– Военной кафедры в вузе нет, сын подлежит призыву.
– Ему положена отсрочка на время учебы! – возразила Яковлева.
– Сейчас идет война в Чечне, – пояснил чиновник, – президент отменил льготы.
Представив себе близорукого, абсолютно беспомощного Васеньку в прицеле чеченского боевика, Надежда Викторовна чуть не лишилась рассудка. Спасибо, помогли коллеги.
Положили парня в отделение и дали справку о госпитализации. Дамоклов меч временно перестал висеть над головой сына. Но мать понимала, что это всего лишь короткая передышка. Васе следовало выправить белый билет. Ругая себя на все корки за то, что не докумекала до этого раньше, Яковлева принялась искать выход, и он нашелся.
Ее свели с одним пронырливым человечком, берущимся освободить Васеньку подчистую от воинской повинности. Проблема оказалась только в одном – жадный самаритянин хотел за «доброту» десять тысяч долларов, и ни копейкой меньше.
Работая врачом в «блатном» корпусе, Надежда Викторовна не бедствовала, но запрошенных денег отродясь в руках не держала. Яковлева потеряла покой – один призыв они проскочили, но ведь будет следующий. Кое-как поскребла по сусекам, наодалживала у друзей и собрала ровно половину – пять тысяч. Где взять остальные, она просто не представляла.
Настал июнь. Второго числа к ней положили молодую, очень тяжелую женщину – Елену Костину. Надежда Викторовна была хорошим, добросовестным специалистом, но в данном случае поделать ничего не смогла. Рано утром, около четырех часов, Костина скончалась.
Яковлева села в ординаторской и принялась оформлять необходимые бумаги. На душе скребли кошки. Впрочем, подобное случалось с ней всегда, когда умирал пациент.
Наверное, каждый врач изредка испытывает подобные чувства, задавая себе вопрос: все ли сделал для несчастного человека?
Неприятные раздумья прервало тихое царапанье в дверь.
– Войдите, – сказала Надежда Викторовна.
В дверь вдвинулась симпатичная сиделка, нанятая мужем другой пациентки – Харитоновой Валентины, тоже молодой, очень тяжело больной женщины. После инсульта ее парализовало, но спустя некоторое время к бедняжке вернулась речь. Пусть не слишком внятно, но она могла кое-как объясняться с врачом и мужем. Впрочем, последний, блестящий адвокат и политик, не слишком баловал жену посещениями. Хотя формально упрекнуть его было не в чем.
Валентина лежала в отличных условиях, и, кроме больничной обслуги, за ней ухаживала специально нанятая супругом сиделка – хорошенькая Сонечка.
Увидав Сонечку, возникшую на пороге с побледневшим личиком, Яковлева испугалась. Самочувствие Харитоновой считалось, как говорят врачи, стабильно тяжелым без отрицательной динамики. То есть ей просто было плохо и с каждым последующим днем не становилось лучше, впрочем, хуже тоже. Валентина словно замерла на нулевой отметке оси координат жизнь – смерть.
– Что? – спросила Яковлева. – Что стряслось?
У нее в голове моментально мелькнула картина – два трупа в одном помещении. Валя и Лена, лежавшие на койках, разделенных непрозрачной стеклянной стеной, считались соседками по палате.
Сонечка мягко улыбнулась и попросила:
– Погодите бумаги оформлять.
– Почему? – изумилась Надежда Викторовна.
Соня села перед ней и ровным, спокойным голосом произнесла:
– Тут девчонки шептались, вам деньги нужны, сына от армии отмазать?
Доктор отложила ручку. Никакого особого секрета не было, коллеги, естественно, обсуждали ситуацию в ординаторской. Впрочем, отношения в коллективе сложились отличные, все жалели Надежду Викторовну, даже открыли для нее свои кубышки.
– Могу помочь, – вкрадчивым голосом завела сиделка, – ровнехонько десять тысяч получите.
– А процент какой? – поинтересовалась Яковлева.
Несколько дней тому назад ее свели с ростовщиком, но наглый парень поставил просто невыполнимые условия – вернуть через три месяца в два раза большую сумму.
– Никакой, – пояснила Сонечка, – так дадут, и возвращать не потребуется. Помня поговорку о бесплатном сыре в крепкой мышеловке, Надежда Викторовна спросила:
– Кто же и за что облагодетельствовать хочет?
– Один добрый человек за сущую ерунду, – в тон ей ответила Соня, – вы послушайте, да сразу не отказывайтесь.
Сиделка приблизилась к врачу и принялась излагать суть дела. Когда она закончила монолог, в комнате повисло молчание. Надежда Викторовна не знала, как отреагировать на услышанное. Ей иногда приходилось нарушать закон. Пару раз она укладывала в отделение абсолютно здоровых мужчин, явно прятавшихся от сурового меча Фемиды, но то, что предлагала Сонечка, не лезло ни в какие рамки.
Милая девушка обещала столь необходимую услугу за «ерундовую» операцию. Умершую Костину следовало оставить в живых, а документы о смерти выписать на… Валентину Харитонову. Всего несколько строк, и десять тысяч в кармане.
Видя колебания Яковлевой, Соня принялась «дожимать» доктора:
– Абсолютно никто не узнает, сейчас еще пяти утра нет. Если спустим сразу в морг, никому в голову не придет. В отделении только вы, я и Катя. Да она спит без задних ног в сестринской.
– Но мать Костиной, – попробовала возразить Надежда Викторовна.
– Олимпиада Евгеньевна согласится, естественно, за мзду, – сообщила Сонечка.
– Придет Вениамин Александрович, – отбивалась доктор, – и все раскроется!
Соня продолжала улыбаться.
– Считайте, что вам повезло. Сейчас только суббота начитается, заведующий раньше понедельника не явится. А Харитонову заберут сегодня вечером.
– Куда? – испугалась доктор.
– Не волнуйтесь, – успокоила сиделка, – никто не хочет ей зла, отвезут в частную лечебницу. Великолепный уход, чудные условия, лучшие лекарства.
– Но Харитонов поймет, что в гробу не его жена!
Соня ухмыльнулась:
– Не думаю, во-первых, женщины похожи, во-вторых, смерть меняет, ну а в-третьих…
Она замолчала, но Надежда Викторовна мысленно докончила невысказанное – муж Харитоновой знает обо всем и, скорей всего, сам заказал «смерть» жены.
– И еще ведь есть Павел, – добавила Соня.
Павел Филонов работал в местном морге и слыл настоящим кудесником. Под его ловкими руками лица покойных преображались. Пулевое ранение в голову, черепно-мозговая травма, сильный ожог – ничего не смущало специалиста. Не поскупившиеся родственники получали своих покойных мирно спящими со спокойными лицами. Следы увечий и тяжелых страданий исчезали без следа. Врачи поговаривали, что из Павла мог получиться отличный хирург, специалист по пластическим операциям. Мужика сгубила любовь к бутылке. Раз в три месяца он уходил в глухой запой и почти терял человеческий облик.
– Но как осуществить такое практически? – тихо спросила Надежда Викторовна.
– Очень просто, – ответила Соня, – сначала надо переложить Валю на кровать Лены, а Костину отправить в морг. Вам придется помочь, одной мне не справиться.
С трудом перенеся тяжеленные тела, Надежда Викторовна чуть не потеряла сознание.
– Идите отдохните, – велела Соня, – остальное не ваша забота.
Яковлева доплелась до ординаторской и плюхнулась на топчан. Сон пришел сразу, навалился камнем. Очнулась женщина в восемь. Отделение ожило. Кровать Харитоновой оказалась застелена чистым бельем, возле «Костиной» сидела Соня.
Но в субботу вечером неожиданно прибыла Олимпиада Евгеньевна и устроила скандал. Она с воплем накинулась на Надежду Викторовну, обвиняя ту в некомпетентности.
– Я вам категорически не доверяю, – кричала бывшая балерина, – завтра же увезу дочь!
В воскресенье она действительно прибыла с машиной и, оставив дежурному врачу расписку, забрала «Лену».
В понедельник за телом «Харитоновой» прибыл муж в окружении кучи людей. Надежда Викторовна спустилась вместе со всеми в приемную морга и ахнула. Павел расстарался на славу. Почти все лицо несчастной покрывал огромный бордово-фиолетовый синяк, нос слегка съехал набок, рот искривлен. Волос на голове не оказалось, бритый череп прикрывал чепчик.
– Боже, – только и сумел вымолвить Олег Андреевич, отворачиваясь, – боже…
Павел подошел к вдовцу и протянул конверт.
– Простите, ничего не сумел поделать, вот ваши деньги. Иногда вследствие сильного мозгового кровотечения возникает жуткая гематома на лице и меняются черты.
– А волосы, – прошептал Харитонов, – где ее чудесные волосы?
– Реаниматологи пытались вернуть вашу жену, – пояснил Павел, – использовали все средства. Ведь правильно говорю? – спросил он вдруг у Надежды Викторовны.
Яковлевой было некуда деваться, пришлось подтвердить весь этот бред. Впрочем, Харитонов не слишком слушал их объяснения, и, когда Павел предложил закрыть гроб и не открывать его в крематории, Олег Андреевич сразу согласился.
Потом гример протянул безутешному мужу полиэтиленовый пакетик.
Потом гример протянул безутешному мужу полиэтиленовый пакетик.
– Тут все ее драгоценности – кольца, перстни, ожерелье. Откройте и пересчитайте. Вещи дорогие, чтобы потом претензий ко мне не было.
Но адвокат замахал руками:
– Нет, нет, наденьте на покойную. Она так любила цацки, пусть в них и похоронят.
– Хорошо, – согласился Павел, – только при вас надену, и тут же гроб закроем, чтобы потом без претензий.
Харитонов закивал. Гример принялся насаживать золотые ободки на негнущиеся пальцы покойной. Когда он чуть приподнял голову, чтобы застегнуть ожерелье, правый глаз Костиной, очевидно плохо заклеенный, чуть приоткрылся, а из груди вырвался вздох.
Олег Андреевич начал тихо сползать на пол. Охранник подхватил его и растерянно глянул на Надежду Викторовну.
Харитонова уложили на кушетку и сделали укол. Придя в себя, он схватил Яковлеву за руку и почти закричал:
– Валя жива!
– Нет, – качнула головой врач.
– Но я слышал, – настаивал вдовец, – она вздохнула.
– Выдохнула, – машинально поправила женщина и, стараясь подобрать самую мягкую формулировку, сообщила: – Так иногда случается, продукты распада скапливаются и, если тронуть труп, вырываются наружу.
Харитонов молча закивал. Глядя в его почти безумное лицо, Надежда Викторовна подумала: «На сцену тебе идти, артист».
Впрочем, когда сгорбившегося и разом постаревшего Олега Андреевича охранник аккуратно усаживал в шикарный автомобиль, в голову Яковлевой неожиданно пришла простая мысль: а что, если Харитонова обманули и он совершенно искренне горюет о супруге?
ГЛАВА 18
Я вылетела на улицу в невероятном волнении. Так, конец нити держу в руках, осталось лишь потянуть, и мерзкий клубок размотается до конца. Значит, интуиция не подвела – в лечебнице действительно запрятана первая жена Харитонова! Я присвистнула, представляя себе, какие последствия это открытие влечет для Тани. Ее брак с депутатом будет признан недействительным, следовательно, она потеряет все права на имущество – дом, сбережения, машины…
Останется голая и босая! Вот только страшно интересно, кто задумал эту аферу? Ответ на непростой вопрос знает сиделка Сонечка, грамотно обработавшая доктора Яковлеву. Только никаких ее координат в больнице не было, я даже не поленилась зайти в отдел кадров.
Сейчас, когда за окном вовсю торжествует демократия, родственники вольны приводить к больным кого угодно, если лечащие врачи не против. Но, как правило, люди нанимают местных медсестер, согласных ради приработка на все. Но Харитонов привел Соню. Значит, знал, что она может понадобиться.
Бесполезно проведя полчаса в расспросах, я решила атаковать крепость с другой стороны и поинтересовалась, в какую смену работает Павел-гример.
– Санитар, – вежливо поправила меня кадровичка, – Павел Филонов уволен полтора года назад. Хороший работник, руки волшебные, но запойный пьяница. Мы терпели, терпели, потом выгнали, хотя, честно говоря, жаль.
– Где он сейчас? – поинтересовалась я.
Женщина пожала плечами:
– Могу только дать адрес, который он указывал в анкете, – улица Усиевича…
Горя от нетерпения, я понеслась в указанном направлении.
«Вольво» пролетел по Ленинградскому шоссе, свернул вправо и запетлял по улочкам и переулкам. Район метро «Аэропорт» украшали отличные дома из светлого кирпича. Здесь, на улицах Усиевича и Черняховского, живет творческая интеллигенция, элита российской культуры – писатели, актеры, композиторы. Цены в магазинах тут выше, Ленинградский рынок самый дорогой, а супермаркеты роятся на небольшом пятачке, словно пчелы. Весьма странное место для проживания запойного алкоголика, работавшего в морге санитаром. Да и дом, возле которого я притормозила, выглядел весьма богато – многоэтажная кирпичная башня, на двери домофон.
Потыкав пальцем в кнопки и не услышав ответа, я дождалась, пока кто-то из жильцов открыл дверь ключом.
В нужную квартиру трезвонила так долго, что распахнулась дверь соседней квартиры, и милая женщина неопределенного возраста вежливо сказала:
– И звините, пожалуйста, у Филонова никого нет дома. Павел, очевидно, на работе. Если хотите, можете написать записку.
Тронутая столь редкой в наше время любезностью, я вошла в просторный холл и спросила:
– Не знаете, он один живет?
– Сейчас да, – спокойно ответила соседка, – один-одинешенек, как перст. Впрочем, ему грех пенять на судьбу. Павел своими руками уничтожил собственное счастье. А зачем он вам?
Я вытащила из сумочки французский паспорт, показала его даме и спела вдохновенную историю.
Значит, так. Мои предки, эмигранты первой волны, бежали в конце 1917 года, опасаясь красного террора. Я никогда не видела Россию. Но сейчас времена изменились, и мне хочется иметь квартиру в Москве. Вот в агентстве дали адрес Филонова, вроде он желал сменить жилплощадь. Созвонились, договорились, приехала, а его нет!
По моим наблюдениям, при виде документа, выданного властями Франции, москвичи сразу становятся удивительно любезными. Очевидно, преклонение перед иностранцами у нас в крови. Приятная дама не стала исключением. Всплеснув руками, она сказала:
– Ну надо же, а я специалист по театру Франции, только мой французский, скорей всего, покажется вам корявым.
– Что вы, – улыбнулась я, и мы перешли на язык Бальзака и Золя.
Обсудив новые постановки «Комеди Франсез», Бежара и Мориса Винера, хозяйка вздохнула и сказала по-русски:
– Простите, не представилась, Елизавета Корниловна, можно просто Лиза. – И без всякой паузы добавила: – Только знаете, уж извините за совет, но вы человек в нашей действительности неопытный, живо облапошат.
– Кто?
– Да все, – вздохнула Лиза, – и агентство, и Филонов. Не покупайте у него жилплощадь, лучше поищите другой вариант.
– Почему?
Елизавета Корниловна побарабанила красивыми пальцами по скатерти.
– Наверное, в агентстве сказали, что Павел проживает в огромной квартире совершенно один. А продает потому, что холостяку четыре комнаты ни к чему?
– И менно, – закивала я головой, – точь-в-точь такими словами.
Лиза слегка покраснела и с небольшим усилием продолжила: – Неправда. Тут еще прописан его младший брат. Он просто живет у своей жены. Если согласитесь на сделку, она может быть опротестована в суде. А Павлу с его привычками все равно, лишь бы деньги на водку были.
– Он алкоголик?
Хозяйка покраснела еще сильней и кивнула:
– Запойный. Господи, сколько он горя своим родителям принес.
– Они не употребляли? – решила я выжать из словоохотливой дамы все.
– Что вы, – замахала руками Лиза, – мы полжизни рядом прожили. Его отец был крупнейшим хирургом. Доктор наук, светило, а мать была известна как отличный гинеколог, «бархатные руки». А Пашка получился совершенно отвратительным. Знаете, его выгнали почти из всех учебных заведений. В восьмом классе родители были вынуждены перевести сына в школу рабочей молодежи и устроить санитаром в больницу.
До этого Павлик всего лишь не хотел учиться, прогуливал занятия, грубил учителям, избивал одноклассников, но в больнице он начал пить.
К десятому классу Филонов превратился в алкоголика. Отец и мать, решив не сдаваться, пристроили сына в Первый медицинский институт. Там он проскрипел до летней сессии. Но даже глубокое уважение, которое ректор испытывал к родителям Филонова, не помогло. Павла с треском выгнали.
Любящие папенька и маменька отвели его во второй мед, следом в третий, а в конце концов в Военно-медицинскую академию. На этом учебные заведения, на которые распространялись связи старших Филоновых, кончились. Тогда сосед по дому, скульптор, посоветовал отправить мальчишку в художественное училище, где готовили гримеров и парикмахеров. Неожиданно дело пошло.
Павел увлекся учебой и даже стал меньше пить. Родители в полной эйфории рассказывали всем о таланте сыночка. Павлику удалось закончить ПТУ и получить аттестат.
Тут с отцом случился сердечный приступ, и он скончался. Жена пережила его всего на полгода.
– Вовремя умерли, – вздыхала Лиза, – всего позора не увидели.
И верно, родителям, наверное, повезло. Потому что крутой спуск вниз по социальной лестнице сын совершал уже без них.
– Ведь он талантлив, – удивлялась соседка, – знаете, один раз меня пригласили во французское посольство на прием. Я оделась, накрасилась, а тут Паша заходит: «Дай денег». Он вечно у всех стрелял.
Филонов увидел принарядившуюся соседку и захихикал:
– Куда собралась?
Лиза поправила перед зеркальцем прическу и спросила:
– Нравится? Во французское посольство.
– Да уж, – хмыкнул Павел, – красота – это страшная сила. иди быстро в ванную.
– Зачем? – попробовала сопротивляться женщина.
– Давай, давай, – велел друг детства, – сделаю из тебя человека.