– Хорошо, – принял Потап картину.
– Только не «светись» с нею. Тут в нашем районе только за одну раму могут на пику поднять.
– Понял.
– На словах вот что скажешь… Если мы чего-то должны, так обязательно вернем. Запомнил?
– Запомнил. Вроде бы нетрудно.
– Давно откинулся? – поправляя изящными пальцами бабочку, поинтересовался хозяин.
– Вчера выпустили.
– Вот, возьми, – вытащил тот несколько смятых банкнот. – Это тебе на поддержание штанов… Елисеич сказал позаботиться о тебе. На первое время хватит… Даже не знаю, чем ты ему приглянулся, по мне, рожа у тебя больно хитрая… Так и быть, найдем для тебя какую-нибудь работенку. – Криво усмехнувшись, он добавил: – Ведь не воровать же тебе такими граблями, а то когда-нибудь совсем без рук останешься. Ладно, не тушуйся, пошутил я.
– А мне по башке там никто не даст? А то всякое может случиться.
– Ха-ха! А ты, я смотрю, тоже шутник. Это хорошо! Там люди интеллигентные, встретят, как нужно. Ну, чего стоишь? Топай!
Полковник Кочетков Константин Степанович уже шестой год руководил девятым управлением МВД, занимавшимся продажей произведений искусства, антиквариата и всего того, что людям может доставить эстетическое удовольствие.
До того он был начальником уголовного розыска и имел в своем послужном списке сотни удачно раскрытых дел, среди которых было с десяток резонансных. Так что, когда его перевели заместителем начальника управления, занимавшегося преступлениями в сфере искусства, пусть даже с некоторым повышением, он не почувствовал особого восторга. Новое дело выглядело непривычным и показалось ему поначалу невероятно скучным (при одном только воспоминании о музеях его клонило в глубокий сон), а тут им придется заниматься все рабочее время без остатка. Но приказы не обсуждаются, а тем более повышения, и потому, взяв под козырек, он с головой ушел в новую работу.
А еще через два месяца, после нескольких успешно раскрытых уголовных дел в Эрмитаже, где ущерб, только по самым скромным подсчетам, оценивался в сто пятьдесят миллионов долларов, он осознал, насколько был неправ. Кража произведений искусства оказалась весьма прибыльным и динамично развивающимся криминальным бизнесом, сопоставимым разве что с продажей оружия или производством наркотиков. Так уж устроен этот мир, что в нем всегда отыщется чудак, готовый отвалить за раскрашенный кусок полотна миллион долларов. А если нашелся покупатель, так обязательно отыщется и преступник, который захочет это полотно украсть, или пытливый талантливый ум, желающий его подделать. Дел хватало с избытком. Причем этот сегмент преступной деятельности всегда отличался высокой интеллектуальностью, по сравнению с которым даже виртуозный «домушник» выглядел начинающим карманником. Приходилось немало поломать голову, прежде чем удавалось распутать хитроумные схемы и кражи.
Дела о кражах произведений искусства, казавшиеся после назначения на должность на редкость прескучными, теперь захватили его всецело. Возможно, что в расследовании отсутствовала привычная динамика, столь свойственная при раскрытии тяжких преступлений с откровенными насилием и грабежами. Но в том, что в мире искусства участвует элита преступного мира, у Кочеткова теперь не оставалось никаких сомнений.
А когда Константин Степанович возглавил управление, то, неожиданно для себя самого, тоже принялся собирать старинные вещи. В антикварных магазинах он сделался своим человеком, а в среде коллекционеров приобрел немало приятных знакомцев. Вся его коллекция, вскоре ставшая весьма значительной, началась с обыкновенного подарка – серебряный Пегас восемнадцатого века, сотворенный неизвестным французским мастером, который он получил от хозяина антикварного магазина за помощь в возврате двух предметов, принадлежавших царскому дому: изумрудное ожерелье, созданное Карлом Фаберже для Александры Федоровны, последней российской императрицы, и сапфировая диадема, подаренная бельгийской королевой великой княгине на день ангела.
Поначалу Кочетков не знал, как поступить с неожиданным подарком, понимая при этом, что вещь весьма ценная. Самое разумное решение – сунуть куда-нибудь нежданного Пегаса в чулан, где тот комфортно чувствовал бы себя среди прочей рухляди еще лет сто. Но по настоянию супруги он поместил фигурку на письменный стол и уже через неделю привык к его соседству настолько, что не начинал работу до тех самых пор, пока не касался его поднятых серебряных крыльев, черпая в этом какое-то вдохновение. Хотя какое тут может быть наитие среди кипы разложенных отчетов и докладных от оперов!
Еще через неделю в его кабинете появилась серебряная пепельница, что весьма кстати дополнила интерьер стола. А уже через год у полковника Кочеткова имелась довольно внушительная коллекция антиквариата, включая картины и старинное оружие, которое приходило к нему разными путями. Некоторые вещи он обменивал, другие покупал, третьи ему дарили в качестве благодарности за оказанные услуги (благо, что поводов для этого всегда было предостаточно: например, можно было просто закрыть глаза на какие-то злоупотребления и не возбуждать уголовного дела). Его коллекцию пополняли вещи, не вошедшие в опись во время очередного обыска. Именно они были наиболее ценными в его собрании. Картина Лукаса Старшего «Снятие с креста», висевшая теперь в его уютной спальне в золоченой раме (а ведь могла бы украсить одну из стен Эрмитажа), была как раз из таковых. Другие приобретенные картины, так же не вошедшие в опись, могли бы сделать честь самому Лувру, к примеру, «Чаша Грааля», принадлежавшая кисти великого Яна ван Эйка. И это с учетом того, что до настоящего времени сохранилась всего лишь ничтожная часть работ художников ранней эпохи Возрождения. Так что, вне всякого сомнения, Константин Степанович мог считать себя, благодаря многим работам выдающихся мастеров, не только удачливым коллекционером, но и весьма состоятельным человеком.
В какой-то момент Кочетков осознал, что коллекционер в нем начинает побеждать блюстителя правопорядка и приобретенная высокохудожественная вещь значила для него куда больше, чем удачно раскрытое дело. Вместе со значительной коллекцией, требующей признания среди специалистов, у него стали появляться знакомые эксперты, с которыми он частенько за бутылкой вина обсуждал достоинства картин, а вскоре стал служить для их корпоративных игрищ некоторым прикрытием, получая за хлопоты серьезное вознаграждение.
Кочетков даже не понял, в какой именно момент оказался по другую сторону закона (возможно, когда финансовый интерес стал превалировать над всем остальным). Он сколотил группу из талантливых копиистов, которые за приличное жалованье могли подделывать картины, пользовавшиеся на рынке невероятным спросом. Именно тогда ему и понадобилась рекомендация его друзей-экспертов, готовых за небольшой процент дать положительные заключения на фальшивки и подсказать пути, по которым талантливо изготовленный «фальшак» заполучил бы собственную историю. Фальшивые картины выставляли в галереях, демонстрировали на передвижных выставках, показывали в музеях, их вывозили за границу для просмотра, а когда о них начинали говорить всерьез и мало кто сомневался в их подлинности, полотна тут же продавали какому-нибудь толстосуму, вознамерившемуся приобрести для загородного дома «настоящий» шедевр.
С каждой проданной картиной полковник все более увеличивал и без того немалое состояние и, не стесняясь, пополнял свою коллекцию новыми полотнами.
Как это нередко случается, все ломается в один миг, и именно тогда, когда о плохом совершенно не думаешь. Вот, казалось бы, все двигается благополучно, своим чередом, в размеренном и заданном русле: на окраине города построен особнячок, приобретена большущая квартира в самом центре Москвы. Имелись еще кое-какие честолюбивые планы на ближайщие пять лет…
И тут…
Неожиданно один из покупателей позвонил ему на домашний телефон и сообщил о том, что, передав картину на повторную экспертизу, обнаружил, к своему немалому изумлению, что полотно оказалось подделкой. Выдержав драматическую паузу, подходящую для подобного случая, он поинтересовался, кто давал экспертизу о подлинности картины. Услышав фамилию одного из ведущих специалистов Эрмитажа, покупатель уверенно отозвался, что тот редкий шарлатан и пройдоха и что он хотел бы вернуть фальшивку и получить обратно свои деньги.
Так уж было заведено в криминальном бизнесе, завязанном на искусстве: продавец немедленно отдает деньги покупателю, если тот вдруг засомневался в подлинности картины. Но полковник Кочетков, вопреки неписаному правилу, решил отказать. Да и денег у него свободных на тот момент просто не оказалось. На излишки он прикупил хороший комплект старинного холодного оружия, съездил в дорогостоящий круиз по Средиземному морю, на день рождения благоверной подарил шикарное жемчужное колье. Вот только Константин Степанович не мог учесть такой малости, что фальшивка оказалась в руках Елисеича, умеющего прекрасно считать деньги. А быть «терпилой» вору не полагалось по статусу.
Осознавая, с кем имеет дело, Елисеич на следующий день заявился к Кочеткову с дружеским визитом, прихватив с собой бутылку элитного коньяка и надеясь за спиртным и с хорошей закуской уладить возникшее недоразумение. Все кончилось скверно: полковник воспринял появление вора как откровенную угрозу в свой адрес и демонстрацию силы, и полицейский наряд, немедленно подъехавший на звонок Кочеткова, определил Елисеича в следственный изолятор. Казалось, что на том дело и исчерпано, – вряд ли Елисеич, даже если он имел статус вора, возвысит голос на начальника управления. Успокоившись, полковник отправился на дачу. Но через день, ранним утром, ему позвонили из полиции и сообщили о том, что его квартира, находящаяся под усиленной охраной, с тремя серьезными замками, взломлена.
Кочетков вернулся в город ближе к обеду.
Во дворе дома стояла полицейская машина, у которой, перекрыв вход в подъезд, дежурило двое полицейских, а начальник уголовного розыска майор Чугунов, веснушчатый детина тридцати пяти лет, заложив руки за спину, нервно прохаживался по двору, дожидаясь приезда начальника управления.
– Константин Степанович, у вас тут…
– В курсе, – угрюмо оборвал его Кочетков, – доложили! Давай пройдем вместе, посмотрим, – и устремился в подъезд.
Поднявшись на второй этаж, полковник остановился перед раскуроченным металлическим полотном, еще вчера называвшимся «надежной дверью». Осознав состояние полковника, майор Чугунов отошел немного в сторонку и, когда Кочетков осторожно перешагнул порог, поскрипывая подошвами по расколоченному стеклу, прежде бывшему венецианской вазой, негромко произнес:
– Я пока никого не звал… Ни прокуратуру, ни экспертов, все на ваше усмотрение. Просто поставил бойцов, чтобы чего-нибудь не пропало. Делу могут дать большую огласку.
Повернувшись, полковник Кочетков внимательно посмотрел в умные глаза майора. Тот знал больше, чем говорил, оно и понятно – уголовный розыск. Не зря свой хлеб едят.
– Правильно сделал, Чугунов, – произнес он, невольно поймав себя на благородных интонациях. – Сам разберусь… Может, ничего еще и не пропало. А ваза… сам случайно разбил.
Кочетков прошел в квартиру – поруганную, оскверненную. Со стен на него угрюмо и с откровенным осуждением посматривали натурщицы давно канувших эпох: не уберег, не усмотрел, отдал на оскорбление! Он внимательно просмотрел каждую из картин – все на месте; прошел по коридору, завернул в гостиную, где хранились наиболее ценные полотна. Там тоже ничего не пропало – все здесь, до самого скромного этюда, до самой последней броши. И только когда переступил порог кабинета, внутри невольно обдало холодом – там, где еще вчера висела картина Биллини Джованни «Юдифь и Олоферн», зияла пугающая пустота. Это было одно из самых значительных полотен во всей его коллекции. Биллини Джованни, обратившийся к сюжетам античной мифологии незадолго до своей смерти, успел написать одно из самых заметных своих произведений. Впоследствии мастер сделал со своей замечательной картины еще две копии, одна из которых находилась в «Метрополитен-музее», а вторая – в Лувре. Сам же Кочетков считал, что владеет именно подлинником, в сравнении с остальными двумя картинами, фигуры людей были прописаны до мельчайшего фрагмента.
У художников эпохи Возрождения принято было детально выписывать лики святых и людей, расположенных на переднем плане. Руки и детали одежды зачастую оставались недорисованными, имели лишь расплывчатые контуры. На его же полотне были тщательно вырисованы все складки одежды, каждая фаланга пальцев, мельчайшие поры на взволнованных одухотворенных лицах.
Смысл этого ветхозаветного сказания состоял в том, что еврейская вдова сумела спасти родной город от нашествия ассирийцев. Как только враги осадили ее родной город, она, облачившись в красивые одежды, отправилась в стан врагов, чтобы привлечь внимание предводителя. Увлеченный красотой юной девы, Олоферн впустил ее в свой шатер и принялся угощать вином. Напившись до бесчувствия, он уснул, а юная Юдифь отрубила ему голову и принесла ее под одеждами в родной город, чем спасла его от разорения.
– Здесь была картина, – заговорил полковник подсевшим голосом.
– Картина? – заинтересованно переспросил Чугунов.
– Нет, я ошибся… Ничего не пропало, – тотчас отозвался Кочетков.
Пропажа картины «Юдифь и Олоферн» не была случайностью. Ведь рядом висели куда более значительные полотна. Вор, проникший в квартиру, сделал ему намек.
– Вы уверены? – с сомнением переспросил майор. – Мы поспрашиваем среди своих клиентов, может, они что-то знают?
– Не нужно ничего предпринимать, – холодно отрезал полковник. – Просто я перевесил картину в другое место… Вы меня хорошо поняли? У меня ничего не пропало. Скорее всего, преступники просто ошиблись дверью, потом поняли, кого хотели ограбить, и тут же ушли. Чтобы не было неприятностей…
– Может, хотя бы снять отпечатки, – ненавязчиво предложил майор, – чтобы понять, с кем мы имеем дело.
– Хорошо, – после некоторого колебания согласился Константин Степанович, – только по-тихому, так, чтобы никто ничего не узнал.
– Сделаем, – охотно отозвался майор. – Не впервой… Хотя не думаю, что удастся что-нибудь найти, уж слишком чисто сработали.
– Товарищ полковник, разрешите доложить, – вошел в комнату молодой лейтенант, – тут к вам парень какой-то пришел, говорит, что должен чего-то передать.
Лицо у лейтенанта выглядело напряженным. С утра вместе с бойцами он стоял в оцеплении у подъезда и охранял квартиру полковника, как особо важный объект. Если пропадет что-нибудь, потом хлопот не оберешься! Начальника управления он впервые видел на расстоянии вытянутой руки. Поговаривают, что мужик он крутой, без особой причины срывает погоны направо и налево.
– Зови его сюда, пусть скажет, в чем там дело.
В сопровождении полицейского в квартиру вошел плотный парень лет двадцати с широкими, будто лопаты, кистями и ошарашенно уставился на стены, увешанные картинами, – сколько же добра!
– Вот, – протянул он холщовую сумку полковнику, безошибочно угадав в нем главного, – просили передать.
– Кто просил? – насторожился Кочетков, все еще не решаясь взять сумку.
– Мужик какой-то, он мне не назвался, – равнодушно ответил парень, пожав плечами.
Кочетков взглянул на сумку, из которой торчала золоченая рама с двумя переплетающимися ободками. Он узнал бы ее из тысячи похожих…
Взяв холщовую сумку, Константин Степанович слегка приоткрыл ее. На него, широко распахнув глаза, смотрела нарисованная, почерневшая от времени, отрубленная голова похотливого Олоферна.
– И это все? – спросил он.
– Просили на словах сказать, если мы чего-то должны, обязательно вернем.
Кочетков сглотнул. Прозвучала откровенная угроза. Рука, уже, было, приподнявшаяся, чтобы ухватить парня за ворот, ослабла и плетью повисла вдоль тела.
– Ну, чего стоишь? Топай! – зло бросил он. – Пока не наподдали!
Вжав голову в плечи, парень заторопился по длинному гулкому коридору в сторону выхода.
– Может, его задержать, товарищ полковник? – с готовностью спросил майор. – Мало ли?
Смерив его строгим взглядом, Кочетков процедил:
– Я же сказал, что у меня ничего не пропало. Вам что, не ясно?
– Все ясно, товарищ полковник, – бодро ответил майор. – Разрешите идти?
– Ступайте. И снимите охрану.
Оставшись в одиночестве, Кочетков осмотрел дверь.
Раскурочили ее на славу: ригели и автоматические выкидные порожки были срезаны, так что придется заказать новую. И это шестая степень защиты! Он прикрыл изуродованную дверь, потом вытащил из сумки картину в золоченой раме, сорвал с нее плотную шуршащую бумагу и в сердцах швырнул в корзину. Некоторое время Константин Степанович держал картину в руках, рассматривая отрубленную голову, лежащую на блюде. Выглядела она неправдоподобно реалистично. Тонкие девичьи черты со светлой кожей смотрелись невероятным контрастом в сравнении с застывшей и потемневшей плотью, обезображенной смертью. Настоящее торжество добра над злыми силами. Нахмурившись, он подумал о том, что в ближайшие дни его собственная голова может оказаться на таком же блюде. Правда, не серебряном…
Весьма символично!
Повесив картину на прежнее место, полковник поднял трубку и бодро произнес:
– Валерий Тимофеевич!
– Он самый, с кем имею честь общаться? – прозвучал сухой ответ.
– Это Кочетков тебя беспокоит.
– А-а, Константин Степанович, – отозвался радушный басок. – Чем могу быть полезен?
– В твоем ведомстве Владимиров?
– Это Елисеич, что ли? Вор в законе?
– Он самый.
– Не переживай, сидит, как миленький. Или ты его прессануть хочешь? По полной? Можем попробовать.