И вот теперь Насти не было, то есть вот она лежала тихая, как и при жизни, спокойная и немыслимо далекая. Она ушла туда, откуда возврата нет. И ждать мужа там, в райских кущах, не будет. Ей по заслугам путь на небо, а вот ему… Иван содрогнулся от мысли, что ему уготовано за его поведение.
Но мысль тут же вернулась к Анастасии. Нет больше Настеньки, не проведет она прохладной рукой по волосам, не улыбнется своей кроткой, ласковой улыбкой, не зазвучит тихий голосок… От тоски Иван даже застонал.
К царю бросился кто-то из слуг, но Иван отвел его рукой:
– Поди прочь!
Он до утра стоял на коленях, то уставившись в окаменевшее лицо жены, то рыдая, уткнувшись в край покрывала, навсегда упрятавшее от мужа такое дорогое тело. Душа-то давно его покинула…
Анастасию хоронила вся Москва, ее очень любили, потому за гробом шли не только близкие, но и те, кто видел царицу лишь издали во время праздников. Скорбели многочисленные монахи, во всех монастырях служили по ней службы, потому как многим и многим она при жизни делала не просто дорогие подарки, а собственноручно изготовленные. Сколько покровов ею было вышито, сколько образов на шелке и бархате ее руками сделаны… Жалела Москва Анастасию, жалела Русь…
Жалел и сам Иван, все же любил жену, хотя и изменял ей множественно в последнее время.
Только царь жалел недолго, вспоминал всю жизнь, но в блуд ударился снова тотчас, причем еще более тяжкий, чем раньше. Митрополит и окружающие засуетились, предлагая царю новую женитьбу. Впервые услышав от Макария такие слова, Иван обомлел:
– Владыко, ты же любил царицу? Как можешь советовать мне взять новую жену, когда едва умерла прежняя?
Макарий чуть помолчал, потом нехотя ответил:
– Все мы человецы, все греха не избегли. А про женитьбу Анастасия сама твердила, чтоб взял скорее себе жену, чтоб не грешил поневоле.
– Она тебе говорила? Тебе? – изумился царь. – Я думал, только мне…
Жениться во второй раз посоветовал Ивану не только Макарий, но и спешно собранный совет из святителей. В числе прочих уж очень старался архимандрит Чудовской обители Левкий. Левкий почему-то сразу обратил на себя внимание молодого государя. Невысокий, с маленькой птичьей головкой, покрытой редкими волосами, блестящими залысинами, он являл разительный контраст с самим царем и, возможно, этим его и привлекал. Хотя никого другого мелкого Иван рядом с собой не держал.
А Левкий оказался очень удобным, он не просто участвовал в начавшихся попойках, но и часто сам их организовывал. Удобно всем – государю, потому как присутствие святого отца вроде даже освящало собой разгул, давало возможность устраивать их где угодно; Левкию, потому как не с монахами же пил, а с самим государем, и всем остальным присутствием первых двух участников. У Ивана началась вполне веселая жизнь.
Он с легкостью «уступил» просьбам святых отцов и стал искать себе супругу.
Невесту нашли не сразу, первое сватовство к сестре литовского короля Сигизмунда-Августа Екатерине не удалось. Сигизмунд, почуяв свою выгоду, постарался выговорить такие условия, с которыми Иван никак не мог согласиться. Получив ответ от короля, царь рвал и метал:
– Требует за сестру свою Катьку Новгород, Псков, Смоленск и Северские земли! Пусть эта кикимора в девках сидит! Всю их поганую страну изничтожу! Завтра же войну начну!
Макарий попробовал урезонить:
– Что ты, государь! Начнешь войну, поймут, что обиделся из-за сватовства. Не сейчас надо, позже. А невесту другую найдем.
Иван замер, осознав, насколько прав митрополит. Сам Макарий был уже совсем стар, давно просился отпустить его с митрополии в монастырь, но Иван не представлял себе жизни без умного наставника и с уходом Макария не соглашался. Тем более что отпросился, уйдя в монастырь, Сильвестр. Хотя благовещенский поп давно надоел Ивану, но потерять вдруг сразу всех было тяжело. Своего многолетнего советчика Алексея Адашева он сам прогнал сначала на границу с Ливонией, а потом и вовсе извел, обвинив во всех грехах.
На Сильвестра Иван все же был зол, не мог простить его жесткого надзора и неприязни к Анастасии. Потому немного погодя Сильвестра сослали в монастырь все к тому же Филиппу на Соловки.
Нет, Сильвестра ни в чем серьезном не обвинили, но и оправдаться не дали. Ни ему, ни Алексею Адашеву. Объявили решение сослать подальше от Москвы, одного в монастырь, а второго на литовскую границу воеводой. Иван словно нарочно подталкивал Адашева к побегу в Литву, но тот бежать не собирался. А дни его были сочтены. Но это уже мало волновало совсем недавнего подопечного. Иван вырвался из-под их влияния и, почувствовав свободу, стремился насладиться ею как можно полнее.
Позже эта вольность дорого обойдется Руси.
Пировали третий час. Это было время, когда уже развязались языки у многих, кое-кто лежал лицом на столе или прямо в недоеденном, кто и под стол сполз. Обычно царь начинал безобразничать, но сегодня у него не было настроения кого-нибудь насильно поить, пороть, заголять или поджигать. Наоборот, завел разговор о… невестах! Принялись вспоминать, у кого дочери на выданье есть, чтоб хороша собой была да не дура.
– У Михаила Темрюкова, сказывают, сестра красавица, – после протяжного зевка вдруг возвестил Федор Басманов.
– У Мишки? Зови его сюда!
Сын кабардинского князя Темрюка Идаровича Санлук, при крещении принявший имя Михаил, прибыл под царские очи спешно. Мало кто рисковал не подчиниться, Иван и раньше был горяч на расправу, а теперь словно с цепи сорвался, карал при любом непослушании. Иногда сначала наказывал, а потом уж думал, из-за чего, просто захотелось наказать, и все.
Санлук поясно поклонился царю, гадая, чем вызвано неожиданное требование прийти. Иван пристально разглядывал кабардинца, пытаясь понять, красива ли его сестра. Этим взглядом он окончательно смутил парня, тот поневоле смущенно заерзал, в голове роились нехорошие мысли. Всем известно о некрасивой связи государя с Федором Басмановым, неужто и от него такого потребуют?! Санлук почувствовал, как по спине течет противный липкий пот. Для себя твердо решил, что лучше смерть, чем такой позор! Готовый ко всему, вскинул голову и не отвел глаз под тяжелым взглядом Ивана.
– У тебя сестра есть?
– Чего? – даже не сразу понял вопрос Санлук.
– Экой ты глупый! Про сестру спрашиваю! Есть?
– Есть… Три есть…
– Целых три? И все красавицы?
Ломая голову над тем, к чему царю его сестры, Санлук принялся перечислять:
– Алтынчач жена астраханского царевича Бекбулата, Малхуруб – ногайского князя Измаила…
Договорить не успел, Иван возмутился, швырнув в Федора Басманова костью, которую обгладывал:
– Это их ты мне сватаешь?!
Басманов успел увернуться и чуть лениво пробормотал:
– У него еще есть…
Только тут до Санлука дошло, обрадованно завопил:
– Есть! Государь, еще есть!
– Что есть? – вытаращился на него Иван.
– Еще сестра есть! Красавица! Молодая! Умная!
– Ну?
– Кученей! Самая лучшая из сестер! Вот! – Радости Санлука, казалось, не будет предела. Поневоле рассмеялись все, уж слишком возбужден был кабардинский княжич, слишком ему хотелось, чтоб сестра заочно понравилась Ивану Васильевичу. Тот усмехнулся:
– На слово не верю! Сюда привезти надо! Пусть приедет, посмотрим, если и впрямь так хороша да не дура, то женюсь! Тоже ведь княжна, а? – обернулся он к Басманову.
– Да, – согласился тот, оттирая жирное пятно на кафтане, образовавшееся после броска царя. – Только сначала крестить надо, она небось некрещеная…
Иван махнул рукой:
– На то у нас митрополит есть. Окрестит. – Повернулся к так и стоявшему навытяжку Санлуку: – Не врешь, правда, красавица?
Тот развел руками:
– Я ее три года не видел, но была красавица…
Царь неожиданно показал ему кулак:
– Ежели обманул, сидеть тебе на колу. Вместе с ней!
Не успел княжич снова облиться холодным потом от такого обещания, как Иван уже звал возможного будущего родственника:
– Иди садись рядом со мной! Посиди тут, после, может, на колу сидеть придется…
Проклиная себя, того, кто напомнил Ивану о Кученей, и даже день, когда приехал по воле отца в далекую холодную Москву, Санлук присел рядом с царем. Немного погодя Иван, казалось, забыл о кабардинской княжне, ее брате и вообще о женитьбе, он вовсю отдался пиршеству. Но потом вдруг снова поинтересовался у Санлука:
– А сколько лет сестре-то? Не старуха?
– Нет, шестнадцать скоро. Кажется…
– Кажется?! – расхохотался Иван. – Может, ошибся лет на десять? Нет? Ладно, живи пока!
И снова тек противный липкий пот по спине княжича, он хорошо знал, что угрозы у царя Ивана не шуточные, ему ничего не стоит претворить вот такие слова в дело. Казнит и не вспомнит, что был такой. Как умерла царица Анастасия, так совсем жестокий стал, всех извел, с кем раньше якшался, людей убивает за просто так. Санлук уже жалел сестру, что с ней будет, если станет женой такого царя? Сегодня любит, а завтра?
Басманов выговаривал Ивану:
– Кафтан испортил… Только что сшили. Дорогой, красивый…
Тот схватил приятеля за шею, притянул к себе:
– Федька! Да я тебе сотню кафтанов подарю! Я ли тебя обижаю, а?
Многие отвернулись, не желая наблюдать такую сцену, слишком уж явно тискал своего любимца Иван. Никогда не видевший такого Санлук сидел, вытаращив на них глаза. Его ткнул в бок отец Федора боярин Алексей Басманов:
– Чего уставился?! Ешь, небось в твоей Кабарде такого не подадут.
Его поддержал боярин Иван Бутурлин:
– Ты, Михаил, осторожней, не то головы лишишься раньше, чем царским сродственником станешь. Веди себя скромней, государю ни в чем не перечь. И держи язык за зубами, даже пьяным, понял?
Санлук кивнул. Его коробило от того, что видел, все же царица совсем недавно померла, хорошая царица была, все любили, а государь уже вовсю гуляет. Кабардинский княжич и сам был не прочь погулять, тоже вел вполне распутную жизнь вдали от родового гнезда. Когда понадобилось выбирать между возвращением с большими дарами домой к отцу и вольной жизнью в Москве, старший сын князя Темрюка выбрал первое, младший второе. Ради такой жизни пришлось креститься, взяв непривычное имя Михаил. Но Санлук быстро привык и к имени, и к пьянству, благо сам государь поддерживал веселое времяпрепровождение.
А теперь вон как повернуло, если сестра глянется царю, можно и совсем близко от него оказаться, как-никак родственник… Одна беда – подле Ивана Васильевича родственникам иногда опасней, чем далеким людям. Даже смертельно опасно.
Царь хохотал во все горло, словно забыв о еще не прошедшем трауре по любимой Анастасии, издевался над теми боярами, кто не желал принимать участие в его выходках, поил особо слабых вином, насмехаясь над их болтовней. Многие знали, что развязавшийся сегодня язык завтра может привести на плаху, но хмель все равно делал свое дело. Кто поумнее, старались сделать вид, что совсем пьяны, валились под столы и лежали там до конца пира, дожидаясь, пока не уйдет сам царь. Иван скоро понял такую хитрость, заставлял пить на виду, строго следя, чтобы никто не пропускал. Везло тем, кто и впрямь скоро валился под лавку, правда, и таких отливали водой и снова поили, чтобы принялись болтать без умолку.
Но независимо от того, кто когда свалился, блудили весь вечер все. Иначе было нельзя, государю очень нравились две вещи – непотребство и людские мучения. Честно говоря, это нравилось и будущему родственнику Ивана Михаилу-Санлуку, но одно дело безобразничать самому, и совсем другое – присутствовать на царских развлечениях. Никто не мог быть уверен, что сам не окажется посмешищем в следующую минуту. Нрав у Ивана Васильевича крутой, взбредет что в голову, и повелит скоморошествовать, а отказаться нельзя, вот и скачут дородные бояре козлами, орут по-петушиному, метут бородами носки царских сапог или того хуже – холопьи, заголяют зады для порки… Возражать опасно…
Первые большие ендовы с медами, винами, а то и водкой, поднимали за здравие государя. Пропустить нельзя, а сам Иван за свое здоровье лишь пригублял, заявляя: «За меня другие выпьют!» Вот и получалось, что сидел трезвым, наблюдая за пьяными и слушая их разговоры, и только к концу застолья тоже позволял себе напиться. Помнил ли он то, что услышал накануне? Никто этого не знал. Видимо, помнил, но не все, иначе голов бы не сносить очень многим.
К концу пира Санлук и не знал, хорошо ли, что нахваливал сестру, мог сказать, что нехороша собой, кривовата или что другое. Лучше бы ей выйти замуж за кого-нибудь своего… Но сделанного не воротишь. Оставалось надеяться, что или Кученей не глянется, или кто другой подвернется. Хотя отец князь Темрюк будет рад сватовству.
Осенью провожали боярина Вокшеринова к Темрюку.
– Не сватать! – вдруг предупредил Иван. Стоявшие вокруг замерли, а о чем же столько времени шел разговор? К чему весь сыр-бор? Государь с усмешкой пояснил: – Сюда пригласить! Сам посмотрю, так ли хороша собой да умна, как ее братец твердит. Здесь и решу!
Вообще-то, это было неслыханно, царь требовал привезти девушку к себе не в числе прочих на смотрины, а в одиночку. А если откажет, каково тогда несостоявшейся невесте? Куда со стыда деться? Но Ивана мало волновали чужие переживания. Устраивать простые смотрины он больше не хотел, не мог забыть стоявшей с опущенной головой светловолосой своей Настеньки, повторения не хотел. Никуда не денется князь Темрюк, привезет дочь на показ московскому царю!
Так и случилось, привез, правда, не сам Темрюк, а его зять астраханский принц Бекбулат с женой Алтынчач, да и привезли очень не скоро, почти через год. Иван едва не забыл о сватовстве, а уж погулял за это время вволю! Митрополит душой изболелся за своего подопечного, а ну как привыкнет Иван к разгульной жизни настолько, что и жена не отучит? Знать бы Макарию, что жена окажется не скромной хозяюшкой, сидящей с иглой за вышивкой, а весьма жестокой и охочей до казней особой, что многими пороками и преступлениями Иван будет обязан красавице Кученей! Отвратил Господь свой взор от Руси, когда состоялось это сватовство. Муж и жена вполне стоили друг друга, черкешенка поддерживала супруга в начавшихся после смерти митрополита Макария страшных событиях на Руси.
Но это было позже, а тогда спешил боярин Вокшеринов к князю Темрюку с царским поручением. Уже в пути ему порассказали о крутом нраве возможной невесты, мол, строга до жестокости, нетерпима, но самое страшное – любит на людские мучения взирать, словно то не девица на выданье, а кат, что на площади головы рубит. Вокшеринов от таких слов ахнул! Только этакой пары царю Ивану не хватает! Но ругательски ругать Ивана не мог, потому юлил и тянул время, втайне надеясь, что пока ездить будет, нетерпеливый государь успеет найти себе другую. Или невеста окажется не такой жестокой, как сказывают. Даже заподозрил, что нарочно хают свою красавицу, чтобы ее в далекую Москву не забрали.
Кученей и впрямь оказалась красавицей и умницей, но и злой тоже, как сказывали. Даже сам Темрюк недобро усмехнулся:
– Как бы моя дочь вашему царю шею-то не свернула!
И снова хватался за голову Вокшеринов, снова тянул время как мог. Но тяни не тяни, а в обратный путь отправляться пришлось. Одно утешало – Кученей действительно была красива, причем такой красотой, какую на Руси и не сыскать – глаза черные, точно спелые сливы, большие, косы цвета вороньего крыла, стройная, как березка, гибкая, как кошка, и голос низкий, но певучий. Вздыхал боярин: царю понравится, а что с нравом обоих потом делать, одному Богу известно.
В Москву пришло лето, отгремели майские грозы, отцвели яблони, засыпав все вокруг лепестками, поманили нежно-розовым облаком сливы, зажелтели по краям вытоптанных тропинок одуванчики, вот-вот полетят их пушистые головки. Июнь обещал быть теплым и в меру сухим.
От Астрахани наметом примчался гонец, на его загнанную лошадь было страшно смотреть. Примчался сразу к царю, требуя допустить срочно, мол, от Вокшеринова весть принес. Холоп, что принял коня, сокрушенно поцокал языком:
– Сгубил коня-то, дурья башка. Не отходить теперь, останется квелым…
Но гонец только махнул рукой:
– Нового дадут! Государю таких красавцев в подарок везут, что твои лебеди!
По сказанному все поняли, что сватовство увенчалось успехом. Оказавшийся рядом священник перекрестился:
– Слава тебе, Господи! Сподобил на доброе дело!
Никто не обратил внимания на немного странный взгляд гонца, в Астрахани уже были наслышаны о недобром нраве сестрицы тамошней царевны Алтынчач, потому не завидовали русскому царю. Но в Москве-то об этом не ведали…
Гонец низко склонился перед Иваном, едва не ткнувшись носом в свои запыленные сапоги:
– Государь, вели слово молвить…
– Говори. – Глаза царя буравили согбенную спину, точно та могла рассказать все сразу.
Гонец чуть выпрямился, стараясь, чтобы его было хорошо слышно, помнил, что, не расслышав, Иван Васильевич может и на кол отправить.
– Прислан боярином Вокшериновым сказать, что плывет он с дочерью князя Темрюка от Астрахани к твоей светлости…
Иван выпрямился, ноздри его взволнованно раздувались, ведь уже едва не отправил другое сватовство, заждавшись возвращения боярина.
– Что так долго? – Голос резок, требователен. Гонцу не привыкать, уже бывал у Ивана Васильевича, знал, что надо отвечать немедля и не перечить.
– Дорога дальняя, государь. С княжной Кученей едет много женщин в свите. И из Астрахани ее сестра Алтынчач тоже со своими…
Ивана меньше всего интересовали женщины, сопровождавшие астраханскую царевну Алтынчач, но озаботило, что имя у княжны какое-то заковыристое: Кученей… И все же поинтересовался:
– Ты княжну видел?
– Нет, – покачал головой гонец.
Царь взъярился, ну что за глупец?! Неужто не ясно, что государя заинтересует, хороша ли девица? А гонец уже объяснял: