– На окнах узоры, – сказал Кюхельбекер. – Внутрь не очень-то заглянешь.
– Опять испортил песню! – обиделся император. – Идите прочь! Надоели!
– Иду, иду, – ворчливо ответил Кюхельбекер, – ты не очень-то с нами ссорься. Как вознесли тебя, так можем и низвергнуть.
– Долой!
Егор поднялся и пошел к двери. Сзади Кюхельбекер спросил обыкновенным голосом:
– Скоро очередная доставка. Дыню заказывать?
– Хватит! Незрелые они. Закажи побольше винограда, – распорядился император.
Егор вышел из ковровой комнаты. Перед дверью сидел на корточках велосипедист.
Он дремал и не заметил Егора.
Егор прошел в медпункт.
Доктор ползал по полу и пытался починить железную дорогу.
– Как там Люся? – спросил Егор.
– Отдыхает, – сказал доктор. – А ты, если плохо себя чувствуешь, ложись на пол, расслабься.
Егор заглянул за занавеску. Люська лежала, закрыв глаза. Она была очень красивой девочкой. Как же Егор раньше не замечал этого? Наверное, потому, что она была еще маленькая. Егор подумал, что нет никакой гарантии, что император в самом деле будет ждать, пока Люська вырастет. Он лжец, у него на лице это написано.
– Простите, я не знаю вашего имени-отчества, – обратился Егор к доктору.
– Леонид Моисеевич, – ответил доктор сразу. Ну вот, никакой он не Фрейд.
– Леонид Моисеевич, у меня есть подозрение, только никому не говорите...
– Не скажу.
– Ваш император – он случайно не вампир?
– Вампир, – спокойно ответил доктор. – Но не от стремления к человеческой крови, я полагаю, он ее не очень жалует, а от убеждения в том, что только таким способом он может сохранить силу и энергию.
– Но ведь это чепуха!
– Поживи у нас и с наше, – усмехнулся доктор, – и тогда тоже будешь верить черт знает во что.
– Значит, на самом деле он не любит Люську?
– А он сказал, что любит?
– Он сказал, что хотел бы, чтобы ей стало семнадцать лет и чтобы тогда она поняла, какой он драгоценный.
– Забавно, – заметил доктор. – А вы не разбираетесь в детских железных дорогах?
– Нет, уже семь лет как мою выкинули.
– Жаль.
– Значит, он хочет высосать ее кровь? – Егор внутренне содрогнулся от отвращения.
– Не придумывай ужасов, – сказал доктор. – Мы здесь цивилизованные персоны.
– Даже когда сжигаете женщину на костре?
– Она не женщина, а уголовная преступница.
Доктор ткнул пальцем в занавеску, наступила тишина. Люська во сне забормотала.
– А вы давно здесь? – спросил Егор.
– Давно, – ответил доктор. – Я сюда попал еще до войны.
– Значит, железную дорогу только здесь увидели?
Леонид Моисеевич поправил сбившуюся набок бороду, разложил ее по груди редким веером, поднялся с колен и ответил обстоятельно, показав, что сумел заглянуть в мысли Егора:
– Да, я попал сюда в тридцать седьмом. Когда никто и не мечтал о таких игрушках. Но потом я увидел одну – когда у вас появился магазин «Детский мир». Мне приносили пациенты. Кто вагончик, кто – домик. Я собрал этот мирок, мой собственный. Но в последние годы вагончики пропали. Видно, их не осталось в «Детском мире». За ними надо ехать в Лейпциг.
– Куда?
– В Германию, в город Лейпциг. Там их изготавливают, и, говорят, там есть специальный магазин не то на улице Карла Маркса, не то на площади Димитрова.
– А разве у вас тут есть Германия?
– Земля круглая. У нас есть и Австралия, только я не уверен, живут ли в Австралии люди. Хотя почему бы и не жить им – ведь несчастных и загнанных людей достаточно во всем мире. К сожалению, связей с другими странами у нас почти нет. Из-за шуток природы. Природа не разрешает нашему миру иметь автомобили или самолеты. Пробовали туда отправиться на воздушном шаре... Но беда в том, что люди, пожившие здесь несколько лет, становятся иными. Кровь в их жилах сменяется питательной смесью и становится холоднее на шесть градусов. Мы ведь не теплокровные млекопитающие, как можно предположить по внешнему виду. Попробуйте мою руку – чувствуете, какая холодная? Нет, это не возраст. Просто черепахи и крокодилы долго живут. Мы тоже бесконечно живем, потому что окружающая температура здесь постоянна. Ты понял?
– И это будет со мной?
– Обязательно будет. И даже вся кровь младенцев тебе не поможет.
При том Леонид Моисеевич недобро усмехнулся.
– Я не хотел бы сам стать таким, – голосом воспитанного мальчика ответил Егор.
– Кошмар, – сказал доктор. – Но еще хуже было испытать страх, овладевший в новогоднюю ночь доктором медицины, профессором Рубинштейном, когда за мной пришли. Я был согласен на все...
Доктор смущенно поморщился и пошел за занавеску посмотреть, как себя чувствует Люська.
Вернулся он через минуту.
– Все в порядке, – сказал он и улыбнулся. Щечки у доктора были в голубых жилках сосудов. – Все в порядке, вы можете соорудить воздушный шар и лететь на нем в Лейпциг, если город Лейпциг существует. Наша беда в том, что за Минском начинается болотный пустырь. Оттуда не возвращаются. Говорят, в тех болотах живут страшные твари, которые пожирают путников.
– Ерунда, – сказал Егор. – Я полечу на воздушном шаре, я пойду в те болота. Честное слово, я много чего смогу, потому что еще хуже для меня остаться здесь.
– У каждого своя судьба. И вашей подруге здесь не место.
– Я все слышу, – сказала из-за занавески Люська. – Откройте занавеску, я видеть хочу.
– Отдыхай, отдыхай, – сказал доктор.
Худая Люськина рука отодвинула занавеску в сторону.
Люська сидела на кушетке. На плечи она плащом накинула простыню, но видно было, что грудь и живот ее перевязаны поперек бинтами, чтобы кровь не текла из бока.
– Ой, – воскликнул Леонид Моисеевич, – вы меня доведете до могилы! Разве можно, девочка моя, в таком состоянии прыгать по кровати? Еще сантиметр в сторону – и вы бы погибли окончательно.
Люську он жалел, боялся за нее, а вот к Егору относился равнодушно. Это было немного обидно, с другой стороны, любовь доктора ему была не нужна. Егору почему-то казалось, и, как выяснилось, ошибочно, что он один здесь одержим желанием убежать, а остальные просто существуют. Ради этого можно пойти на хитрость, потому что этим людям верить нельзя. Отсюда должен быть выход. Потому что любая комната, в которой есть вход, имеет и выход.
Об этом он и сказал доктору, когда тот наконец уложил Люську на кушетку, но оставил занавеску открытой.
– Глупости, – ответил доктор. – Существует смерть. В нее есть вход, а обратно никто не возвращался. Допустим, что ты умер.
– А где же тогда мой дедушка? Где наш сосед по даче полковник Семенов? – спросил Егор. Вопрос был наивным, но он зато задал его сразу, не задумываясь. – Если бы это был тот свет... Тогда здесь слишком мало людей.
– Ну а если это лишь малая часть того света?
– Нет! – вмешалась в разговор Люська. – Вы ошибаетесь, Леонид Моисеевич. Не может быть, чтобы люди умирали только в ночь под Новый год.
– Вот это аргумент! – согласился доктор. – В тысячу раз лучший аргумент, чем гипотеза Егора. Но я могу возразить: это потусторонний мир для тех, кто умер в ночь под Новый год! А все, кто умер второго января, живут в соседнем потустороннем мире. Нет, нет, я шучу, я сдаюсь перед логикой нашей маленькой пациентки.
– А если вы сдаетесь перед логикой, – осторожно спросил Егор, – то, может быть, вы знаете правду?
– Правду? Правду здесь знают... несколько человек.
«Так, – с удовлетворением подумал Егор. – Мы победили. Он признался».
Голова Егора работала четко и быстро, как на удачном экзамене, он, не теряя ни секунды, сказал:
– Здесь даже детей нет. Вы хотите, чтобы мы остались одинокими детьми?
– Дети мои, – вздохнул доктор, откинул полу белого халата и достал из кармана брюк носовой платок. – Я отдыхаю с вами сердцем, и в то же время мое сердце обливается кровью.
Доктор высморкался, пригладил редкие белые волосы и некоторое время продолжал держать платок наготове, словно ожидал, что из глаз покатятся слезы. Слез не было. Доктор с сожалением положил платок в карман.
– Так, значит, нам и гнить здесь? – спросила Люська.
– Ах нет, – сказал доктор. – Здесь вы не одиноки. Насколько я знаю, на некоторых постах есть молодежь, даже дети. Мало детей, совсем мало, как-то наш Макаренко, вы о таком не слышали, хотел даже организовать школу, чтобы дети не оставались вне системы образования. Он обил все пороги, даже императора чуть было не склонил к этому. В конце концов оказалось, что никто не возражает, но никто и не поддерживает этого учителя.
– Я знаю, – сказал Егор. – Макаренко написал книгу о беспризорниках.
– Вот именно, в мои годы он был очень популярен. Руководил колонией имени Дзержинского. Чекисты всегда любили детей. Папу с мамой убьют, а детей начинают любить. А может, детей уже нет. Вы же знаете, насколько на дальних постах трудная и рискованная жизнь. Бандитизм, призраки, насекомые, черви... – Доктор закручинился.
– Леонид Моисеевич, – взмолился Егор. – Ну скажете вы наконец, к кому нам пойти? Кто знает правду?
Вдруг Люська заплакала. Наверное, она заплакала не нарочно, но этот тихий плач стал как бы последней каплей... Доктор давно хотел сказать то, что знает, но боялся. И причины страха стали очевидны, когда он вдруг мелкими шажками побежал к двери, приоткрыл ее и выглянул.
– Здесь и стены имеют уши, – сообщил он, вернувшись. И продолжал шепотом: – Я очень надеюсь на то, что вы уже достаточно взрослые и не будете болтать о том, что я скажу.
Егор и Люська затаили дыхание. Только бы не спугнуть его.
– Путь в обыкновенный мир есть, – продолжал доктор. – Я в этом уверен. Вы видели продукты, которые попадают сюда от... от вас?
– Бананы, – сказал Егор.
– И бананы тоже, – вздохнул маленький доктор. – А для этого, чтобы они угодили на стол к императору, кто-то должен протянуть руку в ваш мир и даже что-то держать в этой руке. Я полагаю, что ведает этой секретной операцией мой старый друг Вилли Кюхельбекер.
– Что же он – знает и молчит? – спросила Люська. – А другие должны воду пить?
– Сила вождей заключается в том, – сказал Леонид Моисеевич, – что они знают нечто неведомое простому народу. Если бы дырка, ворота, соединительный туннель существовали, многие бы кинулись туда. С самыми плачевными результатами.
– Он вернется, – объяснила Люська Егору, показав на доктора, – а у него все уже от старости померли.
– К сожалению, вы правы, – сказал доктор. – По крайней мере, моей дочке сейчас больше лет, чем мне. Я часто считаю, вот на Земле год прошел, вот еще год. А мне все так же – шестьдесят четыре.
– А как вы считаете годы? – спросила Люська.
– По Новым годам, – ответил Леонид Моисеевич. – В Новый год всегда какие-нибудь новенькие появляются. Вот и сейчас – вы появились, и я знаю – моей Оленьке там, на Земле, стукнуло восемьдесят. Вы представляете?
Егор помотал головой, чтобы сбросить с себя гнет чепухи.
– Вы лучше рассказывайте про Кюхельбекера, – попросил он.
Доктор поднял руку, возражая:
– Но главная причина, по которой мы не можем вернуться обратно, заключается в том, что если твоя кровь превратилась в теплую жижу, то ты уже не сможешь жить на Земле. Ты обречен...
– А откуда вы это знаете? – спросил Егор, ловя доктора на слове.
– Это всем известно.
– А что, если это очередная выдумка какого-нибудь императора, чтобы вы не совались? Сидите и не рыпайтесь.
– К сожалению, это было известно до императора и помимо императора. Да я сам ставил некоторые опыты... Состав крови иной.
– И что? – спросила Люська.
– Организм лишен иммунитета. Там, наверху, вы скоро умрете.
– А у нас какая кровь? – вдруг перепугалась Люська.
– Вы всего один день здесь живете, – засмеялся доктор. – Рано еще переродиться.
– Все равно нам надо спешить, – сказал Егор. – Мы должны уйти как можно скорее. Я поговорю с Кюхельбекером. Он революционер, декабрист, он должен меня понять.
– Возьми меня с собой, – попросила Люська.
– Невозможно, – сказал Егор. – Ты у нас раненая.
– Я почти выздоровела.
– Нет, нет! – почти закричал Леонид Моисеевич. – Вы загубите ребенка! Мало вам, что ей и без того грозят!
– Где я его найду?
– Кюхельбекера? Возможно, он с императором. У них много общих дел. Или он у себя. Найди кабинет начальника вокзала. А впрочем, ты можешь спросить. Спроси, не видели ли господина Кюхельбекера. Или Вилли. Он любит, когда его так называют...
– Я скоро вернусь, – сказал Егор Люське. – Сиди и жди меня. И не бойся.
– Я не дам ее в обиду, – сказал доктор. – Даже если это будет сам император.
Егор закрыл за собой дверь и подумал, что все-таки какая-то угроза от жирного императора исходит. Но сейчас лучше о нем не думать. Лучше думать о том, как он убедит Кюхельбекера отпустить их с Люськой обратно. Егор не знал, какие слова он отыщет для такого разговора, главное, чтобы Кюхельбекер понял, что произошла ошибка, что они с Люськой принадлежат совсем другому миру и ошибку надо исправить.
Егор вышел в большой зал, где так же, как и раньше, разгуливали бездельники, ожидавшие выхода императора, а может быть, нового обеда или казни. И так день за днем, вернее, весь день без перерыва, а день этот длится тысячу лет. Наверное, лучше броситься из окна, как тот самоубийца на Университетской, если тебе скажут окончательно, что ты вечный узник в стране бессмертных.
Буквально через несколько шагов Егор натолкнулся на Дантеса, который торчал посреди зала, задумчиво накручивая на указательный палец светлый локон.
– Ты где пропадал? – строго спросил Дантес, обрадованный тем, что ему подвернулось занятие.
– Меня доктор послал Кюхельбекера найти, – соврал Егор, решив, что так сказать лучше, чем признаться.
– А зачем? – спросил любопытный Дантес.
Егор не успел ответить, как их прервали. Подошла полная рыхлая девица лет двадцати, в очках с одним стеклышком, за ней шел бородатый мужчина с гитарой на ремне через плечо.
– Мальчик, ты поешь Окуджаву? – спросила девица.
– А что? – ответил вопросом Егор.
– Мы расширяем группу, – сообщила девица.
– Оставь его в покое! – прикрикнул на девицу Дантес. – Видишь, что я с ним разговариваю!
– Ах, только не думайте, что я вас испугалась! – сказала девица, но отошла.
– Так зачем тебе понадобился наш канцлер? – спросил Дантес, глядя вслед девице.
– Доктор хочет, чтобы он поговорил с Люсей.
– Ах, как это интересно! О чем же?
– Вы лучше сами спросите, – сказал Егор.
– Ну ладно, – миролюбиво сказал Дантес. – Он мне все равно расскажет. Так ты его ищешь?
– Ищу.
– А он на площадь пошел, – сказал Дантес. – Там драка получилась.
Дантес рассмеялся. Он продолжал:
– Народ кинулся пепел собирать. Как остыло, кинулся собирать.
– Какой пепел?
– Ну как же – если набрать пепла от сожженного, то в карты везет и еще много полезного. А у нас давно никого не сжигали... Иди, иди, он там, наводит порядок.
Егор вышел на площадь.
В отдалении, возле обгоревшего столба, суетилась кучка людей.
«Это же Средневековье, – подумал Егор. – Неужели в такое возможно верить?» Он понимал, что возможно. Мало ли во что верят дураки на нашей Земле; посмотри любую газету – то белая магия, то колдун, то экстрасенс. Стыдно за человечество.
Егор перешел через площадь. Над его головой все так же бежали сизые облака. Но должны же они когда-нибудь кончиться!
Возле костра никакой драки не было. Люди, в основном совсем старые, возились в пепле, собирали обгорелые палки, угольки – видно, пепел мадам Помпадур и в самом деле представлял для них ценность. Кюхельбекера не было видно.
– Егор! – окликнула его древняя женщина, которая некогда была, наверное, даже красивой. Но это было очень давно.
Откуда она его знает?
– Вы меня? – спросил Егор.
– Как я рада, что вас нашла, – сказала женщина низким, хриплым, прокуренным голосом. – Вас ждут.
– Кто меня ждет?
– Вас ждут мои друзья. Нам необходимо поговорить.
– Но я же тут никого не знаю. Я ищу Кюхельбекера.
– Кюхельбекер никуда не денется, – строго сказала женщина. – Есть несравнимые ценности. Я представляю ценности моральные. Кюхля – всеобщую продажность. Вы меня понимаете?
– Нет, не понимаю.
– Именно мои друзья могут вам помочь. Вам же нужна помощь?
– Но недолго, ладно? – сказал Егор.
Женщина хрипло засмеялась.
– Здесь не бывает таких понятий.
– Такие понятия везде бывают, – возразил Егор. – У меня пульс бьется, значит, время идет.
– Он перестанет биться. Так пойдем, мой мальчик? Мой утренний барабанщик.
Она направилась через площадь к зданию гостиницы. Но не к ней, а к дому рядом, старому, кирпичному, явно дореволюционному.
Со стороны вокзала в стене была небольшая ободранная коричневая дверь.
Женщина стукнула в нее три раза.
– Кто идет? – спросили изнутри.
– Заря свободы.
Дверь открылась. За ней стоял амбал в белом халате, которого Егор раньше видел на площади.
По темному коридору они спустились в подвал. Женщина вела его за руку. Впереди горел свет. Неожиданно Егор оказался на сцене.
Сама сцена была размером со среднюю комнату, какие бывают в жэках, небольших учреждениях или странных полуподвалах, отданных штабам гражданской обороны. Тут и устраиваются собрания – от союзных до ветеранских. Егор сразу вспомнил, когда он был в подобном зале: приходил с бабушкой, когда его не с кем было оставить дома.
На сцене был длинный стол под суконной красной скатертью, на нем в ряд, как на спектакле самодеятельного театра, как бы обозначая обстановку и время, стояли керосиновая лампа, граненый графин для воды и рядом с ним два стакана. Графин и стаканы были пусты. Они были ритуальными символами.
За столом сидел президиум – басовитая женщина, что привела Егора сюда, изможденный мужчина с очень длинной черной бородой и проваленными светлыми глазами и другой, скучный, в очках, схожий с манекеном своей полной неподвижностью.