— Нет. А зачем он мне?
— Как же, он ведь твой друг.
— Что вы, какой же он мне друг? — вор с искренним удивлением уставился на хозяина единственным глазом.
Пристав подумал немного.
— Пусть не друг, — сказал он серьезно, — но ты должен увидеть его и передать от меня несколько слов.
— Что же мне сказать ему?
— Скажи, что я хочу жить с ним в дружбе, что готов ему всегда и во всем помочь. Скажи еще, что я лично не сделал никакого зла его семье и не собираюсь этого делать, что все его беды произошли по вине старшины Адода Элсанова и его сына. А честь их семьи опозорили Говда из Махкеты и его сын Успа. Понял?
— Очень даже понял.
— Кроме того, пусти среди людей слух, что власти, дескать, не имеют никаких притязаний к Гушмазуко и его сыновьям, что во всем этом деле повинны Адод и Говда. Понял?
— Понял.
— Но учти, если хоть звуком одним обмолвишься об этом нашем разговоре, знаешь, где тогда будешь?
— Знаю.
— Где?
— На каторге.
— Вот молодец! Вор хорошо знает свое дело, — Чернов покровительственно кивнул Одноглазому и, выпроводив его за дверь, тотчас сел писать рапорт на имя начальника округа с просьбой помочь ему перевестись из Веденского участка.
10.
Когда пристав Чернов давал свои поручения Одноглазому, Зелимхана еще не было в Ведено.
Двое из совершивших тогда побег — Муса и Дика — отправились прямо в Шали, к родственникам. А Зелимхан с третьим товарищем, задержавшиеся, как нам уже известно, в ауле Старая Сунжа, скрылись в Сунженских лесах. Отсюда, проводив Саламбека в Сагопши, Зелимхан также прибыл в Шали.
Встреча трех оказавшихся вне закона людей произошла в доме родных Дики. За стаканом вина стали обсуждать ближайшие жизненные тропы.
— Если мы не будем держаться вместе, нас быстро перебьют поодиночке, — высказал свою точку зрения Муса, сделав хороший глоток вина.
Его поддержал Дика, добавив, что обстоятельства вынуждают их прежде всего совершить какое-нибудь дело.
— Не знаю как у вас, а у меня в доме пусто, — заявил он и вопросительно поглядел на Зелимхана.
— Меня, друзья, извините, — коротко сказал он, — но я сначала должен добраться до Ведено и выполнить поручение отца.
Возразить ему никто не посмел, и он тут же отправился в дорогу.
Идя окольными тропами, Зелимхан к вечеру добрался до того самого родника, где их два года назад, по пути в грозненскую тюрьму, остановили конвоиры, чтобы они могли утолить жажду.
Здесь Зелимхан немного постоял, прислушиваясь к шуму леса. Сейчас грозненские судьи и грозненские тюремщики не узнали бы в этом человеке своего узника. Он был в родной стихии: благородный могучий зверь, вырвавшийся из клетки в родные леса. Его тонкие ноздри трепетали, впитывая родные знакомые запахи, чуткое ухо улавливало каждый звук, глаза отмечали детали, о которых не имеет представления ни один горожанин. Каждый мускул его тела, как сжатая пружина, был готов к мгновенному действию — внезапному прыжку, стремительному бегу, разящему удару.
В этих местах ему был знаком каждый кустик. Какой из безлюдных тропинок ему идти? Но что это? Хрустнула ветка. Зелимхан мгновенно повернул голову, и ему показалось, что это сон: в десяти шагах от него стоил его родной брат.
— Солтамурад, ты?
— Конечно, я!..
Братья обнялись и с минуту стояли молча, не зная, с чего начать разговор.
— Как это случилось, почему ты здесь? — спросил наконец Зелимхан, осторожно трогая брата рукой, будто не веря своим глазам.
— Я уже вторые сутки сижу здесь в засаде, — отвечал Солтамурад, снимая с плеча свое курковое ружье.
— Что-нибудь серьезное?
— А как же! Услышав, что ты бежал из грозненской тюрьмы, все веденские чиновники всполошились и, вооружившись, рыщут по этой дороге.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Слава аллаху! — облегченно вздохнул Зелимхан. — А я уж подумал, что какая-нибудь новая беда выгнала тебя из дому.
Солтамурад сразу помрачнел. Фраза Зелимхана невольно напомнила ему, каким беспомощным оказался он, младший из братьев Гушмазукаевых, когда все беды обрушились на семью Бахо. А ведь все началось с того, что невесту-то отняли именно у него.
— Когда ты появился, — сказал Зелимхан, — я как раз раздумывал над вопросом: куда мне направиться — прямо в Ведено или сначала заглянуть в Харачой.
— Конечно, сначала окажи почтение своему дому, — обрадовался Солтамурад. — Идем скорее!
Братья двинулись лесом, вдоль дороги.
— Ну, рассказывай, как там у нас дома? — спросил Зелимхан.
— Ничего особенного, все по-старому, — вяло ответил Солтамурад.
— Все живы, здоровы?
— Здоровы.
— А как поживает дед? — спросил Зелимхан о дедушке Бахо. Солтамурад, более всего боявшийся этого вопроса, глядя в сторону, ответил:
— И он тоже ничего, — ему хотелось всячески оттянуть печальный разговор о смерти деда, хотя он прекрасно понимал, что какой-нибудь час брат узнает правду.
Недовольный его ответами, Зелимхан на минуту умолк, а Солтамурад, желая переменить тему, спросил об отце:
— А где остался Гуша?
— За несколько часов до моего побега из тюрьмы его с вещами увели из камеры, — ответил Зелимхан.
— А куда?
— Точно не знаю. Предполагаю, что его увезли во владикавказскую тюрьму.
— А Иса и Али где?
Услышав имена двоюродных братьев, Зелимхан снова взволновался, к горлу подступил ком, и он не сразу ответил.
— Их тоже перевели куда-нибудь? — спросил Солтамурад.
— Да вознаградит тебя аллах миром, их нет в живых, — с трудом вымолвил Зелимхан.
— Ой! — только и произнес младший брат.
После долгого молчания Солтамурад спросил:
— Как же это случилось? Где они умерли?
— На каторге нам пришлось испытать много тяжелого, — печально сказал Зелимхан, — там умер Али, а Ису мы привезли в Грозный больным, здесь, в тюрьме, и он скончался.
Некоторое время они шли молча, оба, видно, думая об одном.
— Что это ты хромаешь? — прервал молчание Зелимхан.
— Да так, ушибся немного, — Солтамураду мучительно стыдно было рассказать старшему брату о неудачной своей попытке отбить у врагов невесту. Рана, полученная им тогда, с его точки зрения, нисколько не спасала его чести.
— Это ничего, пройдет, — спокойно заметил Зелимхан и вдруг остановился, прислушиваясь. Мгновенно оба замерли: совсем недалеко, со стороны дороги, явственно слышались голоса.
Неслышно, как тени, братья двинулись в том направлении, откуда доносился разговор. Потом Зелимхан осторожно раздвинул ветви кустарника, и они увидели запряженную костлявой клячонкой арбу, в которой сидел крестьянин в поддевке из рваной овчины. Неподалеку от него, поперек дороги, на гладком, холеном коне восседал краснорожий лесничий. В руке у него была плетка.
— Нет у меня рубля. Были бы деньги, я бы сюда не приехал, — хмуро оправдывался крестьянин, сбрасывая с арбы сухой валежник.
— Нет, значит, и дров не увезешь. А ну, давай побыстрее, мне некогда! — лесничий замахнулся плеткой. — А ущерб, который ты нанес государственному лесу, должен будешь возместить.
— Не надо со мной так говорить, — взмолился крестьянин. — Я ведь собрал гнилой валежник, ни одной живой ветки не тронул,— и он шершавой рукой смел с телеги последние щепки и мусор.
В этот момент Зелимхан решительно вышел на дорогу. Худой, в рваном коротком бешмете, он гордо остановился на обочине.
— Эй, ты! Что придрался к человеку? — спокойно, но властно окликнул он лесничего. В первый момент тот опешил, но, разглядев вновь прибывшего, заорал:
— А тебе какое дело? Иди своей дорогой!
Лесничий замахнулся плеткой, но, словно не замечая этого, Зелимхан вплотную подошел к нему и схватил за узду его коня. Конь замотал головой, заржал, встал на дыбы, но, почувствовав могучую руку, подчинился человеку. Та же перемена — от заносчивости к покорности — очень быстро произошла с всадником.
Глядя в лицо Зелимхана, лесничий весь как-то слинял. А лицо это было достаточно выразительно: бледный, с плотно сжатыми губами, молодой чеченец в упор смотрел в глаза чиновнику. Тот растерянно огляделся и увидел Солтамурада, с ружьем в руках стоявшего на опушке леса.
— И оставь в покое этого бедного человека. Слышишь? — угрожающе добавил Зелимхан. — Да не вздумай мстить ему, а то рука моя настигнет тебя.
— Ты кто же будешь? Как твое имя? — дрожащими губами пролепетал лесничий.
— Мое имя — Зелимхан. И запомни его! А теперь убирайся отсюда!
Вконец перепуганный чиновник покорно затрусил прочь, но, едва достигнув поворота дороги, он пустил коня вскачь.
— Я запомнил твое имя, Зелимхан! — уже издалека прозвучал его голос, после чего был слышен только быстро удаляющийся цокот копыт.
11.
Махкетинский старшина Говда в отличие от своего сына был человеком непомерной гордости и совсем уж не робкого десятка. Поэтому, услышав рассказ Успы о его разговоре с Черновым, он пришел в ярость и набросился на свое незадачливое чадо с грубой бранью. Старик не имел ничего против того, чтобы Успа женился еще и на дочке купца, но и слышать не хотел о том, чтобы отпустить из дома Зезаг. Сейчас, когда Зелимхан оказался на воле, люди справедливо усмотрели бы в этом трусость; что же касается того, что Успа за эти два года так и не сумел сломить упорство непокорной жены, — это был величайший позор, который, как только об этом станет известно, сделает их семью всеобщим посмешищем.
Старик топал на Успу ногами, даже ударил его и строго-настрого приказал, чтобы сын немедля, сегодня же, изменил свое отношение к Зезаг. Мысль о винтовке, предложенной Черновым, Говде понравилась, но он заявил, что сам пойдет за ней, и не откладывая.
Широкоплечий, высокий махкетинский старшина был человеком крутого нрава, ему не было дела до чьих бы то ни было слез. Поэтому, собравшись ехать в Ведено, он вызвал жену и сказал ей:
— Если сын наш нынче вечером не сломает дурной нрав этой паршивой женщины и не станет мужчиной, то я ему не отец, а он мне не сын. Имей это в виду.
* * *
Зезаг, сгорбившись, сидела у окна своей комнаты. Когда на дворе стало темнеть, она встала, перешла в другую комнату и забилась в самый темный угол. Ее мраморно-белое лицо едва светилось во мраке, и на нем мерцали огромные ввалившиеся глаза. В этот вечер почему-то ей было особенно тревожно. Время от времени ее начинала бить дрожь и из глаз текли слезы, хотя она не замечала этого.
Вдруг распахнулась дверь и в комнату вошел Успа. Со света в первый момент он ничего не мог разглядеть и беспомощно озирался. Потом глаза его различили жену, и он решительно шагнул к ней.
— Зезаг, — сказал он глухим угрожающим голосом.
Она сразу вся сжалась, как всегда, готовая к сопротивлению.
— Ну скажи, Зезаг, долго еще собираешься ты ломаться? Не стыдно ли тебе?
— На моей душе нет греха, я никого не стыжусь, — сказала Зезаг, не глядя на него.
— Стыд!.. Кому из людей интересно, стыдишься ты или нет!
Успа сел на кровать рядом с ней и положил руку ей на плечо. Она содрогнулась от отвращения.
— Скажи, почему ты не любишь меня? — спросил он шепотом.
— Не знаю, — еле слышно ответила она.
— Лжешь, грязная сука! — срывающимся голосом закричал он. — Думаешь, тебе удастся встретиться со своим Солтамурадом? Трижды в могилу сойдешь раньше, чем увидишь его, дурная ишачка! — и Успа замахнулся на жену кулаком.
Зезаг даже глазом не повела и сидела, будто каменная.
— Я высушу тебя в этом углу, — прошипел Успа. — А в дом к себе на этих днях приведу самую красивую невесту.
— Приведи хоть княгиню, а меня оставь в покое.
— Нет, не оставлю! — он вдруг вскочил и заметался по комнате — Я еще не сказал тебе самого главного... Ты знаешь, что я на днях ездил в Ведено. Так вот, я добился от пристава Чернова, чтоб твоего Солтамурада упрятали в тюрьму...
Зезаг обомлела и испуганными глазами, не отрываясь, глядела и обезумевшее лицо этого человека.
— Поняла теперь, что брыкаться бесполезно? Теперь я нашел средство против тебя! — захохотал он, брызгая слюной.
— Не трогай меня, уходи! — заикаясь от страха, вымолвила она. — Хорошее средство ты нашел, богом проклятая собака. Не стыдно ли тебе, а еще называешься мужчиной!
— Средство самое верное! А что касается того, мужчина я или нет, это ты сейчас узнаешь!..
Глотая слезы, Зезаг дрожала как в лихорадке.
— Что тебе нужно от меня?
— Твоя любовь.
— Моя любовь?.. Тебе? — она обезумевшими глазами посмотрела на него. — Любить тебя, который погрузил меня в черную ночь на пороге моей чистой любви! Какое безумие, что я остановила в ту ночь руку Солтамурада: я побоялась тогда, что из-за меня прольется кровь невинных людей. Свершись тогда убийство, и я ни одного дня не провела бы в этом проклятом доме.
— Молчи, хватит! — заорал Успа. Он вдруг выхватил кинжал. — Я не ручаюсь за себя. Гляди: вот этим клинком я завтра же заколю Солтамурада, если ты сегодня не будешь моей. Слышишь?! Я буду резать его на куски. Чернов разрешил мне это...
«Он с ума сошел», — с ужасом подумала Зезаг, глядя на его покрасневшие дикие глаза. Успа шагнул к ней, протянув руки. Кинжал со звоном упал на пол.
— Я готова трижды умереть, лишь бы не быть твоею! — выкрикнула она.
Он замотал головой.
— Хватит злоупотреблять моим терпением! — и, дико кинувшись вперед, схватил Зезаг. Она рванулась в сторону, но он судорожно вцепился в ее плечи.
— Как тебе не стыдно, уйди от меня! — закричала Зезаг.
— Кого мне стыдиться? Я обнимаю свою жену! — Он схватил ее за горло и, повалив на пол, начал срывать с нее платье. Он все крепче сжимал ее в своих объятиях, из-под его рыжих бровей, как горячие уголья, сверкали налитые кровью глаза, ноздри туповатого носа раздулись, тяжелое дыхание вырывалось из них.
Полный ужаса взгляд Зезаг скользнул по его багровому лицу, и она поняла, что мольбы больше не помогут. Она не в силах была шевельнуться.
Мокрой от пота рукой Успа провел по ее бедру и с силой привлек ее к себе...
Обессиленный Успа лежал на кровати и пытался отдышаться, уверенный, что отныне Зезаг всецело принадлежит ему, что теперь она никуда от него не уйдет. В это время с пола донесся голос:
— Солтамурад, ва Солтамурад!.. Остерегайся его! — это кричала в бреду Зезаг. — Солтамурад!..
— Замолчи, стерва! Если еще раз произнесешь это имя, я зарублю тебя, — вскочил Успа.
Но Зезаг не слышала его, она бредила от сильного потрясения.
— Солтамурад, остерегайся!..
Когда Успа поднял ногу, чтобы ударить ее по голове, во дворе внезапно залаяла собака.
— Перестань!.. Кто это там? — услышал он голос матери.
Полный безотчетного страха, Успа выскочил из комнаты и забился в какой-то темный угол.
Через несколько часов, придя в сознание, Зезаг присела на полу и увидела, что в комнате никого нет. Превозмогая боль во всем теле, она выскользнула в окно и скрылась в ночном мраке.
12.
Обычный деревенский вечер с мычанием коров, возвращающихся с пастбища, и гомоном хлопотливых хозяек спустился над Харачоем, когда Зелимхан вступил в пределы родного аула. Привычным жестом отодвинув плетеную изгородь, подвешенную на деревянных обручах и служившую воротами, он вошел во двор и остановился, пораженный: он не увидел деда Бахо, сидящего на своем излюбленном месте. Что же еще случилось?..
Перед ветхой покосившейся галереей стояла с детства знакомая Зелимхану старая груша. Он вспомнил, какие вкусные плоды ел мальчишкой с этого дерева. Теперь оно цвело плохо, многие ветки торчали голые, высохшие. Они, как руки старого человека, ставшего на молитву, были печально устремлены к небу.
На веревке, протянутой над галереей, висел пестрый войлочный коврик, вышитый старательными руками Бици.
Не будем рассказывать, как произошла встреча Зелимхана с женой и матерью. Чеченки сдержанны во внешнем проявлении чувств, но были слезы — скупые, и нежные прикосновения рук — почтительные, когда эти измученные бедами женщины встречали вернувшегося хозяина. От них Зелимхан узнал о смерти деда Бахо.
— Ничего, сын мой, придет божий суд, и неправда будет наказана, — сказала мать.
Зелимхан хотел было сказать ей, что он обязательно отомстит за деда, за братьев и за все обиды, которые причинили им местные богатеи и царские чиновники, но решил не тревожить больное сердце матери. Он только спросил:
— Когда Бахо умер?
— В тот день, когда вас из крепости Ведено отправляли в Грозный, — ответила мать. И Зелимхан понял, что дед умер оттого, что переполнилась чаша тяжких оскорблений, причиненных его семье.
— К нам люди идут, сказала мать, увидев входивших во двор. Зелимхан вышел им навстречу.
— Ассалам алейкум, читайте доа, — сказал вошедший первым старец. Все приняли молитвенную позу, протянув перед собой руки. Стоявший впереди читал про себя заупокойную, а остальные шепотом повторяли «аминь». Затем все поочередно жали руку Зелимхана и говорили:
— Да сделает аллах место пребывания Бахо, Али и Исы счастливым!
Зелимхан благодарил их, призывая аллаха каждый их шаг, сделанный к его дому, записать им на благо. Говорил, что им можно было не тратить время на посещение его дома, что он и так знает своих друзей.
— Да избавит аллах и вас, Зелимхан, от тысячи печалей. Мы рады были повидать вас, — отвечали односельчане.
Затем, еще немного поговорив о мирских делах, гости ушли.
Оставшись один. Зелимхан обошел двор, хозяйским глазом отмечая ветхость строений и грустно раздумывая о том, что не часто придется ему, человеку вне закона, бывать в своем доме. Тут он заметил человека в рыжей папахе, стоявшего у ворот. Ба, да это же Багал — известный всем воришка. Одноглазый мялся, не зная, как встретят его здесь.