– Маманька, спокуха! Я про тех! С последнего этажа!
– Нет у нас никаких этажов, – ерепенилась бабка, – не баре! В бараке кукуем, на комсомольской стройке.
– Здравствуй, маразм! – воскликнул Вовка. – Не, ниче не узнать. Мамашка сегодни не в уме. А я только слыхал, что бабу Лизу вроде в больницу свезли.
– Кто ее туда поместил?
– А хрен знает.
– Когда?
– Э… э… не припомню.
– Ладно, – сдалась я, – дайте адрес конторы, где служил Богдан.
– Этта с дорогой душой, пиши, – закивал Вовка, растерявший в процессе нашей беседы всю свою агрессивность.
Глава 17
В Ложкино я вернулась с гудящей головой и сразу налетела на Ольгу, которая отчитывала Банди.
– И тебе не стыдно? – гневно вопрошала Зайка, тряся перед мордой пита пустой миской. – Знаешь, как называется такое поведение? Воровство!
– В чем провинился Бандюша? – спросила я. – Столь ли велико преступление?
Ольга выпрямилась.
– Мне дали рецепт потрясающей маски, она восстанавливает цвет лица. Дело трудоемкое, но оно того стоит. Сначала проращиваешь фасоль, потом перемалываешь ростки, вернее, растираешь их в фарфоровой ступке пестиком до состояния пюре, добавляешь мелко нашинкованную капусту, опять растираешь… Понимаешь, как это хлопотно! И только я сделала маску, как…
– Можешь не продолжать, – улыбнулась я, – пес ее съел. А ты уверена, что разбойник именно Банди?
Ольга швырнула пустую миску в раковину.
– А кто еще? Хуч и Черри даже близко не подойдут к подобному лакомству, Снап ненавидит любые овощи, остается Банди, вот он способен слопать все, что не приколочено! И ведь оставила ненадолго, решила сначала чаю попить, а потом собой заняться. Поднимаюсь в спальню: маски нет, паркет слюнями измазан, я поскользнулась и больно стукнулась! Наверное, пит миску перевернул, а потом пол вылизывал. Вор!
Последний раз отругав ни в чем не повинного пса, Зайка ушла. Я посмотрела на грустного Банди, открыла коробку с жирным, строго-настрого запретным для собак печеньем курабье и начала совать его в пасть мигом ожившего питбуля, приговаривая при этом:
– Ничего, люди тоже порой становятся жертвами поневоле. Вроде ты виноват, а на самом деле нет!
Раздался звонок в дверь.
– Иду! – заорала Ирка, шаркая тапками. – Кто там? Здрасти! Вы к кому?
– Вызов поступил от Дегтярева Александра Михайловича, – ответил незнакомый мужской голос.
– Дарь Иванна, – завопила Ирка, – к полковнику «Скорая»!
– Куда идти? – продолжал тот же баритон.
Я, забыв про Банди, понеслась, перепрыгивая через две ступеньки, в спальню полковника.
Александр Михайлович лежал на диване с газетой в руке.
– Тебе плохо? – еле переводя дух, спросила я.
– Нет, – слишком бодро ответил Дегтярев, – только насморк и кашель!
– Но ты вызвал «Скорую»!
– Я? – старательно изобразил изумление толстяк.
– Ну не я же!
– Не звонил врачам.
– А они приехали!
– Да ну?
– Правда, уже идут сюда!
– Ах вот оно что, – сказал Дегтярев, – сегодня я беседовал с Ваней, он меня замещает на время болезни, я сообщил ему про грипп, вот он и забеспокоился, прислал в Ложкино бригаду.
– Больной здесь? – послышалось из коридора.
– Иди, иди, – нервно сказал Дегтярев, – еще заразишься.
– Нет уж, постою тут, – уперлась я.
– Добрый вечер, – сказал врач в голубом халате, входя в спальню, – где Дегтярев Александр Михайлович?
Хороший вопрос, если учесть, что в комнате, кроме доктора, находятся мужчина и женщина.
– Это я, – ответил полковник.
Врач сел на стул, раскрыл чемодан, вытащил из него какие-то листы и приступил к процедуре изучения больного.
– Дегтярев Александр Михайлович?
– Да, – кивнул толстяк.
– Ваша фамилия?
– Простите? – растерялся полковник.
– Фамилию назвать можете?
– Чью? – изумился приятель.
– Вашу!
– Дегтярев, – растерянно заявил толстяк.
– Имя!
– Александр Михайлович.
– Отчество?
– Но я же ответил, – начал беспокоиться приятель, – Александр Михайлович!
– Я отлично слышал и записал имя, но теперь надо отчество, – слишком ласково заулыбался врач, – не волнуйтесь, если забыли, сейчас вспомните. Ну…
– Александр Михайлович, – тупо повторил Дегтярев.
– Ай-яй-яй, – покачал головой врач, – еще разок! Нуте-с, как именовали вашего папеньку? Ну? Ну? Ну?
– Михаил Петрович, – после небольшого колебания заявил полковник.
– Значит, его отчество?
– Петрович!
– Вот видите, – удовлетворенно закивал эскулап, – вот и славно! Так и запишем в анкете! Никогда не стоит пугаться потери памяти. В конце концов, если забудете все, даже интересно потом заново вспоминать!
– Погодите, – влезла я в дивную беседу. – Человека на кровати звать Дегтярев Александр Михайлович. Вы сейчас неправильно указали данные.
Доктор глянул на листок.
– Не путайте меня. Дегтярев Александр Михайлович осуществил вызов психиатра, а болен Дегтярев Михаил Петрович!
– Он давно умер! – подпрыгнул полковник.
– Кто? – вытаращил глаза врач.
– Михаил Петрович!
– Что вы говорите! – затряс головой эскулап. – Ну надо же! Во всем пробки виноваты! Водители теперь пошли хамы, машину со спецсигналом не пропускают! Примите мои глубочайшие соболезнования, я мчался сюда, движимый искренним желанием помочь страдающему человеку, но опоздал! Смерть до прибытия для многих врачей рутина, но для меня трагедия!
– Михаил Петрович скончался давно, – попыталась я внести ясность.
– Когда? – повернул голову врач.
– Не знаю, – пожала я плечами, – мы не встречались.
– Но он утверждает обратное, – ткнул в полковника психиатр.
– Вас как зовут? – решила я ближе познакомиться с полоумным доктором.
– Э… э… как Моцарта, – неожиданно ответил врач.
– Вольфганг Амадей? – вытаращила я глаза.
– Петр Ильич, – внезапно заявила молчавшая до сих пор медсестра.
– Но это Чайковский, – растерялась я.
– Верно, верно, – замахал руками врач, – я путаю композиторов. Ха-ха-ха! Бывает. Не обо мне речь. Начнем сначала. Кто болен? Как его фамилия?
– Дегтярев, – бормотнул полковник.
– Имя?
– Александр, – живо ответила я.
– Отчество?
– Михайлович, – простонал толстяк.
– Ой, как интересно, – обрадовался Петр Ильич, – и вызывал нас тоже Дегтярев Александр Михайлович! А кто умер? И куда подевался Михаил Петрович?
Полковник начал багроветь, а я быстро сообщила:
– Он внизу кофе пьет!
– С ума сошла! – подскочил Дегтярев. – Отец давно на кладбище лежит!
– Значит, Михаилом Петровичем займемся позже, – склонил голову набок доктор.
– Да, да, – закивала я.
– Сначала разберемся с тем, кто лежит на диване? – уточнил врач.
– Верно, – восхитилась я.
– Отлично, фамилия?
Я икнула.
– Дегтярев.
– Имя?
– Александр.
– Отчество?
– Петрович, – вырвалось у меня.
– О! У нас уже третий Дегтярев! – обрадовался Петр Ильич. – Александр Михайлович, Александр Петрович и Михаил Петрович. Семья! Я давно заметил, что психические сбои заложены генетикой.
Я вспотела, полковник затравленно смотрел на эскулапа, медсестра открыла чемоданчик, вытащила из него пузырек, накапала из него в стеклянный стаканчик, лихо выпила микстуру и сказала:
– Петр Ильич, не заморачивайтесь! Это у нас последний вызов! Оформляйте их группой.
– Молодец, Мариночка, – похвалил врач, – верно. Едем дальше по анкете. Ваш пол!
– Чей? – проблеял полковник.
– А кто у нас заболел? – засюсюкал Петр Ильич. – Мальчик? Девочка?
– Дедушка, – хихикнула я.
– Мужчина, – буркнул Дегтярев, – неужели не видно?
– Первичные признаки, позволяющие сделать вывод о вашей половой принадлежности, скрыты одеялом, – высказался врач.
– Ну ваще! – только и сумел ответить Дегтярев.
– Раса? – вдруг спросил доктор.
– Чего? – насторожился толстяк.
Я откашлялась.
– Насколько понимаю, надо сообщить о цвете кожи! Странный, неполиткорректный вопрос!
– Это для диссертации, – бесхитростно пояснил Петр Ильич, – я собираю материал для докторской, скоро защита, тема «Влияние постсиндромного сдавливания субъекта в момент особой психической напряженности и когнитивной раздражительности объекта изучаемой ситуации».[6]
Я затрясла головой.
– Меня никто не сдавливал, – испугался полковник.
– Так еще все впереди, – сказал Петр Ильич, – еще попадетесь! Ну да что мы все впустую болтаем. На что жалуетесь?
– Пусть она выйдет! – жалобно попросил толстяк.
– Посторонние, покиньте помещение, – велел Петр Ильич.
Я дернула плечами.
– Пожалуйста!
– И плотно закрой дверь, – крикнул Дегтярев, – а то встану и проверю, как захлопнула!
– Конечно, – совершенно спокойно ответила я и громко стукнула створкой о косяк.
– Конечно, – совершенно спокойно ответила я и громко стукнула створкой о косяк.
Никогда не подслушиваю чужие разговоры, ну разве только в самых крайних случаях, и сейчас настал именно такой. Что хочет скрыть от меня полковник? Зачем он вызвал кандидата сумасшедших наук? Есть замечательный способ узнать подробности! Наивный Дегтярев полагает, что подслушать можно только из коридора! О, как он ошибается. В его спальне есть камин, второй стороной он выходит в библиотеку. Если сесть там в кресло, то будет замечательно слышно все, о чем говорят в соседней комнате.
Не теряя ни минуты, я заняла нужную позицию и стала незримой свидетельницей диалога толстяка с психиатром.
– Доктор, я схожу с ума, – заявил полковник.
– Кто может определить грань между нормой и безумием! Если вдуматься, то поймешь: все человечество психически нестабильно, – философски заявил врач.
– У меня глюки, – продолжал Дегтярев.
– Мыши, зеленые человечки? – заинтересовался Петр Ильич.
– Подушка, – коротко ответил полковник.
– Кто? – изумился психиатр. – Это которая под голову?
– Нет, треугольная, коричневая, ползает по комнате. Вчера была одна.
– А сегодня?
– Их стало много, но остальные маленькие, крохотные, словно инопланетяне из фильма «Кошмар планеты Ру».
– Значит, сначала была одна, а затем она раздробилась?
– Нет, – занервничал толстяк, – крупная осталась, и, похоже, она им мать. Лежу себе тихо, читаю и вижу, вползает из коридора, звук издает – чавк, чавк, чавк!
– Чмок, чмок, чмок, – ожил врач.
– Нет! Чавк, чавк, чавк!
– Ладно, не волнуйтесь, – с ангельским терпением повторил Петр Ильич.
– Не верите мне?
– Что вы! – заегозил психиатр. – Обычное дело, входит подушка и говорит: «Чмак, чмак». Сто раз подобное видел, они и ко мне являются. Чмак, чмак!
– Чавк!!! Чавк!!! – заорал Дегтярев.
– Мариночка, дай микстурку! Да не больному, смажешь клиническую картину, а мне, – распорядился Петр Ильич. – Значит, чавк, чавк! А дальше?
– И тут они к ней ринулись! Со всех сторон!
– Кто?
– Подушата! Мелкие, я плохо без очков вижу, – признался Дегтярев, – со всех лап понеслись!
Я поудачнее уместилась в кресле, интересно, где у улитки лапы!
– Она им мать, – бубнил толстяк, – они ей дети!
– О! – воскликнул Петр Ильич. – Вот и репа!
– Вы о чем? – осекся приятель.
– В смысле корень. Репа – корешок. Понятно?
– Вообще ничего! Доктор, я псих?
– Ну что вы, голубчик! Просто вы попали в трансцендентальную яму транспораженного измененного сознания.[7] Как проходили ваши роды?
– Мои роды? – забеспокоился приятель.
– Да, да!
– Но я никого не рожал! – заголосил ополоумевший Дегтярев.
– Конечно, конечно, спрашиваю по-другому: как вы родились на свет?
– Ну… как все.
– Естественным путем?
– А можно вылезти через нос? – обозлился полковник. – Или через ухо?
– Дружочек! Ваша агрессия говорит о глубоко запрятанном комплексе материнского отторжения вкупе с обострением эдиповой шишки. Родить можно и посредством кесарева сечения.
– Я не в курсе деталей.
– Мама не говорила о родах?
– Нет!
– Никогда?
– Нет!!
– Или вы отторгали информацию?
– Нет!
– Хм! Ясно! Потеря эмоциональной связи, отсюда и навязчивые видения. Эллипсовидное сознание, искривленное наподобие дуги Вольта, сильно затрудняет протекание чистой психики по каналам, вследствие этого…
– Доктор, я ни черта не понимаю, – взмолился Дегтярев, – попроще, пожалуйста.
– Но примитивнее некуда! Ладно, вы страдали от отсутствия материнской любви, поэтому сейчас и видите подушку, она символизирует вашу мать!
– Вашу мать! – рявкнул полковник. – И как долго эта мать тут ползать будет?
Глава 18
– В спальне никого нет, – замогильным голосом завел Петр Ильич.
– Вообще?
– Ну да! С вами шутит подсознание.
– Но вы здесь!
– Я про подушку! – терпеливо объяснял психиатр. – Мариночка, скажи, ты видишь постельную принадлежность?
– Да! – бойко ответила медсестра.
– Где? – взвизгнул Дегтярев.
– У вас под спиной целых три штуки, – живо констатировала Марина, – в наволочках.
– Это не она, – с явным облегчением заявил Александр Михайлович, – та коричневая, вверх торчит.
– Фаллический символ, – не упустил момента сумничать Петр Ильич, – воплощение отца по отношению к матери. Жажда убийства. Вы никогда не хотели уничтожить человека?
– Раз пять в неделю испытываю острое желание, – признался полковник, – в особенности когда наш… кхм… совещание проводит… но это к делу не относится.
– Голубчик, – запел Петр Ильич, – давайте поговорим! Вам плохо! Вас не понимают.
– Да, – подтвердил Дегтярев, – верно.
– На работе тупые морды.
– Не все! Но встречаются идиоты, – решил быть справедливым полковник.
– Дома авторитарная жена и насмешливые дети, они не уважают отца, налицо конфликт поколений. К тому же у вас были тяжелые роды, определившие отношение с матерью: она не могла простить вам физических страданий, отдаляла вас от себя. Вы переживали, закрылись панцирем равнодушия, о-о-о!
Донеслось всхлипывание, я прикусила губу. И как прикажете поступить? Дегтярев на самом деле решил, что у него видения! Лучший способ успокоить полковника – это продемонстрировать ему Джульетту вместе с улиточками и покаяться:
«Прости, дорогой, я не хотела скандала, вот и скрыла наличие брюхоногой. Знаешь, на свете существуют гигантские улитки! Ты совершенно нормален, а доктор натуральный псих! Довел тебя до слез».
Я вскочила из кресла, никогда за долгие годы нашего знакомства я не видела полковника рыдающим. Да, он легко выходит из себя, частенько орет на окружающих, топает ногами, может наговорить глупостей, но жалобно всхлипывать! Между прочим, это я виновата в произошедшем.
– Петр Ильич, успокойтесь, – внезапно сказала Марина.
– Он чего-то не то говорит, – перебил медсестру полковник, – у меня нет ни детей, ни жены.
– А эта страшненькая тетка в джинсах, она кто? – поинтересовалась Марина. – Я думала, она ваша супруга.
– Даша мой лучший друг, не более того, – заверил Александр Михайлович, – давайте успокоим доктора, а то он так рыдает, что кровь стынет!
– Петр Ильич, идите умойтесь, – приказала медсестра, – вон там ванная!
Всхлипывания стали удаляться, потом прекратились вовсе.
– Это ваш дом? – спросила внезапно Марина. – Вы живете здесь постоянно?
– Да, – ответил Дегтярев.
– Как же без супруги с хозяйством справляетесь?
– Ира помогает, была еще Катя, повариха, но она уволилась, – пояснил полковник.
– Небось цветы разводите, – мечтательно протянула Марина, – участок большой, мы пока от ворот до особняка шли, даже устали.
– Не любитель я в земле копаться, – признался толстяк, – за садом Иван глядит.
– А я обожаю розы, – воскликнула Марина, – будь моя воля – такую плантацию завела бы! Давайте я вам подушечку взобью!
– Спасибо.
– Одеяльце поправлю.
– Право, мне неудобно, не беспокойтесь.
– Мне приятно помочь такому красивому молодому мужчине.
– Это вы про меня? – изумился Дегтярев.
– Других здесь нет, – засмеялась медсестра, – Петр Ильич не считается, он у нас типа кастрированного кота, а от вас мужчиной веет. Неужели не тоскливо одному? Знаете, вам нужна хозяйка, тогда и глюки уйдут!
– Вы полагаете? – с надеждой спросил Дегтярев.
– Конечно, – заверила Марина, – простая, положительная девушка со средним медицинским образованием и опытом работы на «Скорой». Она не даст в депрессуху впадать. Знаете, по какой причине вам дрянь всякая мерещится? Из-за отсутствия женской ласки! Чего-то вы вспотели, снимайте пижамку, не ровен час ветерком обдует, и простудитесь!
На этой стадии обольщения полковника я выскочила из библиотеки и ворвалась в его спальню, увидела Марину, которая успела расстегнуть на своем халате три верхние пуговицы, и рявкнула:
– Господа медики, не желаете перекусить?!
– Доктор еще не закончил осмотр! – возмутилась Марина.
– Дашута, не вбегай без стука, – сделал мне замечание полковник, – может неудобно получиться, вдруг я голый!
– Ничего, – гаркнула я, – за долгие годы я насмотрелась на тебя в любом виде.
– Больного лучше оставить наедине с врачом, – попыталась выставить меня вон Марина.
Но я не дрогнула и крикнула:
– Петр Ильич, как насчет пирога с мясом?
– Полный желудок лучшее средство от душевной печали, – возвестил эскулап, выходя из ванной.
– Вот и спускайтесь в столовую, – велела я, – да Марину возьмите!
– Я останусь с больным, – сопротивлялась нахалка, – он нуждается в уходе!
– Дегтярев придет к ужину через десять минут, – пообещала я.
– Ему надо помочь одеться!