Ладно, сейчас поеду домой, а завтра с раннего утра отправлюсь в 1247-ю больницу.
В столовой сидела Таня.
– Садись, садись, – радушно принялась она приглашать меня, – Емельян пирожки испек, пальчики оближешь.
С трудом преодолев желание сказать ей какую-нибудь гадость, я мило прочирикала:
– Обожаю выпечку, сейчас поем, только переоденусь.
В спальне я достала мягкие фланелевые брюки и тонкий свитер. Но не успела стащить джинсы, как в комнату влетел Кеша.
– Мать, иди скорей!
– Погоди, – отбивалась я, – дай штаны натяну.
– Слушай, у нас несчастье, – выпалил сын и поволок меня к себе.
На большой кровати лежала, отвернувшись к стене, Зайка.
– Что случилось? – испугалась я. – Ольга, отвечай немедленно!
Невестка повернулась, и из ее рта вырвались нечленораздельные звуки:
– О-у-у…
Я почувствовала, как у меня между лопаток зазмеилась струйка пота. Нет, только не это! Ну за что ей такая страшная болезнь?
– Покажи язык, – велел муж.
Девушка покорно разинула рот, и я чуть не рухнула без чувств. У Зайки был фиолетово-черно-синий язык.
– У-у-убью Машку, – кое-как пробормотала Ольга.
– При чем тут Маня? – оторопела я, лихорадочно соображая, в какую больницу следует обращаться.
– Так она велела Ольге язык марганцовкой полоскать, – всплеснул руками Кеша, – ты видишь результат?
– Так это от марганцовки? – с облегчением спросила я. – Какое счастье!
– Ничего себе радость! – зашипел Аркадий. – Просто Новый год. Знаешь, какие порядки в этом бассейне с крокодилами!
– Где? – удивилась я.
– Да на ее телевидении, – пояснил сын, – сегодня вечером Зайку в эфире заменит другая девушка, а завтра Ольга обязана выздороветь!
Внизу послышался бодрый голос Маруси.
– Ну, сейчас ей мало не покажется, – пообещал добрый брат и крикнул: – Машка, сюда, бегом!
– Чего? – сунула Маруська в комнату растрепанную голову. – Очень тороплюсь…
– Куда это? – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, осведомился братец.
– В академию, – выпалила бесхитростная девочка.
– Ах, в академию, – протянул Аркадий и снова отдал приказание: – Зайка, продемонстрируй!
Ольга покорно вывалила язык.
– Ох, ни фига себе, – взвизгнула Маня, – ну вылитая чау-чау! Мусик, видела, какие у чау-чау синие языки?
– Меня уволят, – еле-еле пробормотала Зайка.
– Какого черта велела полоскать Ольге рот марганцовкой? – надвинулся брат на сестру.
Но ту не так-то легко сбить с толку.
– Покажи раствор, – спокойно попросила Маня.
Невестка ткнула пальцем в белую кружку, в которой плескалась иссиня-черная жидкость.
– И диотка! – завопила Маня, хватая емкость. – Дура рогатая! Ты себе все сожгла! Раствор марганцовки следовало развести светло-розовым, ну кто додумался высыпать в двести миллилитров воды полпачки кристаллов!
Ольга ткнула пальцем в Кешу.
– Ты? – изумилась я. – А, правда, зачем так крепко сделал?
Аркадий забормотал:
– Думал, лучше подействует, понадежней…
– Пожирней, погуще, – вздохнула я.
– Надо же быть таким кретином, – кипятилась Маруся, – если врач прописывает таблетки, ты что, сразу сто штук глотаешь?
– Скажешь тоже, – принялся отбиваться Кеша, – то лекарство, а это дрянь какая-то, марганцовка!
– Ну по твоей логике следует разом все пилюли сожрать, – пыхтела Маня, – знаешь старую истину – в ложке лекарство, а в чашке яд!
– Что делать теперь? – решила я направить разговор в позитивное русло. – Как язык вылечить?
– Сам пройдет недели через две, – резюмировала Маня, – раньше и надеяться не стоит.
Зайка метнула в муженька гневный взгляд. Если бы взор был способен убить, от Кешки осталась бы маленькая кучка золы!
– Ужинать идите, – донеслось снизу.
Мы с Маней поспешили на зов. Ольга простонала:
– Есть не могу, больно очень.
– Во всем плохом есть что-то хорошее, – заявила Маня, – представляешь, сколько килограмм скинешь!
Моя невестка, если смотреть на нее сбоку, не толще лезвия ножа. При росте примерно метр семьдесят пять она весит чуть больше пятидесяти килограмм. Однако примерно раз в три дня с криком: «Кошмар, опять прибавила полкило!» – девушка садится на очередную диету. Каких только рецептов для похудания бедняжка не испытала на себе! Французский вариант – пол-литра сухого красного вина и два крутых яйца в день, русский – восемь запеченных в фольге картошек, болгарский – кастрюлька овощного супа… То несчастная ест раздельно мясо, картошку, зелень и хлеб, то пьет один кефир… По мне, так она смахивает на узника лагеря смерти, но сама Ольга страшно недовольна и категорически запрещает себе даже думать о мучном, жирном и сладком. Ей-богу, наша кошка Клеопатра ест намного больше!
В столовой мы чинно уселись вокруг изумительно пахнущего кролика. Но не успела Таня спросить у Маруси, какую часть положить ей на тарелку, как в комнату вошла незнакомая девочка.
Блестящие, красиво переливающиеся волосы ребенка были подстрижены «под пажа». Густая, завитая челка скрывала лоб. Очевидно, девочка страдала близорукостью, так как на лице у нее красовались элегантные, большие, слегка затемненные очки. Аккуратную фигурку обтягивал свитерок, а коротенькая юбочка открывала стройные длинные ножки, засунутые в элегантные ботиночки на довольно высоких каблуках.
– Простите, – удивилась Таня, – вы к кому?
Девочка запищала:
– Меня зовут Катя, я подруга Маши…
Потом вдруг громко расхохоталась и спросила голосом Вари:
– Ну как, мам?
– Ага, – завопила Маруська, опрокидывая стакан с минеральной водой, – говорила же – не узнают!
– Не понимаю, – совершенно растерялась хозяйка.
– Все очень просто, – затараторила Маня, – мы с Варькой поехали к господину Шлыкову. Ну, к тому самому, вы его знаете!
Конечно. Костя Шлыков один из самых модных и талантливых стилистов. Со своих клиентов мастер дерет бешеные деньги, но игра стоит свеч. Парочка моих подруг изменились до полной неузнаваемости, сменив по его приказу макияж. Записываются к Шлыкову за полгода, но ради Маруси Константин, конечно же, сделал исключение. Он обожает мою дочь и повторяет:
– Эх, Манька, будь я помоложе, точно б женился на тебе.
Но дочь тихо хихикает, слыша подобные признания.
Яркая «голубизна» Шлыкова хорошо известна в нашем кругу. Просто Машка раз и навсегда купила его сердце своей непредсказуемой правдивостью. Произошло это пару лет назад на моих глазах.
В тот день я привела к Косте одну свою провинциальную родственницу, которую требовалось срочно выдать замуж. Мы вошли в салон ровно в три. Шлыков терпеть не может, когда клиенты опаздывают, и безжалостно отказывается заниматься с теми, кто не слишком точен. Вот и постарались явиться загодя.
В салоне бушевал скандал. Весьма пожилая морщинистая дама, вся в жемчугах и бриллиантах, гневно выговаривала Косте:
– Просто безобразие! На кого я похожа?
– По-моему, очень мило, – тянул Костя, слегка поправляя расческой пышно начесанные кудри. – Элегантно, лаконично…
– Хотела краску в три цвета, – не успокаивалась клиентка, – каштановый, золотистый и розовый колер.
– Вам не пойдет, – вздохнул Шлыков, – слишком молодежный вариант.
– Намекаете на возраст! – взвилась тетка, угрожающе краснея.
– Что вы! – воскликнул мастер. – Ну не наденете же вы кожаную куртку-косуху и башмаки «танки».
– Почему бы и нет? – возразила дама.
Шлыков растерялся. Пока он думал, как лучше ответить, в разговор влезла Маня:
– А помните, фильм показывали, комедию с Пьером Ришаром? Там еще одна женщина, тоже старушка, на роликах каталась, а ее в сумасшедший дом забрали!
Клиентка побледнела и принялась беззвучно открывать и закрывать рот. Я дернула Марусю и краем глаза заметила, как маникюрша Наденька отвернулась к окну, еле-еле сдерживая смех. Но Маша ничтоже сумняшеся вещала дальше:
– Вот так и вас, бабушка, с розовой головой и рокерской курткой могут…
– Марья, – зашипела я, – захлопнись.
– А чего? – удивилась Маня.
– Безобразие, – четко произнесла престарелая кокетка, – больше ни ногой в этот вертеп! И платить не стану.
Резко повернувшись, она вылетела за дверь.
– И звините, – залепетала я, – дочка не всегда умеет сдерживаться. С удовольствием оплачу работу, вы ведь из-за нас лишились денег…
Но Шлыков отрицательно покачал головой и захохотал так, что в салоне задрожали стекла. Переставшая сдерживаться Наденька вторила ему тонюсеньким дискантом.
– Ой, не могу, – утирал Костя слезы, – ну, Машка, иди сюда, дай я тебя поцелую! Сколько лет мечтал сказать старой жабе правду и не мог! Сначала интеллигентность душила, потом жадность! Ну спасибо, уважила.
– А Шлыков, – тарахтела Маня, подпрыгивая от восторга, – поглядел на Варьку и сказал: «Совсем не обязательно делать операцию. Можно спрятать недостатки». И вот – глядите. Лоб скрыли под челкой, на нос очки нацепили, обувь велел на каблуках носить, чтобы ноги казались длинней. И вообще, юбки ей следует носить короче некуда!
– А Шлыков, – тарахтела Маня, подпрыгивая от восторга, – поглядел на Варьку и сказал: «Совсем не обязательно делать операцию. Можно спрятать недостатки». И вот – глядите. Лоб скрыли под челкой, на нос очки нацепили, обувь велел на каблуках носить, чтобы ноги казались длинней. И вообще, юбки ей следует носить короче некуда!
– Почему? – спросила тихо Таня.
Я угрожающе подняла палец, но Машка, не останавливаясь, ляпнула:
– Потому что все станут на коленки пялиться и никто морды не заметит.
В столовой повисла тишина.
– Это Костя так сказал, – влезла в разговор Варя, – кстати, вот…
И она сунула матери под нос розовую бумажку с вензелем КШ.
Таня принялась разглядывать счет, я воспользовалась моментом и, подмигнув Мане, пошла в спальню.
ГЛАВА 17
1247-я больница выглядела крайне убого: масса неказистых домиков, разделенных узкими дорожками. Решив, что больную с инсультом, скорей всего, должны были положить в неврологию, я пошла искать нужный корпус. На пути пришлось преодолеть целую полосу препятствий: пролезть в щель между прутьями забора, пробраться по узкой доске через довольно глубокую канаву, пройти на третий этаж по ужасающе скрипящей лестнице без перил… Словом, когда взор уперся в приколотую табличку «Неврология», мне смело можно было вручать значок «ГТО».
Внутри корпус выглядел не лучше, чем снаружи. Клинику строили в тридцатые годы и, очевидно, с той поры ни разу не ремонтировали. Широкий коридор радовал глаз «бодрящим» темно-зеленым колером стен. Двери палат стояли открытыми настежь, и виднелись тесно поставленные железные койки. Где-то метров через пятьдесят коридор расширялся, превращаясь в некое подобие зала.
У окна громоздился длинный стол-конторка с компьютером. Две медсестры сосредоточенно раскладывали по пластмассовым лоточкам разноцветные пилюли.
– Здравствуйте, девочки, – бодро сказала я.
Они даже не повернулись.
– Скажите, где можно узнать, у какого врача лечилась Елена Костина?
Медсестры молчали.
– У вас есть справочное бюро?
Одна из медичек отмерла и, смерив меня с ног до головы уничтожающим взглядом, процедила:
– Во всяком случае, мы там не работаем.
Я покосилась на компьютер.
– Может, информация в машине?
– Умные все какие стали, – вздохнула другая девица, – прямо Сократы.
– А уж наглые! – подхватила другая. – Тут рук не хватает, так нет, давай этой искать информацию!
Они вновь занялись таблетками. Из палаты, расположенной напротив, вылетела еще одна девчонка в кургузом, колом стоящем на теле халатике. Я демонстративно вытащила из кошелька двадцать долларов и пропела:
– Подскажите, как найти доктора, лечившего Елену Костину?
Медсестра взяла зеленую купюру и вежливо осведомилась:
– Знаете, когда она у нас лежала?
– Почти три года тому назад, в июне.
«Подвижница» схватила мышку и начала поиск.
– Тебе делать нечего? – хором спросили нелюбезные товарки.
Не отрываясь от экрана, девушка продемонстрировала им купюру. Нахалки моментально бросили пилюли и ринулись к конторке.
– Чего же нас не попросили? – укорила одна.
– Делов-то, файл открыть, – с сожалением добавила другая.
– Костина Елена Никаноровна? – спросила моя помощница.
– Да, – обрадовалась я.
– А ее от нас в одиннадцатый корпус перевели, там и лечили, – пояснила сидевшая у монитора.
Пришлось отправляться в обратный путь.
Одиннадцатый корпус выделялся среди своих собратьев, как элитный доберман в своре беспородных дворняжек.
Аккуратно выкрашенное, похоже, только что отремонтированное здание цвета качественного сливочного масла. Палаты тут были на двоих, вернее, огромную комнату разделяла стена из непрозрачного стекла. В каждом отсеке по кровати, а душ и туалет общие, почти европейские условия. На подоконниках буйно пылала герань, новенький линолеум блестел, в воздухе пахло хорошей косметикой и еле уловимо больницей, а сидящая на посту медсестра расплылась при виде меня в самой сладкой улыбке.
Я вновь раскрыла кошелек и через пару минут узнала необходимые сведения – лечащим врачом Костиной оказалась Яковлева Надежда Викторовна. «Она в ординаторской, – щебетала девушка, – последняя дверь по коридору».
Надежда Викторовна самым спокойным образом пила довольно дорогой растворимый кофе «Карт нуар».
Одна из моих лучших подруг Оксана, хирург по профессии, как-то сказала, что самое подходящее время для разговора с врачом – два часа дня.
– Понимаешь, – объясняла подруга, – с утра все носятся как черти. Больные анализы сдают, кое-кого оперируют, процедуры всякие, перевязки… Ну ни секундочки свободной. С четырех тоже не слишком удобно – начинаются вечерние заботы – уколы, клизмы. А вот с двух до шестнадцати чудное время, тихий час после обеда. Все в кайфе, поели и балдеют. Врачи – от того, что перерыв наступил, больные – потому, что их временно лечить перестали. Надежда Викторовна не была исключением. Проведя в хлопотах утро, она вознаграждала себя чашечкой ароматного напитка.
– Вы ко мне? – улыбнулась докторица. – Проходите, пожалуйста.
Сев на любезно предложенный стул, я решила сразу брать быка за рога и спросила:
– Два года назад, летом, у вас лечилась Елена Никаноровна Костина, помните такую?
Реакция на этот вообще-то совершенно обычный вопрос оказалась сногсшибательной. Женщина сравнялась цветом с халатом, в глубоко посаженных карих глазах заплескался откровенный ужас. Красивая рука с аккуратно сделанным маникюром задрожала, кофе пролился на стол. Удивленная таким поведением, я осведомилась:
– Так как?
– Не было здесь Костиной, – пробормотала Надежда Викторовна еле слышно.
– Ну ничего себе, а компьютер выдает ваше имя.
– Давно происходило, не помню, – отбивалась Яковлева, – тут больных много. Поток идет, разве всех упомнишь!
Но ужас в ее глазах стал еще больше, к тому же мелко-мелко задергалась щека.
– Очень странно, – отчеканила я, – собственно говоря, меня направила сюда Олимпиада Евгеньевна, мать Лены.
– Не помню, – помертвевшими губами пробормотала терапевт.
– У меня проблема с сестрой, – решила я слегка успокоить нервную даму, – такая же, как у Олимпиады Евгеньевны с Леной. Кстати, старшая Костина сказала, будто вы замечательный доктор и обязательно мне поможете!
Внезапно пальцы Яковлевой разжались, керамическая кружечка шлепнулась об пол. Раздался звон, коричневая лужица растеклась у моих ног.
– Нет, – вскрикнула Надежда Викторовна, – и не просите! Ни за какие деньги не возьмусь!
– За что не возьметесь? – тихо спросила я, вплотную придвигаясь к столу. – За что?
Яковлева прикусила губу.
– Так как? – продолжала я настаивать. – Если предложу, к примеру, много тысяч долларов, откажетесь?
– Господи, – зашептала врач, – господи…
– Она ведь умерла, правда? – глядя в ее испуганные глаза, спросила я.
Надежда Викторовна медленно, словно сомнамбула, кивнула.
– Милая, – ласково прочирикала я, беря ее за потную, вялую руку, – вам совершенно не следует меня бояться, наоборот, расскажите правду, станет легче.
– Кто вы? – прошептала Яковлева. – Из милиции?
– Нет, нет, – поспешила я разуверить собеседницу, – работаю частным детективом, к органам никакого отношения не имею, ваша тайна умрет между нами. Но если вы сейчас не раскроете ее, не исключена возможность, что придется давать показания в кабинете у следователя. А там очень неприятно – протокол, мебель, привинченная к полу, на окнах решетки… Сколько вам заплатила Олимпиада Евгеньевна?
– Ничего, – проблеяла потерявшая остатки разума дама, – ничего.
– Как так? – изумилась я.
Надежда Викторовна вытащила из кармана марлевую салфетку, тщательно высморкалась и сказала:
– Уж как потом мучилась, что согласилась, одному богу ведомо. Иногда по ночам слышу шорох на лестнице и думаю: «Ну все, за мной идут». У вас дети есть?
– Двое.
– Значит, поймете меня. Если б не Чечня проклятая…
– Давайте по порядку, – попросила я.
Надежда Викторовна пробыла замужем всего год, потом благополучно развелась и никогда не сожалела о разрыве с мужем. Всю любовь, нежность и верность женщина отдала сыну Васеньке.
Вася рос замечательным, беспроблемным мальчиком. Не ребенок, а коробка шоколадных конфет. Отлично учился, помогал по хозяйству, никогда не спорил с матерью, не требовал дорогих игрушек и одежды… Милый, спокойный, он больше всего любил рисовать.
После школы он с легкостью поступил в институт. Беда грянула в начале второго курса. Пришла повестка в армию. Надежда Викторовна ринулась в военкомат со справкой из деканата, но сурового вида полковник объяснил встревоженной матери:
– Военной кафедры в вузе нет, сын подлежит призыву.
– Ему положена отсрочка на время учебы! – возразила Яковлева.