— Как я понимаю, он не самый активный научный шеф. Они встречались где-то раз в год или где-то около того.
— Дэвис не в форме. Его время прошло. Чем скорее мы уговорим его оставить кафедру, тем лучше будет для всех.
Тут в кафе появился профессор Дэвис собственной персоной, зажав под мышкой дряхлый портфельчик, он протер очки грязным носовым платком. Заметив Хью и доктора Корбетта, профессор, чуть помешкав, подошел к ним. Корбет принес ему стул, а Хью настоял на том, чтобы угостить его кофе и миндальным печеньем. Последовала длительная пауза, в течение которой профессор Дэвис сосредоточенно содрал крышку с пластиковой упаковки со сливками, размешал в кофе сахар, съел половину миндального печенья и высморкался. Затем, приняв задумчивый вид, он заметил:
— Очень мокро сегодня.
Хью кивнул, предупредительно демонстрируя согласие.
— На улице, — добавил Дэвис, чтобы снять двусмысленность.
— Совершенно верно.
— В такой день, — сказал Дэвис, тщательно взвешивая слова, — нужно брать зонтик.
— Или ветровку, — поддержал его Корбетт. — Ветровку с капюшоном.
— Именно.
Профессор Дэвис пригубил кофе и решил положить еще один кусочек сахару.
— Все-таки, — сказал Хью, — уже почти Рождество.
— Верно, — сказал профессор Дэвис. Совершенно верно. Конец еще одного года. Время летит.
— Кажется, этот год прошел очень быстро, — сказал Корбетт.
— Мне кажется, он прошел медленно, — сказал Хью.
— Все относительно, — сказал Дэвис, — в конечном счете. Год кажется долгим, если в течение него произошло много событий. Я бы заметил, что произошло очень много событий. За последний год.
— В глобальном смысле или в местном? — уточнил Хью.
— В обоих, — ответил Дэвис. — В этот год был Вестланд. Была Ливия. Был Чернобыль. И была эта неприятная протечка крыши в столовой преподавательского клуба.
— А еще был Робин, — напомнил доктор Корбетт.
— Точно. Был Робин. Последовало почтительное молчание.
— Мы с Хью думали, — заговорил Корбетт, — не с работой ли была связана основная проблема Робина. Кроме вас, кто-нибудь видел результаты его работы? Они имели какую-либо ценность?
— О чем она была, диссертация Робина?
— Ну — сказал профессор Дэвис, — она охватывала широкий круг литературных тем, рассматривая их с разнообразных точек зрения.
— Как вы считаете, его подход был… теоретическим?
— Да, его можно было назвать теоретическим.
— Вы бы назвали его методологию… марксистской?
— В ней, несомненно, имелись элементы марксизма.
— Как противопоставление формализму?
— Надо сказать, что он питал очевидную склонность к формализму.
— В своих исследованиях он ограничивался конкретным писателем или конкретным периодом?
— Возможно, так оно и произошло бы с течением времени. Видите ли, его работа так и не приняла определенную форму. Он испытывал трудности с переносом мыслей на бумагу.
— Вы когда-нибудь читали его рассказы? — спросил Хью, и оба преподавателя удивленно посмотрели на него.
— Он писал рассказы?
— Да. У него были иллюзии, что он может стать писателем. Он не часто об этом говорил, но однажды ночью, когда мы оба напились у него дома, он показал мне свои рассказы. Я их все прочитал.
— А что это за рассказы?
— Рассказы как рассказы.
— А они говорят что-нибудь о нем самом? Они помогли тебе понять его?
Хью задумался.
— Честно говоря, нет.
— О чем они?
— Видите ли, я все равно не вижу смысла в попытке понять эти вещи, — сказал Хью. — Я имею в виду, какой смысл? Ведь от этого ничего не изменится. Именно это я все время говорю Эмме: «Послушай, даже если ты поймешь, почему он так поступил, это все равно ничего не изменит. Тогда зачем?»
— Кто такая Эмма? — заинтересовался Корбетт.
— Она была его адвокатом.
— Вы по-прежнему с ней общаетесь? — удивился Дэвис. — Я думал, она уехала из Ковентри несколько месяцев назад.
— Она вернулась. Не знаю, работает ли она здесь и чем вообще занимается. Но она все время мне звонит и расспрашивает про Робина. Думаю, ее гложет что-то вроде чувства вины. Похоже, она хочет разворошить все вновь.
— Недавно в вечерней газете было интервью с отцом мальчика, — сказал Дэвис. — Судя по всему, родственники Робина пишут этому человеку письма, обвиняя его в случившемся. Мне кажется, что это безосновательно.
— Здесь опять то же самое, — сказал Хью. — Нет смысла пытаться выяснить истину. Дело не в том, совершил Робин этот поступок или нет. Все дело в том, что он мог бы его совершить. Он был на него способен.
— Что вы имеете в виду — способен?
— Ну, у него были довольно странные представления о сексе. Это ясно хотя бы из его рассказов.
— Странные представления? — спросил доктор Корбетт, подаваясь вперед.
— Просто… мужчины и женщины… которые встречаются. Мне кажется, такое положение вещей он считал не очень правильным.
— Как необычно, — сказал профессор Дэвис.
— У него были романы, — продолжал Хью, — но они никогда не длились долго. Не знаю, что он делал с этими женщинами, но… вас это удивляет?
Профессор Дэвис и доктор Корбетт удивлялись, молча и синхронно. Затем Корбетт спросил:
— А эта Эмма, она часто тебе звонит?
— Да. На прошлой неделе три-четыре раза.
— Интересно — зачем.
— Я же говорю, Робин стал ее навязчивой идеей. Несколько недель назад я наткнулся на его писанину, он давал мне почитать, и теперь она заявляет, что тоже хочет прочесть.
— А что это?
— Копия его последнего рассказа. По-видимому, последнее из того, что он написал, — все остальное он выкинул, но эти четыре рассказа он записал в отдельных блокнотах Один из них все еще у Эммы — второй, по-моему, — а у меня четвертый. Короткий рассказ с несколькими замечаниями в конце. Я ей все повторяю, что там нет ничего интересного. Но она все равно хочет встретиться со мной.
— Что, у тебя дома?
— Да, завтра вечером.
Профессор и доктор обменялись многозначительными взглядами.
— Она ушла от мужа? — спросил Дэвис.
— Точно.
— Ты давно ее знаешь? — спросил Корбетт.
— Довольно давно, около четырех лет. А что? На что ты намекаешь?
Но доктор Корбетт лишь посмотрел на часы и встал.
— Мне пора, — сказал он. — Джойс уже затеяла обед. Уверен, что в следующем семестре увижу вас обоих. Счастливого Рождества, Леонард. — Он положил руку Хью на плечо. — Желаю, чтобы тебе завтра сопутствовала удача. Попытайся сделать так, чтобы Новый год стал для тебя счастливым.
Он ушел, и Хью проводил его недоуменным взглядом.
— Он что-то странное сказал.
— Норман мыслит шаблонами, — объяснил профессор Дэвис. — Полагаю, он решил, что раз вы завтра принимаете у себя дома молодую, привлекательную, свободную даму, то это может означать только одно.
Хью покачал головой:
— Он ошибается.
— Вы хотите сказать, что она непривлекательна? — уточнил Дэвис и попытался отхлебнуть кофе из пустой чашки.
— Вовсе нет. Она очень привлекательна. Но все равно…
Дэвис усмехнулся, поставил чашку и встал. Он взял портфель и стряхнул крошки с вельветового пиджака.
— Слушайте, Хью, — сказал он, — вы же не хотите всю жизнь оставаться один? В однокомнатной квартире. Раскрепоститесь. Это же Рождество.
Хью не отвечал и, лишь когда Дэвис направился к двери, крикнул вслед:
— Вы не расскажете мне о сегодняшнем собрании?
Но слух у профессора был не тот, что прежде.
* * *По пути домой Хью вновь вымок и к тому времени, когда оказался у себя в комнате, сильно дрожал. Метеопрогноз сулил, что ночью дождь сменится градом и снегом. В тот вечер Хью пролежал в ванне больше часа, пока вода совсем не остыла. Он строил планы, как встретит Эмму. Он приготовит изысканное угощение, быть может, что-нибудь мексиканское, и он тщательно приберется в комнате, на все утро распахнет окно, чтобы проветрилось хорошенько, а сам тем временем посетит прачечную самообслуживания и супермаркет. Как же приятно вновь строить планы. Теперь, когда у него было время поразмыслить, слова Корбетта казались не такими уж глупыми: Эмма действительно часто звонила ему в последнее время, и разве она не приложила серьезных усилий, чтобы летом прийти на его день рождения? Возможно, она, подобно ему, просто одинока и перед Рождеством ей требуется немного плотской любви.
После ванны Хью тут же лег спать, но, как всегда, обнаружил, что не может заснуть. В его голове проносились обычные унылые фантазии, а также искаженные обрывки дневного разговора и кое-какие мысли о том, что он скажет завтра. В какой-то момент он осознал, что не помнит, где находится рассказ Робина. В панике Хью включил ночник, встал и, голый, принялся искать маленький красный блокнот; когда же он его все-таки нашел, то поймал себя на том, что чувствует удивительную бодрость, и решил перечитать рассказа. Тот был не очень длинным.
Пока Хью читал, в комнате стояла полная тишина, которую он хорошо знал. Такая мертвенная тишина бывает только в предрассветные часы, когда лежишь один в постели с включенным светом; и ничто не позволяет слышать эту тишину более остро, чем знание, что за окном в ночи падает снег.
ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА РОБИНА ГРАНТА 4. Невезучий человекВ гостиничном кафе провинциального курортного городка струнный квартет играет печальное танго.
За столиком у окна сидел одинокий человек. Он то слушал музыку, то поглядывал на улицу, то с беспокойством всматривался в лица других посетителей. Но большую часть времени он безучастно смотрел прямо перед собой. Он выглядел очень подавленным. Человек был агентом по торговле недвижимостью (вы можете подумать, что это вполне достаточная причина для подавленности, но, как выяснится чуть позже, дело не только в его профессии), и в этот день ему следовало бы находиться на работе, но у человека вдруг иссякли всякие жизненные силы. Рушились основы его существования. Это кафе было последним рубежом, последней отчаянной попыткой обрести хоть какой-нибудь контроль над ходом вещей, добиться хоть какой-нибудь справедливости. Но время шло, человек все поглядывал на часы, поглядывал на дверь, поглядывал на улицу и все больше убеждался, что даже здесь он ошибся в расчетах.
Внезапно он осознал, что прямо перед ним стоит некто и улыбается. В первое мгновение он не узнал этого лица, но чуть позже в мозгу его сложилась единая картинка из имени, внешних черт и связанных с ними воспоминаний. И человек неожиданно улыбнулся.
— Ларри Норден! — воскликнул человек.
— Гарри Итвел!
— Боже ж мой! Ну садись, садись.
— Я тебе не помешал?
— Нет, совсем нет.
Последний раз Гарри и Ларри виделись лет восемь назад, когда учились в одной школе. Особо близкими друзьями они никогда не были, но в такие моменты об этом как-то забываешь, погружаясь в ностальгические грезы и радость от случайной встречи.
— Но что привело тебя сюда?
— Так я здесь живу, — сказал Гарри. — Я теперь живу и работаю в этом городе. А ты?
— А я время от времени наведываюсь в эти края. Встречаюсь с друзьями. Ну, и как у тебя идут дела?
— Не так плохо, у меня все в порядке.
— Все получилось так, как ты задумывал? В вопросе угадывался намек на иронию, поэтому Гарри спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Просто вспомнил, каким ты был в школе. Всегда такой организованный. Я помню — сколько нам тогда было, восемнадцать? — как ты распланировал всю свою жизнь. Ты помнишь, как мы обожали беседовать о нашем будущем, о том, какой нам видится жизнь? Помнишь наши споры?
— Отлично помню.
— И все сбылось? Помнишь, ты говорил, что к двадцати пяти годам ты хочешь стать агентом по недвижимости', жениться, обзавестись домом и спортивным автомобилем?
— Ну, так оно и есть: я агент по недвижимости, я женат, у меня есть дом и машина. Все сбылось.
— Поразительно.
— А ты как? Ты говорил, что хочешь стать… дальнобойщиком! Поселиться в Испании и опубликовать роман.
— Точно.
— Так и получилось?
— Нет, я занимаюсь маркетингом для фабрики по плетению корзин, она неподалеку от Эшби-де-ла-Зух.
— О… — В голосе Гарри угадывалось разочарование. — И все же полагаю, ты счастливо женился?
— Да нет.
— Или обручился с какой-нибудь чудесной девушкой?
— Нет. — Ларри похлопал Гарри по спине. — Знаешь, не стоит переживать обо мне. Со мной всегда было так: дешево досталось — легко потерялось. Принимай жизнь такой, какая она есть. Никаких тревог. А теперь ты… — Он откинулся на спинку стула и посмотрел Гарри прямо в глаза. — Я бы сказал, что тебя гложут тревоги.
Несколько секунд Гарри как-то нерешительно мялся, словно изо всех сил пытался изобразить стойкость. Но затем сдался.
— Не могу от тебя скрывать. Ты застал меня в очень неудачное время. С недавних пор все идет наперекосяк.
— Расскажи мне, Гарри.
Гарри выпил минеральной воды и вытер лоб; казалось, он не знает, с чего начать.
— Ну… ты понимаешь, каково это — чувствовать, что вся твоя жизнь у тебя под контролем? Что ты держишь в руках все нити?
— Нет. Не думаю, чтобы я хоть когда-нибудь чувствовал такое.
— Хорошо, но ты знаешь, что это такое — доверять кому-нибудь? Когда ты знаешь, в каких отношениях ты с человеком, даже если ты находишься от него далеко-далеко. Например… например, если ты совсем малыш и уютно свернулся в постели и спишь без задних ног, и ты потому так сладко спишь, что знаешь: твои родители сидят внизу, смотрят телевизор и думают о тебе, и поэтому все замечательно.
— Честно говоря, мои родители вечно либо лаялись, либо трахались. Но ладно, продолжай.
— Понимаешь, моя жизнь всегда была такой. Я всегда знал. Близкие мне люди — я никогда не позволял им устраивать мне сюрпризы. Ведь это так важно, правда? Иначе жизнь превращается в какую-то анархию. Мне всегда было важно знать, например, что в пять часов, как раз когда я встречаюсь с последним клиентом, Анжела в нашей кухне ставит на плиту жаркое. Вот такие крошечные уверенности и позволяли мне существовать.
— И что-то нарушило эти уверенности? Голос Гарри задрожал.
— Я выяснил, что она мне неверна.
Он сделал еще один глоток, а его друг наклонился вперед, положил руку ему на плечо и сказал:
— Расскажи-ка мне все.
* * *Подозрения у Гарри возникли в тот момент, когда коллега по работе между делом сообщил, что как-то раз, в среду, во второй половине дня, его жену видели в гостиничном кафе. Гарри знал, что это невозможно, потому что во второй половине дня его жена обязательно находилась дома и слушала радиопостановку по Радио-4. И вечером за ужином в ту самую среду она во всех подробностях пересказала сюжет спектакля, хотя впоследствии Гарри выяснил, что содержание было слово в слово взято из «Радио таймс». Как бы то ни было, поначалу он не воспринял этот случай всерьез, но когда коллега с очевидной неохотой сообщил, что его жену видели в компании с другим мужчиной и по ее поведению можно было заключить, что их связывают весьма близкие отношения, Гарри забеспокоился.
— Что же мне делать? — спросил он.
— Тебе повезло, — ответил коллега. — Я могу свести тебя с нужным человеком. Он вроде сыщика. Очень скромный, очень отзывчивый. Специалист по таким вот делам. Вот тебе визитка, можешь позвонить ему прямо сейчас.
И вскоре Гарри отправился по адресу в контору, расположенную над конюшней в самом бедном районе города. Под звонком он прочел имя: «Вернон Хампидж».
Мистер Вернон Хампидж оказался лысеющим печальным человеком; он немного походил на персонажа, которого Марвин Джонс играл в «Глубокой ночи». Мистер Вернон Хампидж быстро избавил Гарри от скованности и объяснил, что его работу можно разделить на две части — расследование и наблюдение. В данном конкретном случае, как он предполагает, может понадобиться и то и другое. Гарри согласился. Тогда мистер Вернон Хампидж пообещал предоставить полный отчет в течение семи дней.
Следующая их встреча состоялась ровно неделей позже.
— Я сумел выяснить изрядно, мистер Итвел, — сказал детектив.
— Рад это слышать. Зовите меня Гарольдом.
— С превеликой радостью. Могу я задать вам несколько вопросов?
— Валяйте.
— Когда вы впервые встретились со своей женой?
— Около двух лет назад.
— Понимаю. Сразу после ее возвращения из Берлина.
— Простите?
— Вам известно, что ваша жена шесть месяцев работала официанткой в ночном клубе?
— Нет.
— Она бежала оттуда. Вскоре после развода.
— Развода?
— Конечно, она ведь была замужем, но об этом-то вы знаете. Но на самом деле, как я выяснил, тот брак никогда не был официально расторгнут; правда, тот человек проведет в тюрьме еще четыре года, так что пока нам не о чем беспокоиться. Это, так сказать, расследование.
— Мистер Хампидж, я ничего такого не знаю, — сказал Гарри, у которого от изумления лицо даже как-то осунулось.
— Теперь перейдем к наблюдению. Гарольд, вы можете утверждать, что твердо знаете, как ваша жена проводит дневные часы?
— Да, могу.
— На каком основании?
— На таком, что она мне все рассказывает.
— Ну хорошо, тогда смотрите. — И мистер Вернон Хампидж взял исписанный листок. — Что она делает утром?
— Она, э-э… она готовит чай.
— Верно. А затем?
— А затем мы вместе завтракаем, и я иду на работу.
— Тоже верно.
— Затем она убирает на кухне и вытирает пыль на первом этаже.
— Нет, боюсь, что это не так. Первое, что она делает после вашего ухода, — задирает ноги, наливает себе джина с тоником и закуривает.
— Закуривает? Моя жена не курит.
— Курит. Гаванские сигары. Вы этого не знали? Ну, хорошо, близится середина утра. Что она делает потом?