Когда никто не ответил, он выпил стакан и сказал:
– Люди стареют, как стулья. Стул бывает новый, а потом разваливается. Он неодушевленный. Так и мы – стулья.
– Стулья! – засмеялся Партизан. – Из красного дерева.
«А сколько вам лет?» – хотел спросить Марфуту Егор. Но у женщины спрашивать об этом неприлично.
Вдруг он увидел себя со стороны в бытовке, тускло освещенной светом из двух маленьких окошек, сидят за шатучим столом несколько человек и пьют холодную воду из чайника.
– Сухарика еще хочешь? – спросила Марфута.
– Не хочу! – вырвалось у Егора. – Ничего не хочу! Я домой хочу.
– А вот домой, к папе и мамочке, у нас дороги нет, – сказала Марфута. – Многие бы желали, но не получается.
– Ты не права, Марфута, – сказал Партизан. – Говорят, что были отдельные попытки.
– Удачные? – спросил Егор.
– Молодой человек, вы попали сюда по своей воле. И притом по сильной воле. У вас просто не было другого выхода. Только отчаяние. Да, именно отчаяние вы оставили за своей спиной. Вы спаслись от отчаяния, приехали к нам, мы довольны, что вы нам свежие московские новости будете рассказывать, но вам вдруг захотелось обратно. Да если б это было возможно, люди начали бы шастать между нашими действительностями. И к чему бы это привело?
– К полному разрушению обоих миров, – ответил Пыркин. – Исторически это нам известно. Слияние двух цивилизаций всегда приводит к гибели одной из них. Дружбы народов, как и дружбы галактических цивилизаций, пока не отмечено. Но, скажу я вам, мне досталась плохая, ядовитая и, может, даже отравленная водка.
– Что любопытно, – заметил Партизан, – здесь отравиться нельзя. Как я понимаю, происходит нарушение связей в организме. Но вырвать может.
– Только не меня! – сказал бывший учитель.
– А здесь много людей? – спросил Егор. Он задавал вопросы вроде бы и правильные, но, как сам понимал, не главные. Но не знал, где же главные вопросы и знает ли кто-нибудь ответы на них. В голове постепенно воцарялась экзаменационная тупость, когда нет ни одной мысли и совершенно все равно, что поставит тебе учитель.
– У нас раньше людей больше было. Но многих нелюди затравили. Это же ужас какой-то, живем, словно на границе, – сказала Марфута.
– А за рекой Афганистан, – сказал Пыркин.
– При чем тут Афганистан! – отмахнулась Марфута.
– Ты не знаешь по возрасту, – ответил Пыркин. – Афганистан сложился уже после твоего отбытия сюда.
– Вот когда они нам не нужны, – сказал Партизан, – то они тут как тут. Крутятся, требуют отдать собачку. А когда нас уничтожают, как котят, то их не дозовешься.
– А если я сейчас захочу умереть? – громко спросил Егор. – Если сейчас захочу, чтобы не ждать, как гнилой стул? Что мне надо сделать?
– Можно, – сказал Пыркин. – Это именуется самоубийством и не поощряется. Грех это.
Егор вспомнил самоубийцу у метро. Но что-то заставило его промолчать о нем. Может, самому было страшно вспоминать.
– Человеку это несвойственно, – сказала Марфута. – Мы же все большие жизнелюбы.
– А как отсюда уйти?
– Егорушка, – сказал Партизан, – ты об этом спрашивал. Ты думаешь, что уйдешь и все станет на свои места? Ничего подобного! Тебе там места нет.
– Почему?
– Знающие люди говорят, – ответил Партизан, – что наши места в первом мире тут же занимают наши двойники. То есть, другими словами, мы сюда и не переходим, а переходит лишь...
– Лишь субстанция, – сказал Пыркин. – Как бы духовная эманация личности. Этот вопрос интересен, потому что тогда возникает закономерный вопрос: а не в раю ли мы с тобой? И скорее всего, я допускаю, что именно генетическое воспоминание о существовании нашего мира, о дублировании миров и послужило основанием для легенды об аде и рае.
– И тогда у нас рай, – сказал Партизан. Сказал ядовито, с издевкой. Конечно же, он так не думал.
– Тем не менее, – сказала Марфута, – у нас с вами большой праздник. Сегодня – Новый год. И это большой юбилей для каждого из нас. Именно в эту ночь мы пришли сюда, чтобы навеки поселиться в мире, где нет зависти, оскорблений, уничижений и гонений. Да здравствует свобода! Как жаль, Пыркин, что ты не взял с собой шампанского.
– Только деньги тратить, – презрительно ответил Пыркин.
Никто не засмеялся.
– А когда ночь будет? – вдруг спросила Люська.
– Ночи, моя красавица, здесь не бывает, – сказала Марфута. – Здесь всегда так.
– А когда же спать? – спросила Люська.
Марфута переглянулась с Партизаном. Ответил Пыркин:
– Ты, конечно, можешь подумать, что мы уроды и даже привидения. В таком случае отвечу: от такой же и слышу. Но самое печальное в том, что здесь можно не спать. Правда, можно себя уговорить, особенно если устанешь или перенервничаешь. Но проспишь немножко – и вскочил. Проснулся, и ничего, блин, не изменилось. Партизан фуражки меняет, а Марфута пасьянс раскладывает. Тьфу ты!
– Вениамин прав, – сказала Марфута. – Как вы уже догадались, времени у нас нету. Попался бы преподаватель хороший, я бы за пятьдесят лет сто языков выучила. Пошла бы по всему миру, из страны в страну, всюду бы людей встречала, беседовала с ними. Давно собираюсь на Эйфелеву башню поглядеть. Ты не видал?
– Нет, не видал, – признался Егор.
– И мы с генералом в Отечественную не дошли. Немного не дошли. Берлин взяли, а мой генерал говорит – теперь, говорит, Сталин даст приказ, и будем мы брать Париж малой кровью. Но, к сожалению, наступил праздник Победы, и не побывала я в Париже. Думала я тогда: выйду замуж за генерала, поедем с ним в Париж как почетные гости...
– Марфута была боевой подругой, – пояснил Партизан. – Мы таких, как она, понимали, но не уважали.
– Всю войну, – подтвердила Марфута, – не отходила. Раны перевязывала, самогоном отпаивала, на руках от поля боя до «Виллиса» носила. На Новый, 1946 победный год стояли мы тогда в стратегическом резерве главнокомандующего в Польше на случай обострения. Пошла я в парикмахерскую, чтобы маникюр сделать, краковская была там парикмахерская, но маникюр хорошо делали. Платье на мне гражданское было, трофейное, из крепдешина, пальто на заказ, а он ждал меня на торжественный ужин. Я прихожу без пятнадцати двенадцать, как сейчас помню, меня его денщик Эдик встречает, с такой гадкой улыбкой. К генералу, говорит, нельзя. У них сурприз. Какой еще сурприз? А такой, что приехала к нему его супруга Мария Тихоновна с их сыном Матвеем... Так что генерал Василий Федорович делает вид, что праздник готовил к приезду жены, а мои шмотки, какие дома были, покидал в заднее окно, а офицерские жены их разобрали. Ах! Если бы вы знали, как гадко он смотрел на меня! Это за то, что я раньше отвергла все его притязания. Я вышла. Путь один – кидайся в реку Вислу, но даже смерти не хотелось. Главное, не хотелось жить на одной земле вместе с ним. Он же обещал мне жениться, говорил, что как только первая возможность – развод. Понимаешь?
Она взмахнула толстыми руками, и зазвенели браслеты. Егор увидел ее иначе, чем до рассказа. Это была пышная, курчавая, чернокудрая, страстная женщина. Егор мысленно употребил эти слова, хотя они были книжными и в жизни Егор их никогда не употреблял.
– Со Старым годом! – воскликнула Марфута, поднимая свою недопитую чашку с водкой. – За Родину! За Сталина! За Победу!
– Совсем рехнулась старая, – сказал Пыркин. – Пойду погляжу, как на том берегу, продолжают наблюдение?
Он взял с полки бинокль. Егор тоже поднялся.
– Я с вами, – произнес он.
Он услышал, как за спиной Марфута сказала:
– Вот тебе, Людмила, новогодний подарок. Сережки из чистого золота с малахитом. Носи от моего имени.
– У меня уши непроколотые, – ответила Люська.
Пыркин стал смотреть в бинокль на тот берег, не обращая внимания на гостей, которые появились на набережной.
Плотная сутулая девушка с длинными черными волосами, в бесформенном сером платье с накладными карманами и в шлепанцах, толкала перед собой инвалидное кресло, в котором обвисло сидел толстый юноша со спутанными длинными жирными космами.
– Кто это? – спросил Егор.
– Не обращай внимания, – сказал Пыркин. – Психи разного рода. Здесь кого только нет. Это скоро кончится.
– Кончится? Как стулья?
– Да. Как стулья. Соня Рабинова, я с ней знаком, хорошая была девушка, ее хотели на вокзал взять, но она объяснила, что попала сюда из-за сифилиса. Представляешь, ее завкафедрой заразил. Здесь она этого нашла... идиот, идиот, а ведь тоже сюда захотел. Тоже ему дома, видите ли, плохо было. Вот она его и возит. Искупает свои грехи.
Марфута услышала этот разговор, вышла из бытовки и крикнула длинноволосой девушке:
– Сонька, заходи к нам, мы Новый год провожаем.
– Нет, спасибо, – ответила девушка. – Это развлечение не для нас.
– Откуда тебе знать? – сказал Пыркин. – Может, твой идиот желает с нами выпить водки?
– Нет, я знаю, он не пьет, – ответила девушка. – Он думает.
– Нет, я знаю, он не пьет, – ответила девушка. – Он думает.
Здесь есть вокзал, подумал Егор. И есть Париж. Значит, здесь не кусочек Земли, а целая планета. Наверное, здесь много людей.
Он встретился взглядом с идиотом. Глаза смотрели сосредоточенно и остро. Шевельнулись толстые мокрые губы, шепча что-то. Егор испугался, потому что понял притворство юноши. И тут же его взгляд погас.
Сердце Егора сжалось. По набережной не спеша ехал велосипедист. Может быть, здесь один велосипедист, а может быть, их много, но они одинаково одеты.
– Смотри! – сказал он Пыркину. Пыркин быстро обернулся. Велосипедист уже подъезжал к ним.
Тот же велосипедист. В черном блестящем плаще, в пожарной каске, надвинутой на уши, и в черных очках, отчего его лицо казалось маленьким.
– Эй, Марфута! – крикнул он. – Подержи велосипед.
– Я сам, сам, – отозвался Пыркин.
Он сбежал по ступенькам и затрусил к велосипеду.
– Марфута, – сказал велосипедист, – я тобой недоволен. Неужели все еще генералу верность хранишь?
– Храню, – ответила Марфута.
– А ведь я тебя в Париж отвезти могу, – сказал велосипедист.
– Кишка тонка, – сказала Марфута.
Велосипедист сошел с велосипеда. Пыркин держал машину, как боевого коня, за сиденье. Переднее колесо было с него ростом.
– Показывай, какого полку у вас прибыло, – спросил велосипедист.
– Малолетки, – сказала Марфута.
Из бытовки вышел и Партизан.
– Я бы завтра с докладом пришел, – сказал он.
– Велели сегодня. Есть мнение, что вы заманили к себе чужих людей.
– Это еще почему? – обиделся Партизан. – Они же добровольно.
– Не скажи, – возразил велосипедист. – Я этого парнишку наверху видел у метро. Видел я тебя?
– Не знаю, – сказал Егор. – Вас же угадать нельзя.
– Дурак, меня угадать надо обязательно. Я же исполнитель.
Велосипедист обернулся к Партизану:
– Документы должны быть в порядке.
– Послушай, Грымза, глаза твои пустые, – сказала Марфута. – У прокаженных не спрашивают билетов на бал.
– Ты не намекай, – ответил велосипедист. – Все должно быть путем. Их должны в книгу занести. А где вторая персона?
– Люська, выходи, – сказал Пыркин. – Власти желают сделать с тебя фотографию.
– Значит, ты... – Велосипедист откинул полу плаща. Мешка с головой под плащом не было. – Ты будешь у нас Георгий Артурович Чехонин, возраст шестнадцать лет...
Странно было это слышать. Значит, о нем все известно?
Вышла Люська. Она явно боялась велосипедиста.
Велосипедист записал данные Егора, кое о чем спросив его для уточнения. Потом обратился к ней:
– Тихонова, Людмила Георгиевна. Двенадцать лет. Порядок должен быть во всем.
Записав, он спросил у Партизана:
– Значит, оставляете их при себе?
– Конечно, – сказал Партизан. – У меня совсем людей не осталось.
– Да, ты прав, – согласился велосипедист. – Нельзя форпосты оголять. Может, тебе еще людей подошлют. Но если подошлют, считай, что молодежь отберут. Сам понимаешь, молодежь к нам редко попадает, молодежь на вокзале требуется. Император невесту ищет. А так чего нового?
– Там вон, за рекой, – сказал Пыркин. – Наблюдают.
– Чего ж ты сразу не сказал! – рассердился велосипедист. – Это же главнее, чем ваш Новый год. Сколько их там?
– Двое с биноклем, – сказал Пыркин.
– Вот это я доложу.
Он взобрался на велосипед и медленно поехал по набережной, глядя на тот берег, видно, надеялся увидеть наблюдателей.
– А на том берегу кто был? – спросил Егор.
– Плохие люди, – сказала Марфута.
– Плохие люди, – повторила Люська. – Это же надо – всюду плохие люди.
– От этого никуда не денешься, – добавила Марфута. – Куда ни кинь, всюду встречаются фашисты. Не добили мы их.
– Я не знаю о фашистах, – возразил Партизан. – Не было в мое время фашистов. Но для меня есть большевики, порождение темных сил. Ох, сколько я их пострелял!
– А потом пошел на службу фашистам! – сказала Марфута.
– Я сюда пошел на службу.
– А если бы не сюда, наверняка бы ушел к фашистам, как генерал Власов!
– Вот так они каждый день, – сказал Егору Пыркин. – Не понимают, что все это – история, материал для изучения. Но, к сожалению, человечество совершенно не умеет извлекать уроков из прошлого. Через десять лет сюда завалится новенький и удивится, кто такой президент Буш.
– А кто это такой? – спросила Люська.
– Вот видишь!
Война между Партизаном и Марфутой между тем утихала. Марфута вспоминала о Сталинграде, а Партизан обвинял Троцкого в расстрелах и зверствах. Марфута торжественно объявила, что Троцкого убрали. Потому что он был фашистским шпионом...
Егору и на самом деле было неинтересно, о чем собачатся привидения. Он думал о том, что, наверное, на настоящей Земле появился второй Егор, пришел домой и сейчас спит, не вспоминая о магнитофоне. «А если это и не так – все равно мы привидения. Они старые привидения, а мы с Люськой новые привидения. Глупо». Вот Егор всегда хотел стать археологом, находить забытые цивилизации, спасать их от забвения. Серега, который еще не решил, кем станет, смеялся над Егором за то, что тот хочет копаться в старых могилах, – это не занятие для человека XXI века. Ничего Серега не понимал – археология самая оптимистическая из наук. Она спасает память человечества. Егор много читал исторических книг и записок археологов. Знаете ли вы, какое счастье – заглянуть в гробницу Тутанхамона, которую пощадили древние грабители? Понимаете ли, что значит развернуть берестяную грамоту и увидеть слова, написанные тысячу лет назад, – детские каракули или приглашение на свидание. «Ничего ты, Серега, не понимаешь». А тот отвечает: «Ты, Егор, готовишься в охотники за привидениями». Вот почему Егор вспомнил Серегу. Ведь история не может остановиться.
– Что Марфута имеет в виду под плохими людьми? – спросил Егор.
– Каждое общество, даже общество призраков, – рука Пыркина дернулась в направлении откоса, где на них напали призраки, – даже общество призраков стремится к организации. Таким образом оно защищает себя. Понимаешь?
– Понимаю, проходили, – сказал Егор.
– Некоторые проходили, а другие самый нужный урок проспали. Продолжаю: каждое общество за пределами первобытной стаи делится на вождей, воинов и землепашцев. Одни командуют, другие защищают или нападают, третьи обеспечивают прибавочный продукт. Так и здесь. Это еще до меня случилось. Может, тысячу лет назад...
– А давно этот мир существует?
– Не перебивай преподавателя. Мир этот существует неведомо с каких пор. Здесь нет часов и даже солнца и небесных тел, которые помогают понять время. Вижу в твоих глазенках очередной вопрос и спешу удовлетворить твое любопытство. Здесь времени нет. Нет минут, часов и даже самой жизни. Но ты можешь договориться со мной, что песок высыпается вниз, допустим, за десять минут. Мы и пользуемся таким счетом. Можешь услышать: «Приду через один песок» или «Приду через три песка». У нас тоже есть, я из аптеки унес – страшный дефицит.
– Значит, никто не знает, сколько он прожил?
– Есть другой способ мерить время. Не догадываешься какой?
– Догадываюсь, – сказал Егор. – По нам.
– Правильно. Вот прибыл сюда Партизан. А мы с тобой знаем, что события, которые его погубили, произошли больше семидесяти лет назад. Вот тебе и точка отсчета.
– А как ваше общество организовано?
– Хватит! Это напряжение невыносимо для моей головы. Поживешь здесь, узнаешь.
– Я не хочу здесь жить.
– Все мы прошли этот этап, – сказала Марфута.
Люська уверенно заявила:
– Мы с Егором уйдем.
– Ну ладно, чего маленьких обижать, – вздохнула Марфута. – Пускай поищут.
– Чего поищем? – не понял Егор.
– Выхода отсюда поищете. А выхода нет!
– Как вошли, так и выйдем! – крикнула Люська. – Нам с вами не нравится.
– Вот в этом и заключается твоя методологическая ошибка, – произнес Пыркин. – Откуда ты ушла в ночь под Новый год? Момент прорыва сюда – это момент во времени, а не в пространстве. Ты следишь за моей мыслью?
– Слежу, – растерянно сказала Люська.
Пыркин повернулся к Егору. Он больше надеялся на его понимание.
– Ты уходишь сюда в определенное мгновение и попадаешь в мир, в котором нет мгновений.
– Вот именно! – сказал Партизан. – Мгновенье, ты прекрасно!
«Они ненастоящие, – подумал Егор. – Беззаботные, как микробы».
– А раз здесь нет мгновений, то здесь и не может быть Нового года. Скажи, пожалуйста, где же то мгновение, в которое ты собираешься вернуться?
– Я его найду, – сказал Егор.
– Тогда мой тебе совет, – сказал Пыркин. – Ищи не мгновение, а точку в пространстве. Мысли философски. Понимаешь, что это такое?
– Спасибо, постараюсь, – сказал Егор.
Марфута потянулась, зазвенели золотые браслеты и ожерелья. Гигантская грудь издала глубокий звук, словно пустая бочка.