Люди сторонились, пропуская их. Ее разбирал смех:
— Видел, Дю Геклен? Ты людей пугаешь!
Она остановилась, посмотрела на него и жалобно сказала:
— Ну что же с тобой делать, прямо не знаю!
Он повертел обрубком хвоста, словно говоря: ну хватит раздумывать, возьми меня с собой. Умоляюще смотрел на нее здоровым красивым глазом цвета старого рома — соглашайся! Они стояли, глаза в глаза, примеряясь друг к другу. Он доверчиво ждал, она неуверенно прикидывала свои возможности.
— А кто за тобой будет смотреть, пока я в библиотеке? А если ты начнешь лаять или выть? Что скажет мадемуазель де Бассоньер?
Он уткнулся мордой ей в руку.
— Дю Геклен! — взмолилась Жозефина. — Это неразумно!
Она снова побежала, и он побежал тоже. Останавливался, когда она останавливалась, трусил за ней, когда она трогалась с места, подчиняясь ее ритму, не путаясь под ногами. Скользнул за ней, когда она открыла дверь подъезда. Подождал, когда подойдет лифт, и загрузился в него с ловкостью контрабандиста, обманувшего раззяву-таможенника.
— Думаешь, я тебя не вижу? — спросила Жозефина, нажимая на кнопку своего этажа.
И опять этот взгляд: отдаю свою судьбу в твои руки.
— Слушай, давай договоримся. Я держу тебя неделю, и если ты будешь хорошо себя вести, попробуем еще неделю, и так далее. А иначе отведу тебя в Службу защиты животных.
Он широко зевнул, что несомненно означало согласие.
Они вошли на кухню. Зоэ как раз завтракала. Она подняла голову и воскликнула:
— Вау! Мам! Вот это собака, не муфточка какая, целая собачища!
— Он привязался ко мне возле озера и не отставал.
— Его, наверное, бросили. Ты видела, как он смотрит? Можно его взять к нам, мам? Ну скажи! Ну пожалуйста! Ну скажи «да»!
Она обрела дар речи, ее пухлые детские щечки горели от возбуждения. Жозефина сделала вид, что колеблется.
— Я всегда хотела большую собаку. Ты же знаешь! — взмолилась Зоэ.
Взгляд Дю Геклена переходил с одной на другую. С встревоженной, молящей Зоэ на безмятежную Жозефину, которая вновь обрела контакт с дочерью и в душе наслаждалась этим.
— Он похож на Синего Пса, помнишь, ты нам читала на ночь эту сказку, и мы так боялись, что нам снились кошмары…
Жозефина начинала говорить страшным грозным голосом, когда на Синего Пса нападал Дух Леса, и Зоэ уползала с головой под одеяло.
Она раскрыла объятия, и Зоэ бросилась ей на шею.
— Ты правда хочешь, чтобы мы его взяли?
— Ой, ну конечно! Если мы его не возьмем, никто не возьмет. Он останется совсем один.
— Будешь с ним заниматься? Гулять с ним?
— Честное слово! Обещаю! Ну скажи «да»!
Жозефина смотрела в умоляющие глаза дочки. На языке у нее вертелся один-единственный вопрос, но она не задала его. Надо подождать, пока Зоэ сама не захочет с ней говорить. Она обняла дочь и выдохнула «да».
— Ой! Мамочка, я так рада! Как мы его назовем?
— Дю Геклен. Черный дог из Броселианда.
— Дю Геклен, — повторила Зоэ, гладя пса. — Думаю, ему не мешает как следует помыться. И как следует покушать…
Дю Геклен шевельнул обрубком хвоста и проследовал за Зоэ в ванную.
— Приедет Ирис. Откроешь ей? — крикнула вслед Жозефина. — Я еду за покупками с Ифигенией.
Она услышала, как Зоэ, болтая с псом, крикнула «да, мамочка!» и, счастливая, пошла к Ифигении.
Надо купить собачьего корма для Дю Геклена.
— А у меня теперь есть собака! — сообщила Жозефина Ифигении.
— Ну и отлично, мадам Кортес! Будете гулять с ней по вечерам и не бояться темноты!
— Да, уж он меня защитит. С ним никто не решится на меня напасть.
— Вы поэтому его взяли?
— Да я об этом и не думала. Я сидела на скамейке и…
— Он появился и уже от вас не отстал! Ну, вы даете! Подбираете всех подряд! Ладно, вот список, вот пакеты, потому что они больше не дают бесплатных пакетов, за все надо платить! Едем!
Жозефина проверила, не забыла ли взять ключ Луки.
— Мне только надо заехать на пару минут к другу, ключ отдать.
— Я подожду вас в машине.
Она пощупала карман и подумала, что еще недавно сходила бы с ума от счастья, получив этот ключ.
Она припарковалась у дома Луки, посмотрела на его окна. Ставни были закрыты. Его не было. Она облегченно вздохнула. Поискала в бардачке конверт. Нашла какой-то старый. Вырвала листок из блокнота, быстро написала: «Лука, возвращаю вам ключ. Он мне ни к чему. Удачи во всем. Жозефина». Перечитала, пока Ифигения тактично отвернулась. Зачеркнула «Он мне ни к чему». Переписала начисто на другой листок и вложила его в конверт. Осталось только оставить конверт у консьержки.
Та как раз пылесосила свою каморку. Открыла дверь со шлангом пылесоса на шее, словно в металлическом боа. Жозефина представилась и спросила, можно ли оставить конверт для мсье Луки Джамбелли.
— Вы хотели сказать, Витторио Джамбелли?
— Нет. Для Луки, его брата.
Еще не хватало, чтобы записка от «клуши» попала в руки Витторио!
— Здесь нет никакого Луки Джамбелли!
— Ну как же! — улыбнулась Жозефина. — Высокий брюнет, прядь волос падает на глаза, вечно ходит в синем полупальто!
— Витторио, — повторила женщина, опираясь на трубу пылесоса.
— Нет! Лука. Его брат-близнец.
Консьержка покачала головой, снимая с шеи шланг.
— Не знаю такого.
— Живет на шестом этаже.
— Витторио Джамбелли, а не Лука…
— Ну что вы, в конце концов! — занервничала Жозефина. — Я же к нему приходила. Могу вам описать его квартиру. И я знаю, что его брата-близнеца зовут Витторио, он манекенщик и живет не здесь.
— Вот именно он-то здесь и живет! Другого я сроду не видела! И кстати, даже не знала, что у него есть брат-близнец. Он о нем ни разу и не заикнулся. Я пока еще в своем уме!
Она оскорбилась и явно собиралась захлопнуть дверь.
— Я могу с вами поговорить?
— По-моему, я только этим и занимаюсь!
Она неохотно впустила ее в комнату, отодвинула пылесос, положила шланг.
— Того, которого я знаю, зовут Лука, — начала Жозефина, сжимая в руках конверт. — Он пишет книгу по истории слез для итальянского издательства. Много времени проводит в библиотеке, похож на вечного студента. Мрачный, меланхолик, редко улыбается…
— Уж что верно, то верно! Характер у него не сахар! Бесится по любому поводу. Это потому, что у него желудок больной. Плохо питается. Да и то сказать, не станет же холостяк у плиты возиться!
— А, ну вот видите, мы говорим об одном человеке!
— Да-да. Люди с плохим пищеварением непредсказуемы, они зависят от собственных желудочных соков. Он как раз такой и есть: сегодня он вам улыбается, а завтра строит козью морду. Говорю вам, это Витторио. Красавчик! Манекенщик, для журналов позирует.
— Да нет! Лука, его брат!
— Говорю вам, нет никакого Луки! Есть Витторио с больным желудком! Мне все-таки виднее при моей-то работе, я же почту разношу! На конвертах не Лука написано, а Витторио! И штрафы приходят на Витторио! И счета на Витторио! А Лука ваш — такие же сказки, как то, что денежки на деревьях растут! Не верите? У вас есть ключ? Поднимитесь и убедитесь сами…
— Но я уже приходила сюда и знаю, что приходила к Луке Джамбелли.
— А я вам говорю, что он один, Витторио Джамбелли, манекенщик с дурным характером и скверным желудком. Тот, что вечно теряет документы, и ключи, и собственную голову, и проводит ночи в полиции! И нечего мне сказки рассказывать и говорить, что их двое, когда он один как есть! И слава богу, что один, потому что если бы их было двое, я бы рехнулась!
— Это невозможно, — прошептала Жозефина. — Он Лука.
— Витторио. Витторио Джамбелли. Я знаю его мать. Я с ней говорила. Не сладко ей с ним приходится… Он ее единственный сын, и она такого не заслужила. Я ее видела вот так, как вас сейчас. Она сидела на этом стуле…
Консьержка показала на стул, где спал большой серый кот.
— Она плакала и рассказывала, какие бесчинства он творил. Она живет недалеко от Парижа, в Женвилье. Могу дать вам ее адрес, если хотите…
— Это невозможно, — Жозефина помотала головой. — Я и представить себе не могла…
— Боюсь, он вам лапши на уши навешал, милая дамочка! Жаль, его сейчас нет, в Италию уехал. В Милан. На дефиле. Послезавтра вернется. Витторио Джамбелли. Нарисуется, не сотрешь…
Консьержка говорила так, словно пережила любовное разочарование.
— А про Луку, видать, придумал для пущей важности. Терпеть не может, когда говорят, что он позирует для журналов. Прямо на стенку лезет. Ну а толку-то, он же только тем на жизнь и зарабатывает. Можно подумать, мне так нравится за всеми убирать? Но я этим зарабатываю на жизнь. Но в его-то возрасте… Пора бы уже образумиться.
— Но зачем? Это же бессмысленно…
— Да он врет как дышит, но когда-нибудь он плохо кончит, попомните мои слова. Не дай бог что-нибудь сказать поперек, как с цепи срывается… Тут даже некоторые жильцы требуют, чтобы он съехал, вот до чего дошло. Так набросился на одну бедную даму, которая попросила его подписать фото, так ей угрожал, вы бы слышали! Ящиком в нее швырнул! Такие вот люди на свободе разгуливают, а лучше бы под замком сидели.
Консьержка говорила так, словно пережила любовное разочарование.
— А про Луку, видать, придумал для пущей важности. Терпеть не может, когда говорят, что он позирует для журналов. Прямо на стенку лезет. Ну а толку-то, он же только тем на жизнь и зарабатывает. Можно подумать, мне так нравится за всеми убирать? Но я этим зарабатываю на жизнь. Но в его-то возрасте… Пора бы уже образумиться.
— Но зачем? Это же бессмысленно…
— Да он врет как дышит, но когда-нибудь он плохо кончит, попомните мои слова. Не дай бог что-нибудь сказать поперек, как с цепи срывается… Тут даже некоторые жильцы требуют, чтобы он съехал, вот до чего дошло. Так набросился на одну бедную даму, которая попросила его подписать фото, так ей угрожал, вы бы слышали! Ящиком в нее швырнул! Такие вот люди на свободе разгуливают, а лучше бы под замком сидели.
— Мне даже в голову не могло прийти… — пролепетала Жозефина.
— Не вы первая, с кем такое приключилось! И, увы, не последняя!
— Не говорите ему, что я приходила… Ладно? — попросила Жозефина. — Не хочу, чтобы он узнал, что я все знаю. Пожалуйста, это важно…
— Да как хотите. Мне нетрудно, я с ним компанию не вожу. Так что с ключом? Оставите его себе?
Жозефина взяла конверт. Она отправит его по почте.
Она сделала вид, что уходит, подождала, пока консьержка закроет дверь, и вернулась, присела на ступеньки. Услышала, как вновь зажужжал пылесос. Ей нужна была передышка, прежде чем вернуться к Ифигении. Лука — тот самый человек в трусах, который хмурил брови на рекламном щите. Она вспомнила, что в начале их романа он все время куда-то исчезал. А потом опять появлялся. Она не осмеливалась задавать вопросы.
Кто он? Витторио и Лука? Витторио, мечтающий стать Лукой? Или Лука, насквозь пропитанный Витторио? Чем больше она размышляла, тем глубже и загадочнее становилась пропасть лжи, а за ней открывалась другая пропасть, и она все летела и летела вниз…
Он ведет двойную жизнь. Манекенщика презирает, а ученого, эрудита уважает… Вот почему он держался так отстраненно, вот почему говорил с ней на «вы». Он не мог приблизиться, потому что боялся разоблачения. Не мог открыться, потому что боялся во всем признаться.
А в ноябре, как раз перед тем, как на нее напали, он сказал: «Жозефина, нам надо поговорить, это очень важно…»; может быть, хотел исповедаться, избавиться от этой лжи. Но в последнюю минуту не решился. И не пришел. Неудивительно, что он уделял мне так мало внимания! Он был занят другим. Словно жонглер, сосредоточенный на своих шариках, следил за каждой ложью. Врать не так-то просто, это требует невероятной дисциплины. Неослабного внимания. И массы энергии.
Она подошла к машине, где ее ждала Ифигения. Тяжело рухнула на сиденье. Включила зажигание, уставившись в пустоту.
— Что случилось, мадам Кортес? Лицо у вас опрокинутое.
— Ничего, Ифигения, пройдет.
— Да вы белая как мел! Накрыли, что ли, с поличным?
— Вроде того.
— Неужто беда какая случилась?
— Есть немного, — вздохнула Жозефина, пытаясь вспомнить дорогу к «Интермарше».
— Такова жизнь, мадам Кортес! Такова жизнь!
Она поправила непослушную прядку, выбившуюся из-под платка — так, словно навела порядок в собственной жизни.
— Знаете, Ифигения, — объяснила Жозефина, слегка задетая тем, как быстро ей прилепили ярлык жертвы «житейских невзгод», — у меня-то жизнь долго была тусклой и монотонной. Я просто не привыкла.
— Ну так привыкайте, мадам Кортес. Жизнь — вечные синяки да шишки. Она редко бывает спокойной прогулкой. А если бывает, значит, она уснула, а уж когда проснется, тряханет вас как следует!
— Сейчас я бы предпочла, чтобы она чуть-чуть притормозила!
— Это не вам решать…
— Знаю, но можно же высказать пожелание, а?
Ифигения опять произвела непередаваемый звук губами, на этот раз означающий «не очень-то уповайте», и тут Жозефина увидела поворот на широкий проспект, ведущий к «Интермарше».
Они набрали две тележки всякой снеди и напитков. Ифигения разошлась не на шутку. Жозефина старалась сдержать ее пыл. Она не была уверена, что соберется целая толпа. Обещали прийти мсье и мадам Мерсон, мсье и мадам Ван ден Брок, мсье Лефлок-Пиньель и еще две семейные пары из корпуса «Б» да одинокая дама с белой собачкой. Ирис. Зоэ. А остальные? Ифигения вывесила приглашение в холле и была уверена, что гостей из корпуса «Б» завалится целая куча. Они не разводят церемоний, они не такие, как из корпуса «А», которые придут, чтобы сделать приятное вам, а не мне.
— Ифигения, вы что, решили возродить классовую борьбу?
— Я говорю, что думаю. Богатые общаются с богатыми. А бедные хотят тусить со всеми. Или, во всяком случае, хотели бы тусить, да им не всегда дают.
Жозефина чуть не сказала, что ей с самого начала показалась неразумной идея собрать вместе людей, которые весь год игнорировали друг друга. Но потом она подумала: а почему нет? Будем мыслить позитивно и преисполнимся энтузиазма. Ей, правда, трудно мыслить позитивно и преисполняться энтузиазма: предательство Филиппа, ложь Луки, а теперь еще и классовая борьба!
Ифигения пересчитывала канапе и сэндвичи, стаканчики для вина и содовой, бумажные салфетки, пластиковые миски, банки оливок, упаковки фисташек и арахиса, нарезки колбасы и ветчины. Сверялась со списком. Добавляла то бутылку колы для детей, то бутылку виски для мужчин. Жозефина взяла сухой корм для собак. Интересно, сколько лет Дю Геклену?
На кассе Ифигения гордо достала деньги. Жозефина не вмешивалась. Кассирша спросила, есть ли у них карта постоянного покупателя, и Ифигения повернулась к Жозефине:
— Вот теперь выкладывайте вашу карту, я вам ее пополню!
Она так и сияла от радости, что сможет пополнить кредит Жозефины, переминалась с ноги на ногу, помахивая купюрами. Жозефина протянула карту.
— Сколько там баллов? — нетерпеливо спросила Ифигения.
Кассирша, приподняв бровь, посмотрела на дисплей кассы.
— Ноль.
— Это невозможно! — воскликнула Жозефина. — Я же ею ни разу не пользовалась.
— Возможно, но баланс нулевой…
— Как же так, мадам Кортес?
Ифигения глядела на нее разинув рот.
— Ничего не понимаю… — смущенно пробормотала Жозефина. — Я ни разу ничего не списывала!
Ее первой мыслью было, что она никогда не верила в эту клубную карту. От нее за версту несло туфтой, скидками на просроченные консервы или заплесневелый сыр, штабелями нераспроданных колготок и зубной пасты против кариеса.
— Вы, наверное, ошибаетесь. Вызовите главного кассира, — потребовала Ифигения, готовая бороться до конца.
— Да оставьте, Ифигения, мы теряем время…
— Нет, мадам Кортес. Вы платили, вы имеете право. Может, это машина перепутала.
Кассирша, утомленная тем, что ей в двадцать лет приходится целыми днями просиживать за кассой, все-таки нашла в себе силы нажать на кнопку. Явилась бойкая седеющая дама, представилась бухгалтером и старшим кассиром. Она выслушала их с широкой профессиональной улыбкой и попросила подождать: сейчас она наведет справки.
Они отошли в сторонку и стали ждать. Ифигения ворчала, а Жозефина думала, что ей совершенно все равно, есть у нее эти баллы на карте или нет. Сегодня странный день-призрак, день, когда пропадает все: и баллы, и мужчины.
Вернулась вертлявая бухгалтерша. Она шла так, словно при каждом шаге давила сигаретный окурок. Этакая поступь норовистой кобылы.
— Все в порядке, мадам Кортес. С помощью вашей карты за последние три месяца был сделан ряд покупок в разных филиалах «Интермарше»…
— Но это невозможно!
— Да-да, мадам Кортес! Я все как следует проверила.
— Но я же вам говорю…
— Вы уверены, что на ваш счет открыта только одна карта?
Антуан! У Антуана была карта!
— Мой муж… — еле выговорила Жозефина. — Он…
— Видимо, он воспользовался ею и забыл вас предупредить. Я проверила, покупки действительно были совершены; если хотите, я сделаю вам распечатку с точными датами…
— Нет. Не стоит, — сказала Жозефина. — Спасибо большое.
Кассирша выдала им на прощание последнюю профессиональную улыбку и, довольная, что уладила проблему, удалилась поступью огневой кобылки.
— Совсем ваш муж обнаглел, мадам Кортес! С вами не живет, а бонусы у вас свистнул! Ничего удивительного! Все они такие, только и знают что нас использовать. Надеюсь, вы ему шею-то намылите, когда в следующий раз увидите!
Ифигения все никак не могла успокоиться и изливала потоки желчи на головы представителей мужского пола. Она с силой захлопнула дверцу машины и еще долго ворчала, пока Жозефина выезжала с парковки.
— Не понимаю, как это вы умудряетесь быть такой спокойной, мадам Кортес!
— Бывают дни, когда лучше не вставать с постели, даже ноги на пол спускать не стоит!