— Я просила его сходить к дерматологу, настаивала, но он и слушать не хочет. Утверждает, что оно всегда там было, что врач его уже смотрел и ничего не нашел…
Жозефина больше ничего не слышала. Она изо всех сил старалась сидеть прямо и молча: больше всего на свете ей хотелось скорчиться и завыть. Они спали вместе. Филипп и Ирис спали, обнявшись. Слитые в поцелуе губы, его язык у нее во рту, их сплетенные тела, сбитые в кучу простыни, шепот блаженства, тяжелые черные волосы разметались по подушке, Ирис стонет, а Филипп… Образы вереницей проносились перед глазами. Жозефина поднесла руку к губам, чтобы сдержать жалобный крик.
— Что с тобой, Жози?
— Ничего. Просто ты говоришь так, словно…
— Словно что, Жози?
— Как будто с ним действительно что-то…
— Ну что ты! Просто я волнуюсь, и все… Скорее всего, он прав и там ничего серьезного. Не надо было тебе все это рассказывать, я забыла, какая ты впечатлительная. Бедная моя девочка!
Не хватало еще, чтобы она разревелась, занервничала Ирис. Все мои усилия пойдут прахом! Мне только с третьей попытки удалось заказать подходящий столик, пришлось настаивать, умолять, подгадывать, чтобы Беранжер и Надя точно оказались здесь, вон они, за пальмой, навострили уши, не хотят упустить ни слова из нашего разговора, чтобы раструбить о нем повсюду. Она так старалась, столько сил приложила — а эта сейчас заревет и все испортит!
Она передвинула кресло, обняла сестру и стала баюкать.
— Баю-бай, — шептала она. — Тише, Жози, тише. Я наверняка просто делаю из мухи слона…
Значит, я права, что-то между ними есть. Зарождающееся чувство, взаимное притяжение, смутное влечение… Никакой физической близости, не то она не посмела бы сюда явиться. Она слишком честная, не умеет врать и притворяться. Она бы не смогла смотреть мне в глаза. Но она влюблена в него, это точно. Вот и доказательство. Но он? Он любит ее? В ней есть своя прелесть, это несомненно. Она стала даже хорошенькая. Научилась одеваться, краситься, укладывать волосы. Похудела. Вид у нее такой… мило-старомодный. Надо держать ухо востро. Надо же, младшая сестренка, недотепа и мямля! Не следует им вырастать, этим младшим сестренкам.
Жозефина взяла себя в руки, высвободилась из объятий Ирис и сказала:
— Мне очень жаль… Прости.
Она не знала, что еще сказать. Прости, что влюбилась в твоего мужа. Прости, что целовалась с ним. Прости за вечные мои жалкие, наивные мечты. Наивность во мне — как сорняк, так просто не выдернешь.
— Простить? Но за что, сестричка?
— Ой, Ирис!.. — начала Жозефина, заламывая руки.
Сейчас она все ей расскажет.
— Ирис, — произнесла она, набрав побольше воздуху, — я должна тебе признаться…
— Жозефина! Я думала, мы все забыли, все начинаем с чистого листа!
— Да, но…
Сестры смотрели друг другу в глаза; одна была готова выдать свою тайну, другая отказывалась принять ее, и обе знали, какая опасная сила таится в словах. Произнеси их — и захлопнется тяжелая дверь. Тяжелая бронированная дверь. Они колебались, они ждали знака, который сделал бы откровенность возможной или, наоборот, невозможной, полезной или, напротив, излишней. «Если я сейчас все расскажу, — думала Жозефина, — я ее больше не увижу. Я выберу его. Его, который вернулся к ней… Если я все расскажу, я потеряю обоих. Потеряю любовь, друга, сестру, потеряю семью, воспоминания, детство… потеряю даже воспоминание о поцелуе у духовки».
Ирис видела колебания в глазах Жозефины. «Если она расскажет мне свою тайну, мне придется притвориться оскорбленной, негодующей, перестать с ней общаться. Разорвать отношения. И что? Я открою ей зеленую улицу! Она вольна видеться с ним. Нельзя, чтобы она заговорила, ни за что!»
Она внезапно прервала молчание:
— Должна тебе признаться, Жози: я слишком счастлива, что вернулась к жизни, и ничто, понимаешь, ничто не способно испортить мою радость. Так что начнем с чистого листа, как договорились…
Да, подумала Жозефина. А что еще остается? Да и что, собственно, такого произошло? Касания рук, быстрые взгляды, дрогнувший голос, улыбка в ответ на улыбку, горячие пальцы на запястье под рукавом пальто. Жалкие приметы испарившейся страсти.
— Ну а ты, все готовишься к своей хабилитации? Какая у тебя тема? Я хочу знать, мне все интересно… Смотри, я говорю-говорю, а ты ни слова! Все изменится, Жози, теперь все изменится. Потому что я приняла решение, знаешь, я теперь буду думать о других, не только о себе любимой. Скажи, как тебе кажется, я постарела?
Жозефина уже не слышала ее. Она смотрела, как уносится прочь ее любовь, скользя между грудастыми статуями и раскидистыми пальмами. Улыбалась жалкой улыбкой проигравшего. Она ничего не скажет. Она больше не увидит Филиппа.
Больше у нее никогда не будет поцелуев со вкусом арманьяка.
Впрочем, не в этом ли она поклялась звездам?
Жозефина решила пройтись пешком. Поднялась по улице Сент-Оноре, блаженно вздохнула, любуясь совершенной красотой Вандомской площади, прошла под аркадами улицы Риволи и вдоль набережной Сены, повернулась спиной к крылатым коням на мосту Александра Третьего и направилась к Трокадеро.
Ей нужно было прийти в себя. Общество Ирис лишило ее сил. Сестра словно забрала себе весь воздух в ресторане. Рядом с Ирис она задыхалась. «Довольно! — проворчала она, наподдав ногой по краю тротуара. — Я сравниваю себя с ней и чувствую себя ничтожеством. Я вступаю на ее территорию, территорию красоты, раскованности, последних писков моды, элегантных пальто, наращенных волос и разглаженных морщин, и сразу проигрываю. Но и у меня есть свое оружие: если я заговорю с ней о тонких, незаметных на первый взгляд вещах, о взглядах, что красноречивее слов, о любви, бьющей через край, о чувствах, переворачивающих душу, о тщете притворства, о том, как трудно понять, кто ты на самом деле, — то, может, чуть подрасту в собственных глазах и не буду валяться в углу, как грязный носок».
Она взглянула на небо: одно облако напоминало глаз. Ей показалось, что он похож на глаз Филиппа. «Быстро же ты меня забыл», — сказала она облаку, которое тотчас изменило форму. Глаз исчез. «Любовь — лишь капля меда средь колючек». Так пели трубадуры при дворе Альенор Аквитанской. Я теперь жую колючки. Полный рот колючек. Сама виновата — прогнала его, и он покорно вернулся к Ирис. Недолго ждал! Жозефину переполнял гнев. А вместе с ним проснулась надежда: она не согласна, она будет бороться!
Она вошла в парк и невольно пригнулась. Ничего не могла с собой поделать. Где-то здесь, чуть подальше, нашли мадам Бертье…
Она толкнула дверь подъезда и услышала крик в комнатке консьержки. Какой-то мужчина орал на Ифигению.
— Это безобразие! — орал он. — Вы за это ответите! Мерзость какая! Вы обязаны убираться каждый день! Там валяются пивные банки, пустые бутылки, носовые платки! Спотыкаешься о всякий мусор!
Не переставая вопить, мужчина вышел от консьержки, и Жозефина узнала сына Пинарелли. Смертельно бледная Ифигения укрылась за занавеской. Табличка на стеклянной двери с указанием ее часов работы была наполовину сорвана. Пинарелли вернулся, замахнулся, собираясь ударить консьержку, но та задвинула щеколду. Подоспевшая Жозефина схватила его за руку. Он вырвался и с неожиданной силой швырнул ее на пол. Жозефина сильно ударилась головой о стену.
— Да вы ненормальный! — в ужасе закричала она.
— Я запрещаю вам ее защищать! Ей за это платят! Она должна убираться! Сука!
По его трясущемуся подбородку стекала струйка слюны, лицо было в красных пятнах, кадык ходил ходуном.
Он развернулся и помчался вверх по лестнице через две ступеньки.
— С вами все в порядке, мадам Кортес?
Жозефина дрожала и потирала лоб, унимая боль. Ифигения позвала ее к себе.
— Может, выпьете чего-нибудь? Вид у вас больно бледный.
Она усадила ее и налила стакан колы.
— Что вы такое натворили, что он так взъелся? — спросила Жозефина, приходя в себя.
— Да я там убираю, на помойке. Честное слово. Я стараюсь… Но кто-то все время разбрасывает вокруг контейнеров такую гадость, что и сказать-то стыдно! И если я вдруг не зайду денек-другой, там уже такая грязища! Но дом-то большой, я же не могу разорваться!
— Вы знаете, кто это делает?
— Нет! Я-то по ночам сплю! Устаю. В этом доме, знаете, та еще работенка. А когда рабочий день кончается, надо еще с детьми заниматься!
Жозефина оглядела комнату. Стол, четыре стула, потертый диванчик, старый буфет, телевизор, облезлая кухонька, выцветший желтый линолеум, а в глубине, за бордовой занавеской, темный чулан.
— Там детская? — спросила Жозефина.
— Да, а я сплю на диване. Все равно как в вестибюле. Когда кто-то поздно возвращается домой, входная дверь хлопает прямо над ухом. Так и подпрыгиваю всю ночь на кровати…
— Надо бы тут покрасить и купить новую мебель… Мрачновато у вас.
— Потому я и крашу волосы во все цвета радуги, — улыбнулась Ифигения. — В доме появляется солнце…
— Знаете, что мы сделаем, Ифигения? Завтра в ваш обеденный перерыв съездим в «Икею» и все купим: кровати детям, стол, стулья, занавески, комод, буфет, диван, коврики, кухонный гарнитур, подушки… А потом заедем в «Брикораму», выберем красивые краски и все перекрасим! И вам больше не придется красить волосы.
— А на какие шиши, мадам Кортес? Показать вам мою зарплатную ведомость? Это слезы!
— Я все куплю.
— Сразу говорю вам — нет!
— А я говорю — да! Деньги же не унесешь с собой в могилу. У меня есть все, что мне надо, а у вас ничего. На то и деньги, чтобы заполнять пустоты!
— Ни за что, мадам Кортес!
— А мне плевать, я сама все куплю и поставлю перед вашей дверью. Вы меня еще не знаете, я упрямая.
Женщины молча смотрели друг на друга.
— Правда, лучше бы вам поехать со мной, чтобы вы сами выбрали. Может, у нас вкусы не совпадают.
Ифигения скрестила руки на груди и насупилась. На этот раз ее шевелюра была апельсинового цвета, местами с желтым отливом. В свете старого торшера казалось, что волосы горят огнем.
— Все-таки краски лучше смотрятся на стене, чем на голове, — усмехнулась Жозефина.
Ифигения провела рукой по волосам.
— Да знаю, я в этот раз запорола цвет… Просто все так неудобно, душ во дворе, там нет света, и я не всегда могу держать краску столько, сколько нужно. А зимой вообще все делаю наспех, иначе простужусь!
— Душ во дворе! — воскликнула Жозефина.
— Ну да… Рядом с помойкой…
— Это невозможно!
— Возможно, мадам Кортес, возможно!
— Ладно, — решила Жозефина. — Завтра и съездим.
— Не давите на меня, мадам Кортес!
Жозефина заметила, что в дверном проеме стоит маленькая Клара. Это была на удивление серьезная девочка с грустными, кроткими глазами. Рядом возник ее брат, Лео; каждый раз, как Жозефина ему улыбалась, он прятался за спину сестры.
— По-моему, вы изрядная эгоистка, Ифигения. Мне кажется, что детям бы понравилось жить на радуге…
Ифигения взглянула на детей и пожала плечами.
— Они уже привыкли.
— А мне хочется, чтобы комната была розовая… и чтобы покрывало ярко-салатовое… — сказала Клара, посасывая прядь волос.
— Ну уз нет! Розовый — это для девсёнок! — завопил Лео. — Хоцу комнату золтую, как цыпленок, а покрывало красное, с вампирами.
— Они не в школе? — спросила Жозефина, воздержавшись от ликования и давая Ифигении возможность сдаться достойно.
— Сегодня среда. В среду нету сколы, — ответил Лео.
— Ты прав. Я забыла!
— У тебя голова кругом идет, да? У нас так училка говорит…
— Да, действительно шла кругом, но теперь, когда я с вами, мне гораздо лучше, — сказала Жозефина, сажая его к себе на колени.
— Мам, а нельзя нам двухэтажную кровать? — спросила Клара. — Тогда бы я спала наверху и думала, будто я на небе… А еще письменный стол!
— А мне деревянную лосадку! Ты Дед Мороз?
— Глупенький! Где же у меня борода?
Он заливисто рассмеялся.
— По-моему, вы проиграли, Ифигения. Встречаемся завтра в полдень. Лучше не опаздывать, а то вернуться вовремя не успеем…
Дети повисли на матери, вопя от восторга.
— Скажи «да», ну мам, скажи «да»!
Ифигения стукнула ладонью по столу, требуя тишины.
— Тогда взамен я буду у вас убираться. Два часа в день. И никак иначе.
— Часа вполне хватит. Нас всего двое. Работы будет немного, и я вам заплачу.
— Нет, бесплатно, иначе не поеду ни в какую «Икею»!
На другой день ровно в двенадцать Жозефина ждала в холле. Они сели в ее машину. Ифигения держала на коленях хозяйственную сумку, а на голову повязала платок.
— Вы мусульманка, Ифигения?
— Нет, просто я легко простужаю уши. А потом начинаются отиты, и уши горят по поводу и без…
— У меня тоже самое! Чуть начинаю волноваться, сразу уши краснеют!
Они проехали Булонский лес и двинулись по направлению к Дефанс. Припарковались перед «Икеей», вооружились бумажным сантиметром, блокнотом, карандашом и ринулись в лабиринт магазина. Жозефина записывала, Ифигения чертыхалась. Жозефина заполняла блокнот, Ифигения растерянно вопила:
— Это уж слишком, мадам Кортес! Хватит!
— Почему вы не хотите называть меня Жозефиной, я же называю вас Ифигенией!
— Нет уж, для меня вы мадам Кортес. Нечего путать божий дар с яичницей.
В «Брикораме» они выбрали канареечно-желтую краску для детской, малиновую для общей комнаты, ярко-синюю для кухоньки. Жозефина заметила, как Ифигения косится на паркет, приоткрыв рот от восхищения. Она заказала паркет. Душевую кабину. Плитку.
— Но кто всем этим будет заниматься?
— Найдем плиточника и сантехника.
Жозефина заказала доставку, дала адрес. Они вышли и, отдуваясь, сели в машину.
— Вы совсем куку, мадам Кортес! Так вот, я вам так квартиру вылижу, что с пола можно будет есть!
Жозефина улыбнулась и лихо перестроилась в другой ряд, придержав руль одним пальцем.
— И к тому же отлично водите.
— Спасибо, Ифигения. С вами я прямо вырастаю в собственных глазах. Надо нам почаще видеться.
— Ой, что вы, мадам Кортес! У вас и без меня дел хватает…
Она уронила голову на подголовник и, счастливо улыбаясь, прошептала:
— Первый раз в жизни кто-то добр ко мне. Я имею в виду — просто так добр, без задних мыслей. Потому что бывали такие, что мне помогали, но потом всегда оказывалось, что им от меня что-то надо… А вот вы…
Она звучно фыркнула, выражая свое изумление. Ее лицо в обрамлении платка казалось ликом юной мадонны, наспех накрасившейся у кухонной раковины. От нее пахло марсельским мылом: не успела как следует смыть под холодным душем во дворе. Тонкий длинный нос, черные глаза, бледное лицо, ослепительные зубы и глубокая морщинка между бровями, доказывавшая (впрочем, Жозефина в этом и не сомневалась), что Ифигения — девушка с характером. Грузноватая фигура, бюст итальянской матроны, лицо по-детски серьезное: из месяца в месяц бьется, чтобы свести концы с концами, и счастлива, дотянув до следующей зарплаты.
— Хуже всех был мой муж… То есть это я его называю мужем, мы не расписаны. Бил почем зря все, что его не слушалось. В первую очередь меня. Выбил мне два зуба. Еле-еле на новые заработала. Он взрывался по любому поводу. Однажды врезал полицейскому, когда тот его остановил проверить документы. Дали шесть лет тюрьмы строгого режима. Я была беременна Лео. Честно говоря, обрадовалась, что его засадили. Он скоро должен выйти, но искать меня здесь ему в голову не придет. Боится богатых районов. Говорит, там фараоны кишмя кишат…
— Дети его не вспоминают?
Она снова выразительно фыркнула, на сей раз с презрением.
— Они его не знали, да оно и к лучшему. Когда они спрашивают, где папа и чем занимается, я говорю, что он путешественник, исследует Южный полюс, Северный полюс, Анды с Кордильерами, придумываю всякие истории про орлов, пингвинов и белых медведей. Если он когда-нибудь, не приведи господи, объявится, пусть приходит в шлеме и при бороде!
Пошел дождь, Жозефина включила дворники, провела рукой по стеклу.
— Знаете, мадам Кортес, я хочу сказать вам спасибо. Настоящее спасибо, от всего сердца. Меня так тронуло то, что вы для меня сделали… Просто до слез.
Она поправила выбившуюся из-под платка прядь.
— Не говорите соседям по дому, что это вы за все заплатили, ладно?
— Не скажу, но в любом случае вам незачем перед ними оправдываться!
— Просто помяните к слову на следующем собрании жильцов, что я выиграла в лотерею. Это их не удивит. В лотерею всегда выигрывают бедные, богатые не имеют на это права!
Они проезжали супермаркет «Интермарше», куда Жозефина ходила за покупками, когда жила в Курбевуа. Ифигения спросила, нельзя ли тут остановиться: ей нужен «Туалетный утенок» и новая швабра. В результате они подошли к кассе с полными тележками. Кассирша спросила, есть ли у них дисконтная карта. Жозефина достала карту, а заодно и оплатила покупки Ифигении. Та густо покраснела:
— Ах, нет! Хватит, мадам Кортес! Мы поссоримся!
— Так у меня будет больше баллов!
— Держу пари, вы ни разу не использовали ваши баллы!
— Ни разу, — призналась Жозефина.
— В следующий раз я пойду с вами, и вы их потратите! Сэкономите.
— Ага! — лукаво сказала Жозефина. — Значит, будет следующий раз! Не так уж вы и рассердились!
— Рассердилась! Но я отходчивая…
Под проливным дождем они добежали до машины, стараясь по пути не растерять покупки.
Жозефина высадила Ифигению перед домом и поехала ставить машину в подземный гараж, моля небеса оградить ее от неприятных встреч. С тех пор, как на нее напали, она боялась парковок.