В «Доске» царил полумрак. Кафе расположено в подвале, дневной свет не проникает в него никогда. Мы еще и за это любили данное место. Даже в ясный солнечный полдень у посетителей «Доски» создается полное впечатление интимного вечера.
Подвальчик оказался почти полон. Он не сильно изменился за те годы, что я не бывала здесь. Только пластиковые столы поменяли на дубовые, а вместо стульев поставили лавки. Но верхнего освещения по-прежнему нет, лишь на столиках мерцают небольшие лампочки под абажурами. Лица присутствующих тонут в тени. Мне это было на руку, и я, пробившись сквозь толпу к стойке, заказала кофе и булочку.
Таня с Артемом сидели в самом углу, у стены, почти вплотную друг к другу. Слева за соседним столом было свободное место. Я пристроилась на неудобной лавке и вся обратилась в слух.
– Говорю же, – сердито цедила Таня, – никого не посылала, Никиту Павлова знаю, вместе учились, а про жену его первый раз слышу, да и с ним не поддерживала отношений. Тебя обманули. Она на машине приезжала?
Артем кивнул.
– Номер записал?
– Нет.
– Что за марка?
Психиатр хмыкнул:
– Не разглядел, иномарка.
– И диот, – припечатала Таня, – а если это из-за Костиной? Уверен, что та ничего не расскажет?
– На таких препаратах? – хмыкнул Артем. – Да она совсем не соображает. Нет, тут не волнуйся, полный порядок. Ума не приложу, кому надо меня дурить! Может, налоговая инспекция старается?
– Ха, – выдохнула Таня, – станут они тебе спектакли устраивать, в случае чего явятся в черных масках и двери ногами выбьют. Нет, это кто-то докопался до правды. Только кто? Вдруг бабка Костиной протрепалась?
– Маловероятно, – забормотал Артем, – и потом, кто станет расспрашивать старуху? Никому она не нужна, тогда просто повезло, что Костина в палате оказалась, заранее ведь никто не планировал… Нет, тут чисто. Ума не приложу!
Они замолчали.
– Слушай, – оживился врач, – а вдруг все очень просто? Ну чего мы испугались! Позвони этому Никите и спроси, отправлял ли он ко мне свою бывшую жену. В конце концов, клиника пользуется популярностью, кого ко мне только не присылают, вдруг и правда клиентка?
– И диот, кретин, – злилась Таня, – ну какого черта ты ее впустил?!
– Так охранник позвонил и сказал, будто ты приехала, – оправдывался врач, – думал, случилось что-нибудь.
– Я бы позвонила на мобильный!
Артем тяжело вздохнул:
– Все так неудачно сошлось. Аппарат посеял. Утром оставил в отделении, и все, кто-то прихватил, не было телефончика! Вот и решил, что нужен очень, а найти не можешь.
– Болван, – вскрикнула Таня, – прибей трубку гвоздями к животу, недоумок! Такое дело испортишь.
– Ладно, ладно, – забубнил психиатр, – ну не ругайся так… Давай подождем.
– Чего?
– Она обещала в понедельник перезвонить и сказать, доставит сестру или нет…
– Ну, не понимаю, – продолжала злобиться Таня, – почему ты не выгнал эту тетку, какого черта принялся ей клинику показывать?
Федотов молчал, потом тихо вымолвил:
– Ну, думаю, может, и правда пациентка. У меня сейчас дела не слишком хорошо идут…
– На денежки позарился, – резюмировала Таня, – долларов захотел! Мало я тебе давала! Теперь, когда все наше, ты ставишь затею на грань провала! Урод! Из-за каких-то паршивых копеек рисковать будущим! Да еще отвести бабу к Костиной в комнату!
Собеседник сосредоточенно сопел.
– Вот что, – твердо сказала Таня, – ждем до вторника, ну, в крайнем случае, до среды. Если мадам не появится, придется перепрятывать Костину! Целое дело! Ладно, не расстраивайся, обойдется.
– Ты от своих гостей еще не обалдела? – спросил Артем.
Таня ухмыльнулась:
– А куда деваться, сам знаешь, они нужны. Дашка на курсе самой кретинкой слыла, впрочем, такой и осталась. Сын с невесткой ничего, тоже придурковатые. Дочка мне ее только не нравится – бойкая, говорливая и Варьку с толку сбивает, девка совсем слушаться перестала!
– Так выгони их!
Таня быстро возразила:
– Не могу, они мне пока нужны. Только не спрашивай зачем, просто поверь, что я нуждаюсь в их присутствии.
Послышался звук отодвигаемого стула. Я пониже наклонилась над чашечкой жидкого кофе. Легкий стук каблуков, шорох шелковых брюк – Таня и Артем ушли.
Я осталась сидеть, пытаясь переварить информацию. Ничего не понимаю! Они опасаются какой-то, судя по разговору, пожилой родственницы Костиной, да и сама больная представляет для них опасность.
Потом постепенно подкрался гнев. Я была самой большой кретинкой на курсе? Я такой и осталась?
Значит, домашние вызывают у Тани лишь раздражение… Кешку с Зайкой милая хозяйка обозвала придурками, Маню – говорливой нахалкой… А нас держит в доме лишь потому, что не желает по каким-то таинственным причинам оставаться в одиночестве…
Внезапно мне стало холодно, потом жарко. Щеки загорелись изнутри, во рту пересохло. Никогда до сих пор я не испытывала подобной злобы. Ну погоди, Иванова! Очень зря ты решила манипулировать мной. Теперь я просто обязана раскрыть твои подлые тайны!
ГЛАВА 16
Часы показывали три, когда «Вольво» замер у входа в театр «Луна на подмостках». Оказалось, это не лучшее время для сбора информации. Гулкое здание бывшего кинотеатра было практически безлюдным. Зрительный зал закрыт, за кулисами сплошь пустые грим-уборные…
Без толку пошатавшись по путаным коридорам, я набрела на дверь с табличкой «Литературная часть» и заглянула внутрь.
Маленький, размером со спичечный коробок кабинетик вмещал лишь письменный стол и два стула.
– Вы ко мне? – радушно спросила довольно молодая худощавая блондинка, читавшая рукопись.
– Право, и не знаю, – проблеяла я, втискиваясь бочком в комнатку.
Блондиночка со вздохом сообщила:
– Если принесли пьесу, давайте, только имейте в виду – никаких рецензий.
Я приосанилась, ну надо же, приняли за писательницу! Жаль лишаться подобного имиджа, но делать нечего, придется говорить «правду».
– К сожалению, не имею никакого отношения к драматургии!
– Прекрасно, – воодушевилась дамочка.
Счастливая улыбка заиграла на ее лице.
– Почему? – удивилась я.
Блондинка ткнула пальцем в сторону разномастных полок, громоздившихся у стены.
– Вон, видали, сколько добра графоманы натащили! Жуть, какие писучие. Каждый мнит себя Шекспиром или, на худой конец, Михаилом Рощиным. Скоро попрошу у начальства пулемет – стану отстреливаться.
Я засмеялась.
– Вот уж не думала, что театры страдают от наплыва пьес.
– Где же тут пьесы? – искренне удивилась дама и вздохнула. – Просто набор слов и не более. А у вас что за проблема?
Я секунду поколебалась.
– И щу домашний адрес вашей бывшей актрисы Елены Костиной.
– Зачем?
– Видите ли, – сказала я, вынимая из сумочки французский паспорт, – работаю у мэтра Кассиса, известного парижского адвоката. Одна из клиенток завещала свое имущество госпоже Костиной. Но адреса она не знала, только место работы…
– Надо же, – всплеснула руками дама, – как в кино! Значит, вы приехали…
– И менно, – подтвердила я, – с самолета сразу к вам.
– Сейчас, сейчас, – забормотала собеседница, роясь в ящиках, – вообще-то, нужно в отдел кадров, но там сейчас никого. Ага, вот оно!
С торжествующим видом дама вытащила весьма потрепанную телефонную книжечку и принялась накручивать диск допотопного аппарата.
– Алло, Анна Ромуальдовна? Здравствуйте, как поживаете, душечка? Света Крылова беспокоит.
Я устроилась поудобней на стуле и с тоской отметила, что нигде и в помине нет пепельницы, а на письменном столе не валяется пачка сигарет. Значит, не курит, и, скорей всего, придется терпеть и не вынимать «Голуаз».
Света продолжала мило чирикать с неведомой Анной Ромуальдовной. Они обсудили новую постановку «Гамлета», посетовали на погоду, потом перекинулись на домашних животных. Из разговора стало ясно, что кошка Анны Ромуальдовны вот-вот должна произвести на свет потомство. Наконец, спустя, наверное, полчаса, Света очнулась и пропела:
– А у меня к вам дельце пустяковое. Подскажите адресок Елены Костиной.
Воцарилась тишина, потом Света вскрикнула:
– Ну надо же, не знала, нет, слышала, конечно, о болезни, но чтобы так…
Она прикрыла рукой мембрану и сообщила:
– Елена Никаноровна после инсульта лишилась рассудка.
Я сочувственно покачала головой и шепнула:
– Адрес все равно возьмите.
Жила Костина на Старом Арбате. Ее дом стоял впритык к тому, где обитала убитая Зоя Лазарева. Странное, мистическое совпадение.
Хотя здания помещались рядом, подъезды их отличались, как замарашка от принцессы. У Костиной не было ни кодового замка, ни домофона, ни грозного охранника. Лифта, впрочем, тоже. Прямо от входной двери дыбилась вверх грязная широкая лестница. Я полезла на второй этаж, разыскивая нужную квартиру. Естественно, апартаменты оказались под крышей. Звонка не было, цифра 9 была написана мелом на коричневой двери.
Я постучала кулаком. Внутри моментально залились лаем собаки. Их было по меньшей мере две.
Створка распахнулась, и в темноватом коридоре я увидела тощенькую, почти бестелесную старушку.
Не давая мне раскрыть рта, бабуленция хорошо поставленным, неожиданно сильным для щуплого тельца голосом произнесла:
– Вы ведь по поводу квартиры?
На всякий случай я кивнула.
– Входите, ангел мой, – пригласила бабуся, – сейчас покажу свои хоромы. Видите, это коридор!
От порога действительно змеилось длинное пространство, теряющееся в темноте.
Бабушка щелкнула выключателем. Под почти пятиметровым потолком вспыхнула яркая лампа. Сразу стало видно множество дверей.
– С чего начнем? – поинтересовалась хозяйка и церемонно представилась: – Олимпиада Евгеньевна.
– Дарья Ивановна, – ответила я, разглядывая ее, как музейный экспонат.
Посмотреть было на что. Старушка была одета в темно-синее шелковое платье с белой кружевной вставкой. У горла красовалась антикварная розовая камея. Крохотные ушки Олимпиады Евгеньевны украшали также весьма непростые серьги. Круглые, скорей всего платиновые, с эмалевой вставкой. Совершенно седые волосы отдавали розовым цветом и были безупречно подстрижены. Голубые яркие глаза окружены черными ресницами, на щеках легкий румянец. Тут, по-видимому, не обошлось без помощи косметики.
Размером хозяйка напоминала девочку-подростка. Хотя Маша намного толще и выше. Талию Олимпиады Евгеньевны можно было обхватить двумя ладонями, а щиколотки у нее были такие тоненькие, что страшно смотреть – вот-вот переломятся. И при этом абсолютно прямая спина, длинная шея и гордо посаженная голова.
– Что это, дорогуша, вы так на меня уставились? – поинтересовалась хозяйка.
Я спохватилась и сказала:
– Любуюсь на вашу фигуру, просто удивительно…
– Как сохранила ее в столь преклонном возрасте? – усмехнулась бабуля. – Секрет прост. Каждый день – к станку.
– Вы работаете на заводе? – изумилась я.
Олимпиада Евгеньевна расхохоталась.
– Однако вы шутница. Всю жизнь протанцевала в ансамбле «Русские узоры». Станком называется палка, возле которой в классе трудятся балерины. Ну еще диета, холодные обливания. Если хотите, могу подробно рассказать.
Я поежилась. Какой ужас! Морить себя голодом, принимать ледяные ванны, да еще заниматься гимнастикой, и весь этот кошмар ради тонкой талии? Нет, категорически не способна на такие пытки.
– Молодежь так ленива, – резюмировала хозяйка, увидав мою вытянувшуюся морду, и мы пошли рассматривать квартиру.
Завершилась процедура на огромной кухне, где мне предложили растворимый кофе без кофеина и твердокаменные, страшно полезные для желудка, но отвратительные на вкус хлебцы. Когда мы с Зайкой попытались подсунуть на завтрак домашним нечто подобное, Кеша со вздохом сказал:
– Не употребляю в пищу упаковку для телевизоров.
– Это хлебцы, – оскорбилась Ольга.
– Надо же, – заметил сын, – перепутал. Помнишь, когда покупали телик в гостиную, он был обложен со всех сторон такими белыми толстыми зернистыми штучками. По виду точь-в-точь твои хлебцы!
Больше мы их не покупали.
Но Олимпиада Евгеньевна с отменным аппетитом принялась откусывать слишком белыми и ровными для того, чтобы быть настоящими, зубами большие куски «упаковки».
– Ну, так как, душечка? Нравится квартира?
Я кивнула.
– Согласны?
Эх, знать бы на что! В процессе экскурсии по бесконечным помещениям так и не выяснилось: продает она апартаменты, меняет или просто подыскивает жиличку.
– Хорошие собачки, – сказала я, поглаживая трех одышливых, толстых и почти лысых болонок.
Олимпиада Евгеньевна улыбнулась.
– Это мои детки. Старые совсем стали. Вот только об одном господа прошу, чтобы они умерли раньше меня, а то выбросят старушек на помойку… Да вы не волнуйтесь, они тихие, не помешают, только на стук лают. Так какую комнатку выбрали?
Я помялась.
– Подумаю еще…
– Конечно, душечка, – ласково ответила Олимпиада Евгеньевна, – только долго не тяните.
– Вы одна живете?
Старушка кивнула.
– Неужели никто не помогает?
– Некому. Муж давно умер, а дочка Леночка… ну да бог с ней!..
– Ужасно, – вполне искренне сказала я, – все-таки дети бывают так жестоки! Воспитываешь их, растишь, во всем себе отказываешь, а когда делаешься пожилой, никакой помощи не окажут!
– Ах, ангел мой, – вздохнула собеседница, – у меня-то все не так. Жизнь была похожа на праздник. Там, в коридоре, на шкафу чемодан, если откроете, ахнете. Весь забит любовными письмами. Какие только люди не признавались мне в чувствах! Не поверите – писатели, поэты, композиторы, генералы. Знаете, я была уникальной, удивительной красавицей. Хотите, фотографии покажу?
Не дожидаясь ответа, она распахнула резные дверки старинного буфета, и на свет явился кожаный альбом с блестящими заклепками.
Хозяйка указала на фото:
– Смотрите, это я.
И правда, хороша. Фотограф запечатлел молоденькую девушку с розой в руке. Огромные глаза, море кудрей, упрямый подбородок и милые ямочки на щеках.
Рукой, покрытой старческой «гречкой», балерина перевернула страницу:
– Вот, это я и Корней Иванович Чуковский, здесь мы с Лилей Брик, а тут Никита Богословский и Иосиф Прут…
Мелькали известные всей стране лица, преимущественно мужские. И со всеми Олимпиада – кудрявая, веселая, стройная.
Потом появились снимки военных.
– Мой муж служил генералом, – пояснила дама.
Заканчивался альбом фотографией не слишком красивой, слегка угрюмой женщины лет сорока. Сбоку был приколот черный бантик.
– Кто это? – бесцеремонно спросила я.
Олимпиада Евгеньевна вздохнула:
– Ах, дорогуша, настоящая трагедия. На этом снимке вы видите мою дочь, безумно талантливую актрису, к сожалению, ее, можно сказать, уже нет!
– Умерла? – спросила я, разглядывая траурную ленточку.
Хозяйка вытащила из недр платья кипенно белый кружевной платочек и картинно всхлипнула.
– Хуже.
– Что может быть хуже смерти? – изумилась я.
– Леночка трагично заболела, – сказала Олимпиада Евгеньевна, – инсульт. Ужасно. Молодая, здоровая и разом превратилась в бессловесное, лишенное разума существо. Конечно, врачи виноваты. Я-то растерялась, когда утром к ней в комнату вошла. Думаю, уж полдень, вставать пора! Раздергиваю шторы и ну ее ругать: «Просыпайся, небось репетицию проспала!»
Но в ответ не раздалось ни звука. Мать повернулась к кровати и увидела, что по щекам дочери льются слезы.
– А, у-а, – донеслось из перекошенного рта.
Перепуганная балерина вызвала «Скорую помощь». Леночку моментально госпитализировали в 1247-ю больницу. Олимпиада Евгеньевна сначала немного растерялась, и Лена оказалась в общей палате, среди десяти таких же несчастных. Потом врачи говорили, что, если бы в первые часы провели интенсивную терапию, Костина могла бы выкарабкаться из болячки. Так это или нет, не знает никто, но время было упущено.
Через неделю балерина подключила все свои связи, и Леночку перевели в «блатной» корпус, в одноместную палату, начали активно лечить, но, увы и ах!
– И где она сейчас?
– В Кащенко, – вздохнула Олимпиада Евгеньевна, – речь так и не вернулась, более того, исчез рассудок. Навещаю иногда, но бесполезно – не узнает! Такой вот крест послал господь!
– Когда же случилась эта страшная история?
– Почти три года тому назад, 15 июня, – пояснила хозяйка и спросила:– Ну, так что, снимаете комнатку?
Я покачала головой:
– Пока не могу ответить. А у вашей дочери дети есть?
– Нет, ни мужа не было, ни деток, – сообщила балерина и прибавила: – Даю срок до пятницы, а там не обессудьте, других пущу.
Мы церемонно раскланялись. Я села в «Вольво» и принялась барабанить пальцами по рулю. Милейшая Олимпиада Евгеньевна врала как сивый мерин. Ее дочь содержится не в государственной психиатрической лечебнице, а в частной и страшно дорогой клинике Федотова. Это лечебное заведение явно не по карману пенсионерке, несмотря на ее серьги, камею и дорогого парикмахера. Кто же оплачивает пребывание Костиной? И потом, вчера видела, безусловно, не совсем нормальную, но крайне говорливую даму. К тому же этот черный бантик в альбоме!
Конечно, Олимпиада Евгеньевна, как все люди сцены, склонна к театральным жестам, но прикреплять траурную ленточку на фотографию живого человека это как-то уже слишком! К тому же лицо… Дама на фотографии была мало похожа на женщину, плакавшую в кресле. Безусловно, болезнь меняет, но цвет радужки недуг не изменит никогда. На снимке угрюмая тетка глядела на мир карими очами, а Костина из клиники Федотова смотрела на меня голубыми, даже синими, очень красивыми, необычными глазами.
Ладно, сейчас поеду домой, а завтра с раннего утра отправлюсь в 1247-ю больницу.
В столовой сидела Таня.