Ксения встала и включила стоящую на подоконнике кофемашину.
– Услышав это заявление, я подумала, что таинственный спонсор – близкий Калиновой человек, вероятно, сын, он или скрывается от правосудия, или отбывает срок. У нас четыре года жил мужчина, за него платил адвокат тоже наличкой. А потом вдруг приехал парень, весь в наколках, и сказал: «Спасибо за папаню, хорошо за ним смотрела. Забираю батю домой, я откинулся с зоны».
– Даже закоренелый рецидивист любит свою мать, – согласилась я. – Но при чем тут Бритвина?
Ксения Романовна продолжила рассказ.
Через несколько месяцев после того, как Калинова поселилась в «Долголетии», Ксении позвонила женщина и поинтересовалась:
– Как самочувствие Нины Михайловны?
– Представьтесь, пожалуйста, – попросила Берг.
– Это лишнее. Просто скажите, она здорова? – нервно спросила незнакомка.
– Я не имею права рассказывать о состоянии пациентов посторонним, – возразила врач.
В ответ понеслись частые гудки.
На следующий день незнакомка снова позвонила, но на сей раз она сразу назвалась:
– Меня зовут Людмила, я племянница Нины Михайловны и очень волнуюсь за ее здоровье.
– Почему я должна вам верить? – бдительно спросила Ксения Романовна. – В карте Калиновой не указаны родственники.
– Пожалуйста, умоляю вас, – зачастила Людмила, – я схожу с ума от тревоги. Я недавно узнала, куда поместили тетю. Можете выслать мне на почту проспект вашего пансионата? У вас есть сайт в Интернете? Хочу увидеть, какие у вас условия.
– Подробности о нашем заведении сообщу с удовольствием, – пообещала Берг, – но о постояльцах не имею права распространяться. Обратитесь к адвокату Сергею Фролову. Если он подтвердит ваши слова, тогда другой разговор.
– Хорошо, – ответила Людмила, – у вас есть мобильный? Дайте номер, я сброшу эсэмэс с адресом моей почты, жду от вас проспекта. Еще отправлю вам наше с тетей совместное фото, оно подтвердит, что я говорю правду о родстве. Покажите его Нине Михайловне, она обрадуется.
– Калинова вряд ли поймет, кто запечатлен на снимке, – возразила Ксения.
– Значит, она действительно стала слабоумной, – всхлипнула Людмила.
Ксения Романовна разозлилась на себя за допущенную оплошность, но исправлять ее было поздно, слово, как известно, не воробей.
В тот же день врач и племянница Калиновой обменялись письмами. Людмила, как и обещала, прислала фото. Берг открыла почту и сразу узнала Нину Михайловну, только пациентка была моложе, в глазах ее светился разум, на губах играла улыбка. Рядом сидела девушка, очень похожая на Калинову.
Ксения Романовна колебалась некоторое время, потом поднялась в апартаменты пансионерки, отослала под благовидным предлогом сиделку, показала Нине снимок и сказала:
– Вам привет от племянницы, узнаете ее?
Калинова, как всегда, растерянно взглянула на экран, потом вдруг выхватила у врача планшетник и начала бормотать:
– Лу, Лу, Лу…
– Людмила, – подсказала Берг, понявшая, что Нина на самом деле узнала девушку и пытается вспомнить ее имя.
– Лу, Лу, Лу, – твердила больная, затем расплакалась.
Ксения Романовна встревожилась. Слабоумные часто могут расстроиться безо всякой причины, но Нина Михайловна до сих пор ни разу не рыдала. Пришлось давать бедняжке успокаивающие капли. Через несколько часов Ксения опять навестила больную. Едва Берг вошла в квартиру, Нина бросилась к ней и начала дергать за руку.
– Что с ней сегодня? – удивилась патронажная медсестра.
Ксения опять отослала сиделку и вновь показала Нине снимок.
– Лу! – громко сказала больная. – Моя! Лу! Моя! Лу! Пошли!
– Куда? – осторожно спросила врач.
– К Лу! – вполне разумно ответила Калинова. – Она моя!
– Обязательно встретимся с Лу, – пообещала Ксения Романовна, – но сейчас уже поздно, пора ужинать.
– Кушать! – обрадовалась подопечная. – Скорей! И Лу надо с нами!
Берг была поражена. Мало того, что Нина Михайловна узнала свою племянницу, так она еще и не забыла о ней, когда врач убрала фото. Ксения Романовна некоторое время сомневалась и на следующий день решилась позвонить адвокату. Ответил женский голос, незнакомка объяснила:
– Я купила этот номер у телефонной компании, с бывшим владельцем не знакома.
Ксения Романовна занервничала, но вспомнила, что пребывание Нины в «Долголетии» оплачено на несколько лет вперед, и сказала себе: «Наверное, Фролов скоро свяжется со мной, сообщит свой новый номер». Но Сергей так и не позвонил. А вот Людмила сообщила через день:
– Я сбросила вам на почту документ.
Ксения изучила текст: «Я, адвокат Сергей Фролов, подтверждаю, что Людмила Бритвина является племянницей Нины Калиновой и имеет право получать информацию о состоянии ее здоровья в клинике «Долголетие». Вместо подписи стояла неразборчивая закорючка, рядом виднелся неразборчивый оттиск печати.
– Похоже на филькину грамоту, – не выдержала я, – да еще отправленную в электронном виде.
Берг поставила передо мной чашечку эспрессо.
– Согласна с вами, думаю, Людмила сама составила документ. Но я видела, как Нина отреагировала на фото, и у меня зародилась безумная мысль: вдруг встреча с Бритвиной оживит разум Нины Михайловны? В научной литературе описан случай, когда к женщине, страдающей деменцией, приехал ее сын, которого она считала погибшим на фронте. Мать узнала его, упала в обморок и очнулась разумным человеком. Правда, некоторые врачи уверены, что у больной не было слабоумия, у нее развилась глубокая депрессия, ее симптомы подчас смахивают на…
Я поняла, что Берг сейчас прочитает мне лекцию по медицине, и решила сменить тему:
– Вы хотели применить шоковую терапию?
– Да, – призналась Ксения Романовна, – предложила племяннице посетить тетю. Но ничего не получилось.
– Нина не узнала Людмилу? – предположила я.
– Нет, Бритвина не смогла приехать, – пояснила врач. – Она жила не в Москве – в Нью-Йорке, это не ближний свет.
– Нью-Йорк? – повторила я. – Интересно…
– Мы стали регулярно переписываться, – продолжала доктор, – я посылала Людмиле снимки тети и сообщала о ее здоровье. С головой у Калиновой начали твориться странные вещи. Один раз захожу к ней, здороваюсь и слышу в ответ:
– Меня зовут Лина. Не Нина, а Лина!
С одной стороны, это хороший знак – Калинова разумно отреагировала на мое приветствие. С другой – она, похоже, перестала понимать, кем является. Дальше – больше. Больная принялась твердить, что у нее другая фамилия. Какая, выговорить не могла, бубнила:
– Мака, вака, бака…
И, что уж совсем странно, это закрепилось. Если к пансионерке персонал обращался «Нина», она начинала плакать. В конце концов я велела всем сотрудникам называть Калинову Линой, и она сразу успокоилась. Про Бритвину Нина помнила. Всякий раз, когда я передавала ей привет от племянницы, она радовалась, словно малый ребенок, получивший нежданно-негаданно шоколадку, хлопала в ладоши и говорила:
– Лу, Лу, Лу.
Неделю назад Нину разбил инсульт. Я сразу поняла: дело плохо – и отправила Бритвиной эсэмэс. Она просила ей никогда не звонить и не присылать сообщений, номер московский, очень дорого по нему с Нью-Йорком разговаривать, мы обменивались письмами. Но тут она позвонила, закричала:
– Что с ней?
Я ответила:
– Увы, думаю, приближается конец.
Людмила заплакала, потом спросила:
– Сколько ей осталось?
Пришлось сказать правду:
– Не знаю, вероятно, несколько дней.
Бритвина так зарыдала, что у меня остановилось сердце. Связь пропала, но через минут пятнадцать Людмила снова позвонила и залепетала:
– Я попробую прилететь. Не знаю, что получится. Я ужасный аэрофоб. Не могу войти в самолет. Я умру в дороге!
Людмила говорила и говорила о своем страхе, с ней случилась настоящая истерика, она рыдала, твердила о патологической боязни самолета, начала задыхаться. Я поняла – у собеседницы развивается паническая атака и попыталась ее купировать. По телефону успокоить человека трудно, но Бритвина пошла мне навстречу: мы подышали, поприседали, симпатическая и парасимпатическая нервные системы переключились, Людмила немного пришла в себя, и я посоветовала ей:
– Вам не стоит покупать билет, вы ничем Нине Михайловне не поможете, а себе можете здорово навредить. Что, если в лайнере у вас случится приступ панической атаки? Найдите в Нью-Йорке грамотного психотерапевта или невропатолога и непременно обратитесь к ним. Аэрофобию можно победить, но наскоком этого не проделаешь, действовать по принципу: прыгну с моста в воду, авось выплыву, – нельзя.
Бритвина перебила:
– Вы не понимаете! Я должна быть рядом с ней и держать ее за руку. Это все из-за меня случилось! Только я во всем виновата. Одна я!
Она сказала это таким тоном, что у меня сердце похолодело, простите за немедицинское сравнение. Но я все равно попыталась Люду отговорить:
Она сказала это таким тоном, что у меня сердце похолодело, простите за немедицинское сравнение. Но я все равно попыталась Люду отговорить:
– Лететь нужно много часов, не глупите.
– Всего три десять, – уточнила Людмила. – Я нахожусь в Париже. Можете меня встретить? Я давно не была в Москве, запутаюсь, приеду не туда! Умоляю! Я оплачу машину, ваши услуги, возмещу все расходы. Мне надо пересесть сразу из лайнера в машину, чтоб никто меня не видел.
Берг замолчала.
– И вы согласились, – договорила я за нее.
– Верно, – призналась Ксения. – Бритвина прислала номер рейса, я собралась за ней ехать, села в свою малолитражку и поняла, что она сломалась. Ну и что мне было делать? Пошла на рецепшен, взяла ключи от одной из наших «Скорых», поехала на ней. Я хорошо вожу, иногда езжу на мини-вэне, если это требуется, имею права нужной категории. Не очень-то хорошо поступила, остановившись на парковке для спецтранспорта, но ведь я приехала не по своим делам. Пассажиры все ушли, Людмила не показывалась, она не могла пройти мимо меня. Мы договорились, что я надену нашу врачебную форму: голубой костюм, ветровку с логотипом, на шею – стетоскоп. И я стояла непосредственно у заграждения, в телефоне фотография Бритвиной, у нее был мой снимок. Но встреча не состоялась. Я решила, что Людмила осталась в Париже, не смогла заставить себя полететь.
– Она же вам звонила из лайнера, – напомнила я.
– Да, – согласилась Берг, – но самолет тогда еще не взлетел. По голосу Бритвиной было понятно, что она в панике. Аэрофоб может в последний миг убежать из салона. Поймите, это не каприз, не истерика, а серьезная болезнь.
– Когда умерла Нина? – поинтересовалась я.
– Она скончалась сегодня в шесть утра, – сообщила врач.
Глава 17
На ступеньках, ведущих в наш дом, сидел здоровенный черный кот.
– Эй, ты откуда? – удивилась я.
Котяра не пошевелился. Я наклонилась, чтобы погладить его, и лишь тогда поняла: киса не настоящая, это так называемая останова, туго набитая подушка, которой подпирают открытую дверь комнаты, чтобы ее не захлопнул сквозняк. У нас в Ложкине есть подобные собачки. Забавные предметы интерьера производит немецкая фирма. Она ухитряется придать изделиям настолько натуральный вид, что многие люди трогают животное и удивляются, обнаружив, что это муляж. Кто-то из обитателей Ложкина купил кота и забыл его у порога. Подозреваю, что это Глория – она увлеченно обставляет подаренную ей Феликсом квартиру. Впрочем, Зоя Игнатьевна занята тем же, но она никогда не приобретет ничего, как говорит Зайка, мимишного.
Я схватила подушку, вошла в холл и увидела Дегтярева. Мне стало смешно. Толстяк успел к двери раньше мопсов, он даже ухитрился обогнать Афину, собаки еще только бегут по коридору, я слышу их сопение и команды ворона Гектора:
– Ать-два! Левой!
– Ты прекрасно выглядишь, – нарочито весело начал полковник, – посвежела, похудела.
– Да, – кивнула я. – За один день, что мы не виделись, я стала еще прекрасней, потеряла десять кило.
– Постриглась! – восхитился Александр Михайлович. – Замечательно! Супер. Кошку подобрала? Молодец!
– Нет, – сдерживая смех, ответила я, – длину волос я не меняла. А киска не настоящая.
В холл влетели мопсы и Афина.
– Анфиса! – закричала я.
– Да уж иду, – закряхтела домработница. – Понастроили километровые коридоры, только ноги бить. Тута я. Что надо?
– Помести кофр в гардеробную, – распорядилась я, – не открывай его, там свадебное платье, на него не должен попасть свет. А подушку отнеси в столовую.
– Очередную чушь купили, – сделала вывод Фиса. – Кредитки у вас отобрать надо. Хлама полный дом, и еще тащите. Че за наряд такой, что света боится? Для вампиров сшитый? Как вы в нем в загс поедете?
– Повесь мешок на крючок и не трогай его, – остановила я нытье Фисы.
– Во! Как же повесить, если к крюку прикасаться нельзя? – возмутилась Анфиса.
– Не прикасайся к кофру, – уточнила я.
– Еще хлеще! Как его нести? – заворчала домработница.
Похоже, Фиса пребывает в боевом настроении, случаются с ней иногда припадки немотивированной вредности.
Я протянула ей коробку:
– Это тебе от Иры. Круассаны. С шоколадом, как ты любишь.
– Передайте ей от меня мерси, – нараспев сказала Фиса. – Небось Ирина хочет, чтобы я растолстела и на второй этаж по лестнице подняться не смогла. Сама-то она в вашем Париже выпечку жрет? То-то и оно, что нет! Кто во дворе свет зажег?
– Я, – признался полковник. – Увидел, как Даша ворота открывает, подумал, что на улице стемнело.
Анфиса быстро нажала на выключатель.
– Баловство одно. Счета за электричество сумасшедшие, в доме большая люстра не нужна. Можно торшером обойтись. Собакам ничего не давайте, в особенности Мафи, она сегодня повалила птичью кормушку, слопала все семечки, рододендроны потоптала, пионы на землю обвалила, развлекалась по полной программе. Чума, а не собака!
Продолжая ворчать, Анфиса ушла, я погладила всех псов и сказала смирно сидящему паглю[16]:
– Мафи, прикидываешься приличной собакой? Можешь не стараться, никто тебе не поверит.
– Лапулечка, – засюсюкал полковник, – ты, наверное, устала? Заварить тебе фруктовый чай?
Я чуть не расхохоталась. Интересно, как далеко зайдет толстяк, чтобы получить перевод нужной ему бумаги на французский? Лапулечка! Он ко мне так до сих пор никогда не обращался.
Из столовой вдруг раздался незнакомый мужской бас:
– Разрешите, Зоя Игнатьевна, наполнить вашу чашку?
– Сделайте одолжение, – проворковала бабушка Феликса.
Судя по тону, она была очень довольна.
– У нас гости? – спросила я.
– Твой отец приехал, – сказал полковник.
– Ой, совсем забыла про него! – воскликнула я. – Как его зовут?
– Петр Андреевич, – поморщился Александр Михайлович.
– Он тебе не понравился? – забеспокоилась я.
Полковник скосил глаза к носу:
– Какое право я имею давать оценку чужому родителю?
Я дернула приятеля за рукав:
– Хватит паясничать! Отлично знаешь, что это актер, нанятый изображать отца невесты.
Дегтярев потер рукой затылок:
– Ну да, мне Феликс правду рассказал. А вот Зое Игнатьевне ее не сообщили, поэтому будь осторожна: старуха рассвирепеет, как голодная гюрза, если выяснит, что ее водят за нос.
– Почему Зое Игнатьевне не рассказали о спектакле? – возмутилась я. – Где Маневин?
– Тут, – заявил Феликс, возникая в холле, – вышел сказать тебе, что…
– Зоя принимает лицедея за моего кровного родственника, – перебила его я. – Почему ты не объяснил ей суть дела?
Феликс замялся:
– Ну… она… человек без чувства юмора, не поймет прикола, начнет зудеть… и вообще… я собирался Зою предупредить, но не успел. Приехал с работы, а Петр уже тут чай пьет, соловьем разливается, каким прелестным ребенком Дашенька была в детстве. Ты, оказывается, пела песенки! Глория с бабушкой в восторге от твоего папаши.
– Лори тоже не знает, – поняла я, – ты и мать в курс дела не ввел!
Маневин развел руками:
– Прости.
– Зачем мы только пошли на поводу у агентства и согласились на спектакль с папашей! – запоздало возмутилась я. – Чья это свадьба? Наша или Зои Игнатьевны? Все! Прямо сейчас иду в столовую и объявляю: «Никаких торжественных церемоний не будет. Мы просто распишемся и тут же улетим отдыхать».
– Тише, тише! – зашикал Дегтярев. – Зоя Игнатьевна так просто не успокоится. Дорогая, давай решим дело мирно. Экая ерунда, всего-то надо пожить пару дней с эрзац-папашей под одной крышей! Потерпи, это скоро закончится. Зато и овцы останутся целыми, и волки сытыми.
– Насчет волков ты прав, – вздохнула я. – Зоя Игнатьевна получит идеальную свадьбу внука, а вот овца, то есть я, возможно, и останется целой, но будет здорово помятой морально.
Александр Михайлович схватил меня за плечи и втолкнул в гостевой туалет.
– Послушай, Феликс отличный мужик.
– Знаю, – согласилась я.
– И он тебя любит.
– Не сомневаюсь в этом.
– Но еще Маневин прекрасно относится к матери, – продолжал полковник, – он не хочет, чтобы Зоя Игнатьевна выпила из Глории всю кровь и следующие лет двадцать при каждом удобном случае твердила: «Нас зовут на день рождения? О! Сколько же лет имениннице? Пятьдесят ей отмечали в тот год, когда Феликс и Даша отказались как следует отпраздновать свадьбу». Ну, и тому подобное. Пожалей Лори и своего мужа!
– Ты прав, – вздохнула я. – Моя истерика закончилась, пойду на встречу с папенькой.
– Солнышко, когда освободишься, напишешь для меня небольшой текстик на французском? – заныл Александр Михайлович.
– Нет, – отрезала я.
– Очень надо, – заканючил полковник.
– Воспользуйся переводчиком в компьютере, – посоветовала я, потом не удержалась и заявила: – Я знаю, зачем Бритвина в Москву летела, но никогда тебе не расскажу.