Гогия вздохнул.
– А вы могли бы полюбить подводницу? – спросил Павлыш.
– Откуда мне знать, если у меня в Кутаиси молодая жена живет? Самая обыкновенная жена. Очень красивая. Я вам в лаборатории фото покажу. Письмо прислала – три килограмма.
– Ну, а вот… – Павлыш показал на реявших в небе птиц.
– Это совсем другое дело, – сказал Гогия. – У Алана у самого дочка в нашем институте работает. Это временно. Это как маска. Пришел домой, снял маску и живи.
– Ага, – раздался голос Димова, – есть щель!
Павлыш держал рацию на приеме, отключив передачу, чтобы его разговор с Гогией не мешал остальным.
– Да что там говорить, – продолжал Гогия, – вы у Вана были?
– Меня там поселили.
– Правильно. Большая комната. Светлая. Там на полке портрет Марины Ким стоит. Не заметили?
Гогия не смотрел на Павлыша и не заметил, как тот покраснел.
– Мы с Нильсом отвалили камень, – известил Димов. – Есть ход. Очень узкий. В глубине еще завал.
– Ну и что? – спросил Павлыш у Гогии. – Вы сказали, что у Вана есть портрет Марины Ким.
– Да. Он в нее смертельно влюблен. Он знал ее еще на Земле, когда она стажировалась в институте. Меня тогда в институте не было, я только здесь к ним присоединился. А тут еще у Марины начались неприятности…
– Есть! – крикнул Димов. – Пошел камень! Осторожнее!
Павлыш замер.
«Раз, – считал он про себя, – два, три, четыре, пять…»
Димов громко вздохнул.
– Ну и силища у тебя, Нильс… Он такую глыбу удержал, просто уму непостижимо.
На связь вышла Станция. Спрашивали, выслать ли второй флаер.
Павлыш велел ждать и пока смонтировать подводного робота. Может, придется его доставлять сюда.
– Правильно, – подтвердил Гогия. Потом продолжал свой рассказ: – Я деталей не знаю. Только все дело в ее отце. Он жуткий педант. Он запретил Марине идти к нам в институт. Сказал, что не захочет ее больше видеть… В общем, боялся за нее, пробовал воздействовать, но на Марину очень трудно влиять. Когда она все-таки не подчинилась, он, как человек слова, сказал, что больше ее не увидит. Правильно сказал. Отец всегда отец. Надо уважать.
– Трещина открыта, – сообщил Димов, – я остаюсь пока здесь. Нильс попытается до них добраться.
– А дальше? – кинул Павлыш.
– Вам, наверное, неинтересно.
– Ничего, все равно ждем.
– Ван помог Марине убежать из института на один день.
– На Луну? – вырвалось у Павлыша.
– А как вы догадались?
– Это было полгода назад?
– Да, как раз полгода. Она уже прошла курс подготовки, с нее сняли биокопии и начали обработку терапевтическими средствами, чтобы понизить сопротивляемость организма. Не могла она убегать. Не имела права. На месте Геворкяна я бы ее обязательно уволил. А она полетела на Луну. Оттуда должен был стартовать ее отец. Он капитан «Аристотеля».
– Нильс? Это ты, Нильс? – послышался голос Вана.
– Он передает, что нашел их, – сказал Димов, – нашел.
– В каком они состоянии?
– Не знаю. Ждите.
– Ну и чем все кончилось? – спросил Павлыш.
– А? Мы о Марине? Ничем. Простили. Ван всю вину взял на себя. Марина всю вину взяла на себя. Димов всю вину взял на себя, Геворкян посмотрел на них, старый человек, мягкий стал… и простил. Романтическая история. Только отец не простил. Улетел, понимаете? Но простит. Куда денется…
– На какой они глубине? – спросил Павлыш у Вана, включив передачу.
– Двадцать метров ниже меня, – ответил Ван.
На катере заполнили водой грузовой отсек, поместили в него биоформов-акул и пошли к Станции.
Павлыш тем временем вернулся к острову, чтобы эвакуировать оттуда Сандру и Пфлюга и вывезти оборудование.
Поток лавы изменил направление и угрожал заливу и убежищу. Сандра все еще не просыпалась.
Пока Пфлюг с Гогией устраивали в кабине Сандру, Павлыш возвратился в убежище. Он вытащил приборы, отключил питание рации, задраил люк. Теперь убежище будет пустовать до тех пор, пока природа не утихомирится. Гогия выскочил из флаера, взял один из ящиков, побежал обратно. Оставался еще один контейнер – такой тяжелый, что унести его можно было только вдвоем. Павлыш присел на край ящика, дожидаясь, пока кто-нибудь вернется помочь ему.
Все вокруг изменилось. Сутки назад залив был мирным, тихим уголком, даже волны не добирались до берега. Теперь низко над островом висели облака пепла, то и дело сыпал крупный мутный дождь. Вулканчик на склоне горы плевался грязью, поток лавы с вершины, дымясь, достиг уже залива и образовал язык полуострова. Струи пара вырывались сквозь трещины на склоне. Через них пробивались зловещие отблески оранжевых сполохов над вершиной горы.
Одна из птиц вернулась к острову вслед за флаером и кружила над головой. Павлыш помахал ей рукой. На птице не было передатчика, и он не мог спросить, кто это.
Грязевой вулкан вдруг выбросил высоко в небо струю жижи, словно хотел сбить птицу на лету, и та, сложив крылья, пошла в сторону.
Подошел Гогия.
– Давай возьмем контейнер.
Павлыш встал, наклонился, подхватил контейнер, и они потащили его к флаеру. Земля под ногами мелко дрожала.
– У меня такое впечатление, – проговорил Гогия, – что остров в любой момент может взлететь на воздух.
– Не беспокойся, – ответил Павлыш, – должны успеть.
– Алан на всякий случай нас страхует, – сказал Гогия, – он тоже опасается.
– Это Алан? Ты как различаешь?
– Я так думаю, что это Алан. Он настоящий мужчина.
Конечно, это не Марина, подумал Павлыш. Ей же не хочется со мной встречаться.
Шлем заглушал грохот вулкана. До Павлыша доносился лишь ровный, глухой, утробный гул. Но в этот момент в недрах горы зародился такой пронзительный и зловещий звук, что он проник внутрь шлема.
Человек, становящийся свидетелем катастрофы, внезапной и скорой, действует инстинктивно. И представление о том, в какой последовательности происходили события, складывается уже потом, когда все минует и на собственные впечатления накладываются рассказы очевидцев. И если Павлышу показалось, что по склону горы ударил невидимый топор, и она, как деревянная колода, начала разваливаться под этим ударом, то Пфлюг, видевший все из открытого люка флаера, мысленно сравнил взрыв с театральным занавесом, раздвигающимся в стороны в момент, когда оркестр гремит последним аккордом увертюры, а сквозь расширяющуюся щель проникает со сцены яркий свет.
Наверно, Павлыш стоял неподвижно не более секунды. Почему-то он даже не упал, не потерял равновесия, и мозг его успел отметить, что гора распадается слишком медленно. И тут воздушная волна толкнула его и бросила к флаеру. Сейсмолог висел в люке и что-то кричал, но Павлыш не слышал. Он смотрел на разрушающуюся декорацию и видел, как гигантский вихрь подхватил птицу, белое перышко, бросил ее вверх, закружил и понес к воде…
– Скорее! – звал Гогия. – Поднимайся!
Внутри горы была видна желтая раскаленная масса, мягкая и податливая. Она медленно вываливалась сквозь зубья скал.
Павлыш не мог оторвать взгляда от комка белых перьев, от пушинки, падающей в воду.
– Куда? – кричал Гогия. – Ты с ума сошел!
Павлыш бежал к воде. Птица, несомая воздушной волной, падала как лист с дерева, бессильно вращаясь в воздухе.
Она должна была упасть метрах в ста от берега, но порыв встречного ветра бросил ее ближе к суше, и Павлыш, даже не подумав, глубоко ли там, побежал, увязая в грязи, скользя и стараясь удержать равновесие, а земля вздрагивала, уходила из-под ног.
Сначала дно понижалось полого, и грязная вода достигла коленей лишь шагов через двадцать.
Птица упала в воду. Одно крыло ее было прижато, другое белой простыней распласталось по воде. В птице чувствовалась какая-то ватность, неодушевленность. Дно уступом ушло вниз, и Павлыш провалился по пояс в воду. Каждый шаг давался с трудом, вода в заливе бурлила и ходила водоворотами, хотя на поверхности вязкий слой пепла сковывал волнение, как пена в кастрюле закипающий суп.
Птицу медленно относило к центру залива, и Павлыш спешил, понимая, что плыть в своем комбинезоне он не сможет, и молил судьбу, чтобы дно больше не понижалось, чтобы хватило сил и времени добраться до белой простыни.
Он дотянулся до края крыла, и в этот момент его ноги потеряли дно. Не выпуская крыла и боясь в то же время, что перья могут не выдержать, Павлыш тянул птицу к себе, все глубже уходя в воду. Неизвестно, чем бы закончилось это акробатическое упражнение, если бы Павлыш не почувствовал вдруг, что кто-то его тянет назад. Несколько секунд он продолжал удерживать неустойчивое равновесие, потом наконец преодолел инерцию, и птица легко заскользила по воде к берегу.
Не отпуская крыла, Павлыш обернулся. Гогия стоял по пояс в воде, вцепившись сзади в комбинезон Павлыша. Глаза у него были бешеные, испуганные, и он несколько раз открывал рот, прежде чем смог произнести:
– Я… вы же могли… не успеть…
– Я… вы же могли… не успеть…
Они подхватили легкое, выскальзывающее из рук тело птицы и понесли его к берегу. Голова птицы бессильно поникла, и свободной рукой Павлыш ее поддерживал. Глаза были затянуты полупрозрачной пленкой.
– Ее оглушило, – сказал Павлыш.
Гогия не смотрел на него. Он глядел вперед, на берег.
Павлыш взглянул в ту сторону. Лава, выливавшаяся через расщелину в горе вязким языком, намеревалась отрезать им путь к берегу.
– Бери левее! – крикнул Павлыш.
Флаер находился по ту сторону лавового языка и казался мыльным пузырем на закате.
Им пришлось снова зайти вглубь почти по пояс, чтобы не попасть в закипающую воду, обогнуть стену пара на границе лавы и воды.
Павлыш с трудом потом мог вспомнить, как они добрались до флаера и занесли внутрь птицу – крыло никак не желало складываться и застревало в люке…
Павлыш поднял машину над островом и бросил ее в сторону моря.
– Ну все, – сказал он, – выбрались, теперь как-нибудь доплетемся до дому.
Гогия задраил люк. Пфлюг осматривал птицу.
Павлыш включил рацию.
– Сколько можно! – возмущался кто-то знакомым голосом. – Сколько можно молчать? Мы вызываем вас уже полчаса!
– Некогда было, – объяснил Павлыш, – пришлось задержаться на острове. Димов вернулся?
– Они на подходе, – ответил тот же голос. – Нет, вы мне ответьте, кто вам дал право нарушать правила поддержания радиосвязи? Что за мальчишество! Кто управляет флаером? Это ты, Гогия? Я тебя отстраняю от полетов, и даже Димов не сможет тебя защитить. Стоит на два дня покинуть Станцию, и все летит кувырком!
– Это ты, Спиро? – спросил Павлыш.
– Я, а кто за рулем, я спрашиваю?
– Павлыш.
– А, вот кто! Вас в Дальнем флоте не учат, что нужно поддерживать связь с центром?
– Да погодите вы, Спиро, – сказал Павлыш устало. – Я иду сейчас на малой скорости. Ждите нас через полчаса. Подготовьте операционную.
– Стой, не отключайся! – крикнул Спиро. – Выслать тебе на помощь второй флаер?
– Зачем? Чтобы летел рядом?
– А кто пострадавший?
Павлыш обернулся к Пфлюгу.
– Что там у Алана? Наверное, надо сообщить.
– Это не Алан, – ответил Пфлюг, – это Марина. У нее сломано крыло. Дай-ка мне микрофон…
* * *Вершиной на Станции назывался большой, вырубленный над основными помещениями зал, специально оборудованный для птиц-биоформов. В зале был бокс для обследования биоформов, запасы пищи для них, здесь стояли их диктофоны и приборы, которыми они пользовались.
Павлыш с Мариной сидели в зале Вершины. Павлыш на стуле, Марина в гнезде из легкой частой сетки, которое соорудил для биоформов Ван.
Павлыш никак не мог привыкнуть к ее механическому голосу. Он понимал, что это не более как приставка – клюв Марины не был приспособлен для артикуляции. Но, слушая ее, он пытался себе представить настоящий голос Золушки, которую встретил на Луне.
Белая птица приподняла крылья, расправила их снова.
– У меня появляются странные рефлексы. Иногда мне кажется, что я всегда была птицей. Ты не представляешь, что это такое – парить над океаном, подниматься к облакам.
– Мне это снилось в детстве.
– Я хотела бы полетать над Землей. Здесь пусто.
– Не останься навсегда птицей.
– Захочу – останусь.
– Нельзя, – ответил Павлыш. – Я тебя буду ждать. Ты разрешила мне искать тебя, когда пройдут два года твоего затворничества.
– Ты нашел ту глупую записку.
– Она не глупая.
– Я чувствовала себя тогда такой одинокой, и мне так хотелось, чтобы кто-нибудь меня ждал.
– Погляди. – Павлыш достал из кармана уже потертую на сгибах записку. – Я перечитываю ее по вечерам.
– Смешно. И нашел меня здесь.
– Ничего не изменилось. Ты не лишена прелести и как птица.
– Значит, если бы я была черепахой, все было бы иначе?
– Наверняка. Я с детства не любил черепах. Они не спешат.
– Я, наверное, все-таки дура. Я была уверена, что любой человек, увидев меня в таком виде, будет… разочарован. Я хотела спрятаться.
– Значит, тебе и мое мнение не было безразлично?
– Не было… я даже не могу стыдливо потупиться.
– Прикройся крылом.
Марина расправила белое крыло и подняла его, закрывая голову.
– Вот и отлично, – сказал Павлыш. – Ты хотела передать со мной письмо твоему отцу?
– Да. Сейчас. Оно уже готово. Я его наговорила. Только жалко, что он не узнает моего голоса.
– Ничего страшного. Я все объясню. Я ему скажу, что передаю письмо, и тут же попрошу официально твоей руки.
– Ты с ума сошел! У меня нет руки!
– Это военная хитрость. Тогда твой отец поверит, что ты к нему вернешься живой и невредимой. Зачем иначе мне, блестящему космонавту из Дальнего флота, просить руки его дочери без уверенности, что эту руку я в конце концов получу.
– Вы самоуверенны, космонавт.
– Нет, я так скрываю свою робость. Мой соперник меня превосходит по всем статьям.
– Ван?
– С первого момента моего появления на Проекте он догадался, зачем я сюда пожаловал. Ты бы слышала, как он накинулся на меня за то, что я шел к Станции на ручном управлении.
– Глупый, он думал о нас. Мы спим на облаках. Ты мог меня убить.
– Тем более он превосходит меня благородством и верностью.
– Он мой друг. Он мой лучший друг. Ты совсем другое. До свидания, гусар Павлыш.
Птица смотрела через плечо Павлыша на дверь.
В дверях стоял Ван. Он, видно, стоял давно, все слышал.
– Грузовик готов, – произнес он, – мы отлетаем.
Повернулся, и его подошвы отбили затихающую вдали дробь по ступенькам каменной лестницы.
– Выздоравливай, – пожелал Павлыш, дотронувшись до мягкого крыла…
Когда грузовик приземлился на планетоиде, Ван сказал:
– Ты иди, там корабль ждет, а я останусь здесь. Надо приглядеть за разгрузкой.
– До свидания, Ван. Наверное, мы с тобой еще увидимся.
– Наверное. Галактика стала тесной.
Павлыш протянул руку.
– Да, – сказал Ван, – я совсем забыл.
Он нагнулся, достал из ящика под пультом завернутый в пластик плоский квадратный пакет.
– Это тебе. На память.
– Что это?
– Посмотришь на корабле.
Когда Павлыш развернул на корабле пакет, оказалось, что это портрет Марины в тонко вырезанной из нефрита рамке.