– Уйдите! – сказала Люська.
– Ты – царица этого мира, – сказал негромко император. – И я сам положу его к твоим ногам.
– Вы хотите мою кровь пить, – сказала Люська.
– Ну кто сказал тебе такую чушь! Я вижу линию твоих прекрасных бровей и линию твоих будущих бедер, я вижу, как скоро наполнятся упругой плотью твои перси...
– Император, больной вредно волноваться, – сказал доктор скрипучим голосом.
– Ухожу, ухожу, но мне хотелось бы, чтобы маркиза Люси присутствовала на аутодафе.
– Я запрещаю ей.
– Ну ладно, ладно, тебе лучше знать, старая клизма. Мы повеселимся без вас. Я ухожу. Отдыхай, набирайся сил, береги свою алую кровь, моя прелестница. Для тебя я запущу все часы, и время покатится вновь.
– Идите, идите и пришлите мне новую железную дорогу вместо той, которую сломал этот идиот Дантес, – проворчал доктор.
– Распорядитесь, – рявкнул император, кладя руки на плечи велосипедистов.
– Разумеется, – сказал Дантес, – сам сейчас пойду по магазинам и отыщу железную дорогу лучше прежней. Пускай тараканы катаются.
– Тараканов здесь нет! – завопил из кабинета доктор. – И ничего от Дантеса я не приму. Он Пушкина убил.
– На хрен мне нужен твой Пушкин! – закричал в ответ Дантес. – Я убил Марата!
Или они все сумасшедшие, или притворяются. А в самом деле они что-то таят... Бананы!
– На площадь, на площадь, – закричал издали император. – Все на площадь, у нас праздник! Аутодафе!
– Побежали? – спросил Дантес как мальчишка. – А то все хорошие места займут.
– Но это же инквизиция...
Дантес убежал, топая каблуками. Егор попытался вернуться в медпункт, но дверь была заперта.
– Откройте! – Он постучал в дверь. – Это я, Егор. Я один.
– Мне плевать на то, что ты один! – послышался голос доктора.
– Пустите Егора, – попросила Люська.
Доктор открыл дверь. Выглянул в щелку, убедился, что Егор и в самом деле один. Тогда впустил.
Бородка у доктора была седая, кривая, от этого он был похож на сказочного гнома.
Люська лежала на койке за занавеской. Она прикрылась простынкой до подбородка.
– Молодая кровь, – сказал доктор, – настоящая живая кровь. Сколько времени понадобится, чтобы она стала раствором ненужных химикалиев?
– Больно? – спросил Егор.
– Нет, совсем не больно. Только я испугалась.
– Конечно. Она так неожиданно на тебя кинулась.
– Я не ее испугалась, – сказала Люська. – Я этого толстого испугалась. Ты не представляешь, как он на меня смотрит. Он – ужасный человек!
Брови Люськи поднялись, губы дрогнули.
– Ну-ну, – сказал доктор. – Не разнюниваться. Павел Петрович ничего плохого тебе не сделает.
– Егор, возьми меня к себе, – попросила Люська.
Егор понимал, что взять ее некуда. Бежать? И скрываться в голом лесу с привидениями? Тупик... Важнее узнать, как можно выбраться из этого мира.
– Скажите, доктор, – спросил Егор, – а можно, чтобы она здесь подольше полежала? Она же раненая.
– Не бойся, – улыбнулся сказочной гримасой доктор. – Я тебя понимаю. Она еще полежит здесь. Ей нельзя вставать.
– Я могу встать, – возразила Люська.
– Ты что, не понимаешь доктора, что ли? – спросил Егор строго. – Сказано тебе – лежи! А когда будет можно, я тебя возьму.
– Ты меня не оставишь? А то он мою кровь выпьет.
– Нет, не оставлю.
– Побожись!
– Ну, честное слово. А теперь молчи и отдыхай.
Егор обернулся к доктору, который смирно стоял рядом, сложив руки на груди.
– Я не хочу здесь оставаться, – сказал он.
– Я тебе сочувствую, – ответил доктор.
– И нет возможности уйти отсюда?
– Необратима только смерть, – ответил доктор. – Но помочь тебе не могу.
Егор хотел доказать доктору, что ему обязательно надо уйти. Хотя бы ради Люськи, которую они, конечно же, погубят.
Дверь распахнулась.
– Вот вы где! – рявкнул Дантес. – А ну быстро, быстро, сам император спрашивал. Аутодафе начинается. Желательно присутствие маркизы Люси.
– И не мечтай, – сказал доктор. – Больная ослабела от потери крови. Ей прописан постельный режим.
– Ха-ха, постельный! – воскликнул Дантес. – С кем постельный?
– Иди, мальчик, иди, – сказал доктор Егору. – Он же не отвяжется.
Они быстро прошли пустым гулким залом. Все ушли на аутодафе.
– Все ушли на фронт, – сказал Дантес и рассмеялся. У него был неприятный смех.
Егор не задавал вопросов. Не может быть, чтобы такой человек был когда-то кавалергардом. Если он и убил Пушкина, то не на дуэли, а из-за угла. Или из гранатомета.
Все обитатели вокзала собрались на площади. Но если в здании вокзала они были толпой, то на площади люди потерялись в сером пространстве, лишенном теней, и казались кучкой экскурсантов, ожидающих автобуса.
Рядом с автомобильной стоянкой торчал столб – бревно от какой-то избы, вокруг была навалена куча деревяшек – большей частью сидений и ножек от стульев, палок и досок. Возле столба спинкой к нему стоял целый стул. На стуле сидела женщина-развалюха, которая хотела убить императора и чуть не убила Люську. Руки женщины были заведены назад и примотаны проволокой к столбу.
Прическа-луковица рассыпалась и превратилась в неопрятное воронье гнездо. Женщина чихала, шмыгала носом и не могла его утереть.
Неподалеку стоял рояль, которого Егор раньше не заметил. На крышке рояля было укреплено кресло – в кресле сидел император. За спиной торчали велосипедисты.
Когда Егор появился на площади, длинный сутулый мужчина в черном байковом халате и рыжем клоунском парике кончал читать приговор:
– И потому маркиза де Помпадур приговаривается к сожжению на костре живьем до исчезновения признаков жизни. Пепел ее будет развеян по ветру, а имя вычеркнуто из всех справочников и учебников истории. Госпожа маркиза де Помпадур, есть ли у вас что сказать уважаемому собранию перед началом публичной казни?
Казалось, что женщина страшно устала, голова ее немощно свисала, из гнезда-прически высовывались тряпки и концы проводов.
– Говорите, маркиза! – потребовал судья. Маркиза подняла голову. Страшное намазанное лицо с потекшей тушью вокруг глаз оглядело маленькую толпу. Маркиза постаралась что-то сказать, не получилось, и она плюнула на мостовую.
– А загорится? – громко спросил император.
– Должно загореться, – сказал чернобородый лысый человек в красном пиджаке. Егор догадался, что это палач.
– Тогда начинай.
– А причастие?
– Покойная была неверующей, – сказал император. – Я был с ней близок, я гарантирую.
Он снял корону и кружевным платком вытер лоб.
Палач поднял с земли палку, на конце которой была намотана темная тряпка. Дантес, который уже оказался у костра, вытащил из кармана зажигалку и чиркнул ею. Зажигалка загорелась. Огонек был бесцветным и маленьким. Егор заподозрил, что его обманули, – ведь говорили, что бензина здесь нет и оттого машины не могут ездить.
Дантес поднес зажигалку к тряпке, и факел вспыхнул.
По толпе прокатился шум или, скорее, вздох многих людей.
– Ну-ну! – прикрикнул на зевак император. – Я не потерплю здесь жалости. Она ведь нас не пожалела. Или кто-то готов занять ее место и освободить маркизу от наказания?
Никто не откликнулся.
– Начинай! – приказал император.
Палач поднес факел к костру. Он совал его в разные места, под дрова, под стул, на котором сидела женщина, огонь занимался, сначала робко и нехотя, а потом поднимался выше, почти без дыма.
В отвращении отвернувшись, Егор увидел старичка. Старичок был древним как мир. Он был ветхим музейным стулом, который существует только потому, что на нем висит табличка «Не садиться!».
Старичок был бесплотен. Плоть его улетучилась – то ли за долгую жизнь в настоящем мире, то ли за бесконечность, проведенную вне времени.
Хрупким, как скорлупа гусиного яйца, был круглый желтый череп. Под его куполом прятались выцветшие глаза, а между ними торчал нос, настолько туго обтянутый кожей, что, казалось, она вот-вот лопнет.
Двигаясь, старичок легко припадал на правую ногу, и видно было, что тело его ровным счетом ничего не весит, иначе торчащие худые кривые ноги не выдержали бы тяжести тела, даже малой.
Увидев старичка, Егор подумал, что не следовало бы такому дряхлому созданию приползать на аутодафе. Но, может быть, он был дружен с мадам де Помпадур и теперь переживает за нее?
А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.
Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.
Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:
– Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!
Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.
Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.
– О-о-ой! – пронзительно завизжала женщина.
– Нельзя же так! – закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его – как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.
Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.
Дантес кинулся за Егором.
Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:
– Ату его, ату мерзавца!
В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.
Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.
Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.
Егор еле отбивался – Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.
И больше Егор ничего не помнил...
Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.
Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.
– Спокойно, – сказал ему доктор. – Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день... у тебя был тяжелый день.
Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.
– Полежи, – сказал доктор.
Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.
Лежа, он повернул голову.
В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой...
И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.
– Тошнит, – сказал он. – Я хочу уйти.
Доктор помог ему подняться.
Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.
Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел – то ли на него, то ли на кострище.
Егор с трудом тащился за доктором.
Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал – скорее доктору, чем Егору:
– Я ведь любил ее.
– Ах, чепуха! – сказал доктор. – Вы никогда не любили. Вы не способны любить.
– Ты ошибаешься, Леонид, – сказал Кюхельбекер с горечью. – Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она – маркиза.
– Она была такая же маркиза, как я китайский император.
Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.
Егор не хотел оборачиваться к кострищу, но обернулся.
– Чего ты хочешь, мальчик? – спросил Кюхельбекер.
Он был высокий, сухой и, наверное, ломкий, как богомол. Если нажмешь как следует, рука треснет и отломится, как сухая ветка.
– Вы же знаете, – сказал Егор. – Я хочу уйти отсюда.
– Это очень трудно сделать, – сказал Кюхельбекер.
От неожиданности Егор даже остановился, чуть не свалив доктора.
– Значит, можно? Все-таки можно? – Егор даже оторвался от доктора и сделал шаг к Кюхельбекеру.
– Не место и не время для разговора, – сказал Кюхельбекер.
Они не успели дойти до медпункта. У входа в вокзал их ждал велосипедист.
– Молодого человека ожидают у императора, – сказал он.
– Нет, нет, нет! – воскликнул доктор. – Он болен, ему требуется отдых.
– Приказано доставить!
– Пускай идет, – произнес Кюхельбекер. – Я там буду тоже.
– Как только освободитесь, – сказал доктор Егору, – сразу ко мне.
– А куда же еще, – ответил Егор. – У вас Люська.
Император встретил его жирным хохотом.
Он сидел на своем троне в комнате милиции, вокруг горбились холмы ковров. В углах комнаты горели керосиновые лампы.
– В обморок упал! – смеялся император. – Ты что же, не видал раньше, как баб на кострах жгут?
Егор не ответил. Вопрос был издевательский. Император знал, что Егор не мог этого видеть.
– Хочу поговорить с тобой об интересных вещах, – сказал император. – Сегодня я свободен.
Егор плохо себя чувствовал, словно заболел гриппом, – голова гудела, и в горле першило.
– Пускай он сядет, – сказал старик Кюхельбекер. – Мальчик устал.
– Пора быть мужчиной, – возразил император. Но тут же смилостивился и велел садиться на ковер.
Егор уселся на мягкую вершину коврового холма.
Когда император двигал головой, на лысине вспыхивало множество зайчиков от керосиновых ламп.
– А ты уйди, – велел император Дантесу, который сунулся было в дверь.
Наступила пауза. Она длилась с минуту. Император разглядывал Егора. Потом спросил:
– Каким видом спорта занимаешься?
– Легкой атлетикой, – сказал Егор. – Но нерегулярно. А еще в детстве меня отдавали в теннисную школу, но я не показал себя.
– Себя надо показывать, – сказал император. – А как вообще в Москве обстановка?
– Какая обстановка?
– Политическая.
– Много интересного, – сказал Егор. – Магазины открываются...
– Преступность растет?
– Преступность растет. Рэкет. Мафиозные разборки.
Император сочувственно покачал головой.
– А у нас этого нет, – сказал он. – У нас порядок.
– У вас порядок – жечь людей! – вырвалось у Егора.
Император усмехнулся:
– Иногда приходится прибегать к жестким мерам. Что делать, если люди возомнили себя бессмертными? Хотя бессмертия как такового не бывает. Продление жизни, как правило, объясняется падением других функций.
Почему-то император показал на Кюхельбекера. Он подождал, пока Егор очистит банан, и спросил:
– А что еще? Ты рассказывай, рассказывай. Например, о своей семье.
– Семья как семья.
– Отец есть?
– Есть.
– А что же ты не захотел с ними оставаться?
– У меня был конфликт.
– Ну ладно, не рассказывай. В сущности, мне и не очень интересно, что у тебя за конфликт. А как у Людмилы семья? Неблагополучная?
– Не знаю. Я там не был.
– Но она, безусловно, рассказывала.
Егор понял, что император притворяется Павлом. И неумело. Говорит как современный человек. Они тут играют в игры, ленивые игры, потому что боятся потерять власть. Хотя зачем человеку власть в этом холодном болоте?
– Ты слышал мой вопрос, Егор?
– Она живет с матерью, – сказал Егор. – Отец их бросил. Мать со своим новым мужем, или кто он там ей, пьет. Они бьют Людмилу. Она от них убежала.
– Ясно. Неблагополучная семья, – сказал император. – С этим что-то надо делать?
– Она уже хочет вернуться, – сказал Егор.
– Разумеется, – согласился император. – Что ей сейчас делать? Рано.
Он достал длинную тонкую руку, выпиленную из кости. Пальцы руки были загнуты. Этой рукой он принялся чесать себе спину под бронежилетом.
– Никогда не снимаю бронежилет, – сообщил он Егору. – Потому что никому не доверяю.
– А вы бросьте все это, – сказал Егор.
Император нехотя засмеялся. Побулькал в горле. И сказал серьезно:
– У нас беда. Никто не стареет. Ты скажешь – это счастье. Но ребенок не может стать взрослым, бутон цветка не может распуститься и расцвести. Ты меня понимаешь?
– Понимаю.
– Я должен тебе признаться, – продолжал император. – Я полюбил твою спутницу Людмилу. Я полюбил ее искренне и нежно. Но мое стремление к ней противоречит моей порядочности. Это... как бы найти нужное слово? Подскажите, канцлер... – Император повернул голову к Кюхельбекеру.
– Это неприлично, – отыскал нужное слово Кюхельбекер.
– Вот именно. Бутон должен раскрыться, чтобы цветок соединился со мной, с пчелой, которая прилетит выпить его нектар. Но я нетерпелив. Живу вне времени. Для тебя пройдет пять лет, для меня – один бесконечный день.
– Но как же...
– А вот вопросов не надо, – оборвал его император. – Могут быть пожелания.
– Нам с Люсей пора домой, – сказал Егор, словно предыдущего разговора не было.
– А он у нас упрямый, – усмехнулся император.
– Вы же сами сказали, что бутоны здесь не раскрываются, – сказал Егор.
– Вот именно, – согласился император. – А ты в Воронеже бывал?
– Нет, а что?
– Там, наверное, сейчас сугробы, метель завывает, а окошки такие желтые, теплые, заглянешь внутрь – стоят елки наряженные, игрушки висят, на столах выпивка и закуска...
– На окнах узоры, – сказал Кюхельбекер. – Внутрь не очень-то заглянешь.