, убитого в схватке, когда люди старшины отбивали Зезаг. Теперь своей кровью должен ответить сын Адода. Так велит закон, жестокий закон отцов, который гласит: «Око за око, ухо за ухо».
Ничто не нарушало тишину прохладного горного утра. Только изредка перекликались дрозды и певучие иволги.
Зелимхан оглянулся на брата и увидел, что тот не спит. Глаза Солтамурада блуждали, было видно: он напряженно раздумывает над чем-то.
— Ты о чем? — спросил его абрек.
— Что-то слишком долго он не показывается. Может быть, пошел другой дорогой?
— Просто задержался в Ведено, — ответил Зелимхан, — не беспокойся. Многие люди говорили, что он пойдет в крепость на один-два дня. Говорили, что возвращаться будет этой дорогой.
— Вот об этом я как раз и думаю. Многие говорили... Так можно было готовить для нас засаду, используя его как приманку. Ведь начальникам в крепости хорошо известно, что на семье Адода наша кровь...
— Я и сам думал об этом, — спокойно ответил Зелимхан, — но чем мы рискуем? Если солдаты нападут на нас, мы будем защищаться. Если солдаты покажутся без него, мы тихо уйдем. Но вернее всего, что они будут вместе с ним, тогда мы будем сражаться, и сын Адода будет убит этой рукой.
Сын Гушмазуко выполнял клятву, данную отцу, и, точно ища доказательства уверенности, прозвучавшей в его последних словах, взглянул на свою сильную руку.
Но вот на дороге показался человек. Зелимхан с братом застыли, устремив взоры на дорогу.
— Нет, это не он, — почти шепотом сказал Зелимхан и глубоко вздохнул.
Помахивая палкой, по дороге неторопливо прошел старик. Солтамурад узнал его. Это был тот самый мулла, который благословил его брак с Зезаг.
Из-за гор выглянуло солнце. Засветились яркими красками вершины Харачой-Лама. В роще громче запели птицы.
— Мулла, видно, пошел в Ведено, чтобы благословить какое-нибудь очередное злодеяние начальства, — отозвался Зелимхан, поглядев ему вслед.
— Может быть, — нехотя ответил Солтамурад, не испытывавший никакой вражды к этому человеку.
Прошло еще около часа, пока из-за поворота показался человек.
— Он... — прошептал Зелимхан, махнув рукой брату. — Идет один. Сиди спокойно.
Братьев охватило волнение. Особенно сильно волновался Солтамурад, которому казалось кошмарным сном все происходящее. Ведь с сыном Адода он дружил в детстве, играл с ним в альчики и прятки. Вспомнил Солтамурад, как однажды сын старшины вытащил его из проруби, куда он провалился, катаясь на санках. А теперь они враги, кому-то из них троих надо уйти из жизни. Странно, очень странно и страшно.
Зелимхан ждал, пока идущий подойдет поближе, пока не выйдет он вон из-за того камня.
А человек шел спокойно, изредка вглядываясь в примыкающий к дороге лес. В левой руке он нес черную папку, справа на боку из-под кобуры поблескивала рукоять револьвера, на поясе у него висел кинжал в позолоченных ножнах.
— Эй ты, сын Адода! — крикнул Зелимхан. — Защищайся! Пришел час, когда надо доказывать свою храбрость. Это говорю я, Зелимхан...
Идущий отпрянул назад и выхватил пистолет. Зелимхан быстро положил на землю винтовку и тоже вытащил револьвер, но держал его опущенным. Он медленно двинулся навстречу врагу.
— Стреляй первым! — крикнул он.
Грянул выстрел, и тут же за ним — второй. Сын Адода как-то неестественно подскочил и свалился на землю. Папка упала в нескольких шагах от него.
Зелимхан спрятал револьвер, вернулся за винтовкой и быстро спустился на дорогу. Вслед за ним шел и Солтамурад.
Юноша лежал неподвижно, раскинув ноги, обутые в изящные сафьяновые мяхси[8], отороченные золотой нитью. Пуля разбила на его груди газыри из слоновой кости и прошла навылет.
«Из трех клятв, данных отцу, я выполнил две, — подумал Зелимхан. — Может быть, теперь установится мир между нами, вмешаются добрые люди и предложат нам всем покончить с кровными делами?.. Но есть еще Чернов. Где искать его?»
Абрек заглянул в лицо убитого, и вдруг его пронзила жалость. Ярко сияло солнце, зеленела трава, в которой, переливаясь яркими красками, покачивали головками первые весенние цветы. Вновь запели приумолкшие было птицы. Вся эта красота окружающей природы восставала против нелепости совершенного злодеяния. В душе грозного Зелимхана промелькнула тень сожаления, но было уже поздно.
Зелимхан взял папку убитого, положил ее рядом с телом и быстро начал читать над ним отходную молитву.
— Жалко его все-таки, — дрожащим голосом сказал Солтамурад.
Зелимхан молча взглянул на брата и сурово сдвинул брови.
— Конечно, жалко, — просто и серьезно ответил он. — Ведь человек же был.
Потом, как бы прогоняя временную душевную слабость, Зелимхан поднял голову и сказал:
— Идем быстрее.
Но едва братья сделали шаг по направлению к лесу, где стояли их стреноженные кони, как из кустарника, метрах в ста от них, раздался грозный окрик:
— Ни с места! Вы арестованы за совершение убийства.
Зелимхан мгновенно обернулся и взял винтовку наизготовку.
Солтамурад тоже поднял свое ружье. Но из кустов уже выезжали трое всадников — офицер и два солдата. Солдаты держали братьев на прицеле.
— Немедленно бросайте оружие и следуйте за нами, — распорядился офицер.
— Не трогайте нас, — спокойно сказал Зелимхан. — Мы сделали свое дело, и вас оно не касается.
— Я помощник пристава, и меня касается все! — крикнул офицер. — Ни шагу, или прикажу стрелять!
Зелимхан узнал в говорившем рыжего помощника пристава Чернова. Даже вспомнил, как этот человек увез однажды войлочные подстилки и медный кувшин у их соседа за неуплату налога.
— Ваши солдаты плохо стреляют, господин помощник пристава! — крикнул абрек. — И я буду вынужден застрелить вас.
— Огонь! — приказал рыжий офицер.
Грянули выстрелы. Одна пуля, ударившись о камень, разбила его, и осколок слегка царапнул лицо Солтамурада, который нагнулся.
Зелимхан даже не пошевелился, хотя вторая пуля прожужжала совсем близко от него. Младший брат поднял ружье, чтобы снять с коня помощника пристава, но старший остановил его.
— Сволочи! — выругался офицер. — Цельтесь лучше!.. — он выхватил револьвер.
Тогда только выстрелил Зелимхан. Помощник пристава откинулся в седле, и револьвер выпал из его рук. Конь его дико шарахнулся в сторону и, сбросив седока, понесся прочь. Солдаты тотчас повернули лошадей и ускакали.
— Солтамурад, ты ничего не видел, ничего не знаешь. Понял меня? — предупредил Зелимхан брата, когда они вошли в лес. А позже, уже подъезжая к Харачою, сокрушенно покачал головой и зло заметил:
— Действительно сволочи! Ведь и правда, они использовали этого юношу как обыкновенную приманку...
3.
Июньская ночь была темна.
«Точно волки крадемся, — подумал Зелимхан. — И такая ночная волчья жизнь предстоит мне теперь до конца дней». Пробираясь к дому, братья старались держаться около плетня. Приоткрыв легкую калитку из прутьев, они пошли во двор. Кол, торчащий из покосившегося забора, был украшен конским черепом. Зелимхан заметил его, лишь когда почти ткнулся в него носом.
— Тьфу, шайтан тебя возьми! — тихо ругнулся он и зачем-то погладил череп рукой.
Братья бесшумно вошли в дом. Глаза Гушмазуко засияли от радости, когда он увидел сыновей. Но он даже не встал им навстречу, а встретил их по-мужски сдержанно, без лишних слов.
— Ну, рассказывайте, — просто сказал он, приглашая сыновей сесть возле него у камина.
Братья продолжали почтительно стоять у дверей.
Весть об убийстве сына старшины Адода и тяжелом ранении помощника пристава дошла до Харачоя еще днем. Ходили слухи, что и то и другое — дело рук сыновей Гушмазуко. Старик уже знал эту новость, поэтому Зелимхан коротко рассказал отцу, как было дело.
— Что ж, дети мои, — глухо заговорил Гушмазуко. — Теперь никто не посмеет упрекнуть нас в трусости, — старик встал и неторопливо прошелся по комнате. Как он ни ждал этой вести, все же где-то в глубине души Гушмазуко был против убийства в относился к нему как к тяжелой необходимости, освященной многовековым обычаем. Помолчав, старик добавил: — Главное сделали. Ну, а с Черновым как-нибудь позже...
— И его найдем, отец, — бросил Зелимхан, — только вы, пожалуйста, успокойтесь.
Гушмазуко вздрогнул и остановился перед сыновьями:
— Нет, нет, торопиться не будем, но и не забудем ничего, — сказал он. — Только вот что, не сегодня — завтра к нам могут нагрянуть власти...
— Еще раньше придут от Адода Элсанова, — высказал предположение Зелимхан.
— Им-то можно прямо сказать, что дело это мы совершили по адату, и предложить им покончить дело миром. Хватит кровь лить.
— Они не согласятся, отец.
— Почему ты так думаешь?
— Адод злой человек, мстительный, а главное — богатый. Он не захочет считаться с нашей честью! Но для борьбы с ним у нас есть оружие. Главная опасность нас ждет все-таки от веденских властей.
Воцарилось молчание.
— Отец, хоть я и молодой, но разрешите мне сказать, — подал голос Солтамурад, до сих пор молча стоявший у дверей.
— Говори.
— Кровь сына старшины я возьму на себя, — предложил юноша. — Пускай судят меня, пусть сошлют в Сибирь...
— Какой ты быстрый, — перебил его отец, — тебя в Сибирь, а этот в бегах. Куда же мне податься? — старик осуждающе посмотрел на младшего сына. — Ты лучше слушай, что старшие тебе скажут! — отрезал он.
Солтамураду почудился в голосе отца невысказанный упрек. В самом деле, ведь вся эта история началась из-за его любви к Зезаг. Потому юноша был искренне готов идти на любые жертвы, только бы не путать других в это дело. Он даже скрыл, что похитители Зезаг ранили его в махкетинском лесу.
Зелимхан, словно поняв состояние брата, взглянул ему в глаза и мягко улыбнулся. Казалось, эта улыбка говорила: «Не волнуйся, все обойдется хорошо».
Гушмазуко о чем-то напряженно думал. Его мохнатые брови хмурились. Сыновья почтительно ждали его слов. Наконец он заговорил:
— Конечно, лучше всего было бы на этом кончить кровавые счеты. Надо, чтобы веденские начальники поняли, что мы действовали справедливо. Семья Адода первой пролила кровь и нанесла нам тяжелое оскорбление. То, что мы сделали, определено нашим древним законом. Что касается помощника пристава, то он сам напал на вас... Пожалуй, я посоветуюсь по этому поводу с веденским кадием.
— Отец, все, что вы сегодня скажете кадию, завтра станет известно старшине, — с горькой улыбкой заметил Зелимхан. — Только в худшем для вас виде. Ведь вы же должны знать, что оба они — ягоды с одного куста — царские слуги.
— Что ты предлагаешь? — нахмурил брови отец.
— Вам, отец, и Солтамураду ничего не может грозить. В обоих случаях стрелял я. А я уйду в леса...
— Нет, — оборвал его Гушмазуко. — Все же я посоветуюсь с кадием. Он не позволит себе оглашать доверенное лично ему. Он в ответе перед аллахом.
Наивность старого Гушмазуко, надеявшегося, что веденское начальство признает справедливость действий его сына и откажется от преследования его, была очевидна для Зелимхана, но он не посмел возражать отцу.
* * *
Начальник Веденского округа, как мы знаем, имел свои счеты с харачоевским абреком. (То, что он в свое время дал благословение Чернову, Дубов отнюдь не считал делом несправедливым!). Полковник не собирался оставлять Зелимхана в покое. Теперь, когда сын его для безопасности был отправлен в Грозный, он перешел к действиям, но действиям хитрым. Это он, Дубов, придумал коварную засаду для Зелимхана, зная, что сын Гушмазуко не удержится от искушения свести кровные счеты с семьей Адода. При этом полковника не смущало, что он подводит под удар сына харачоевского старшины, который дал ему солидную взятку за то, чтобы он уничтожил весь род Бахоевых.
Зелимхана, к сожалению, захватить не удалось, но начальник округа все равно получил в свои руки важный козырь. Убив сына харачоевского старшины, Зелимхан, бесспорно, совершил тяжкое преступление, и у Дубова были сейчас вполне законные основания для самого безжалостного преследования его. Сопротивление, которое абрек оказал представителям закона, намеревавшимся арестовать его, еще усугубляло его вину.
Дубов давно принял решение, и теперь у него был веский повод. Узнав, что раненый помощник пристава скончался в лазарете, полковник вызвал к себе начальника крепостного гарнизона и приказал:
— С завтрашнего дня подготовьте солдат для воинского постоя в ауле Харачой.
— Там же не у кого! Ведь в Харачое живет одна голытьба, — удивился начальник гарнизона.
— Пусть режут скот, пусть шкуру с людей снимут, а надо проучить этих дикарей. Понятно вам? — закричал Дубов.
— Понятно, господин полковник, есть снять шкуру с этих дикарей, — отчеканил начальник гарнизона.
4.
На следующий же день Гушмазуко отправился к кадию. Несмотря на то, что нагрянувшие беды значительно расширили его кругозор и научили осторожности, он просто никак не связывал всего этого с религией. Кадий был в его глазах представителем высшей правды для мусульманина.
Оба-Хаджи встретил Гушмазуко довольно радушно.
— Да благословит всевышний ваш очаг и ваше спокойствие. Как поживаете? — приветствовал старый горец святого отца.
— Благодарим аллаха, жив и здоров. Как вы поживаете? — спросил в ответ кадий.
Дальше разговор вязался плохо. Гушмазуко не знал, с чего ему начать, а кадий ждал, что скажет ему посетитель.
— Как семья? Какие виды на урожай? — прервал наконец неловкое молчание кадий.
— Слава аллаху, всходы хороши. Если дожди будут, думаю, сумеем собрать кукурузу на прокорм семьи.
— Если ниспошлет аллах, — важно заметил кадий, молитвенно воздев очи.
— Вот с семьей у меня, кадий, большие неполадки...
— Да, да, знаю, очень нехорошо получилось, — перебил его Оба-Хаджи.
«Наверное, уже знает об убийстве сына старшины», — подумал старик и с минуту сидел молча.
— Вот я и пришел к вам за помощью, — сказал он наконец.
— Чем только могу... Все мы во власти аллаха, Гушмазуко.
— Знаю. Я доволен его волей, — начал старик, — но вот Элсановы силой забрали нашу невесту и первыми затеяли с нами ссору. Затем в драке убили нашего Ушурму. По их доносу всех нас пристав Чернов в тюрьму загнал... — Гушмазуко не смотрел на кадия.
— Все это я знаю, — махнул рукой Оба-Хаджи.
— Так вот... — старик помрачнел. — Еще двое из наших погибли в тюрьме...
— Царство им небесное, — спокойно проговорил кадий и, прошептав какую-то молитву, провозгласил: — Аминь!
— Аминь! — повторил за ним и Гушмазуко. — Да будет вами доволен аллах, — продолжал он. — Ну вот, от всех этих притеснений мой старший сын Зелимхан встал на путь абрека, и для него, и для нас это несчастье... — Гушмазуко низко опустил голову. — Хотелось бы покончить дело миром... Надеемся на вашу священную помощь...
Об убийстве Зелимханом сына Адода старик смолчал.
— А я слыхал, что Зелимхан убил помощника пристава, да говорят еще, что он же покончил и с сыном Адода, — хитро сощурив глаза, как бы между прочим, сказал кадий. — Это осложняет ваше положение.
— Почему? — выпрямился Гушмазуко. — Наших трое погибло, а их всего двое. Помощник же пристава, по нашим законам, — не в счет. Он же казенный человек.
— В том-то и грех. Самый большой грех! Главное дело — убийство помощника пристава, — сказал кадий, глядя в окно.
Наступило продолжительное молчание. Старику хотелось верить, что кадий поможет его семье. И все же ему казалось, что Оба-Хаджи что-то таит от него. Из головы не выходили слова сына: «Ведь они оба царские слуги».
— А что если Зелимхан явится с повинной к новому начальнику округа? — неожиданно произнес кадий, стараясь не смотреть на гостя. — Ведь все говорят, что господин Дубов хороший человек. Может, начальник помилует его и отпустит домой?
— Кого? — не понял Гушмазуко.
— Как кого? Зелимхана, конечно, — ответил кадий. Его пальцы, перебиравшие четки, замедлили свои движения. Он повернулся к старику.
Что-то в тоне святого отца насторожило Гушмазуко. Подумав немного, он спросил:
Ну, а вы, кадий, можете ручаться за это?
— За что?
— Что Зелимхана отпустят домой.
— Я только совет даю и призываю всевышнего к справедливости, — ответил Оба-Хаджи.
— Ваш совет — голос божий, кадий, — с чувством произнес Гушмазуко. — Мой сын убил царского чиновника, который приносил людям горе и беды.
— Но сын твой мог и не убивать его...
Кровь отхлынула от лица старика, но он сдержался.