Света говорит, что, если Виталик вошел в раж, вывести его из этого со стояния практически невозможно. Она вроде перепробовала все известные миру способы, педагогические и не очень: старалась успокоить объятия ми и нежными словами, умывала холодной водой, выставляла проораться в другую комнату, пыталась игнорировать выходки сына и даже шлепала его по попе. Пока не поняла, что не может справиться с собственным сыном. Что единственный ее союзник – это время. 40 минут нескончаемого ора, и ребенок приходит в себя. Ровно 40 минут. Потом небольшой передых и снова пытка в 40 минут.
– Когда я уже в полуобмороке от Виталикиных истерик, мне начинает казаться, что моего сына кто-то заколдовал и превратил в заводную игрушку, – как-то призналась мне Света. – Мы не можем пойти ни в поликлинику, ни в магазин, потому что там может случиться страшное. Самое удивительное, что примерно раз в две недели моего Виталика не узнать. Он абсолютно адекватен, все понимает, с ним можно договориться, а если что – переключить. И на примере этих редких дней я знаю, что такое нормальный спокойный ребенок, слушающий объяснения и реагирующий на них. Все остальное время – это сплошные гонки на выживание. Никогда в жизни я не думала, что попаду в такую ситуацию. Что буду стонать от собственного сына и чувствовать себя такой беспомощной рядом с двухлетним малышом. Ира, двухлетним! Что дальше-то будет?
Я знаю Свету. Я знаю, что она искренне хочет сосуществовать с сыном в любви и согласии, без мучений, грубой силы, ора, давления и потакания капризам. И, наверное, глядя на то, как Света пытается найти общий язык с Виталиком, «знающие люди» надавали бы ей кучу советов. Например, что надо быть немного «более», чем она есть. Более последовательной, более настойчивой, где-то более жесткой, а где-то, наоборот, более гибкой. И более «понимающей». Что ни в коем случае нельзя поддаваться на детские провокации и реагировать на истерики. Что в такой ситуации важен режим, нужен минимум запретов и максимум физической активности в виде подвижных игр, прогулок, плавания. Больше телесных контактов (динамическая гимнастика, возня на ковре) и терпеливых объяснений. Обилие развивающих занятий вроде рисования руками, лепки, игр с водой. А также четкое разграничение свобод, прав и обязанностей…
Вот, что бы посоветовали Свете знающие люди.
– Да, – ответила бы Света, – все эти общие рекомендации очень и очень дельные. Но если бы все в жизни было так просто – взял готовую схему, выполнил алгоритм и сотворил маленькое чудо.
Увы!
Мне бы очень хотелось рассказать вам, дорогие читатели, как Свете удалось сотворить свое чудо. Но пока она только в процессе. Их проблема усугубляется тем, что папа Виталика, который из-за занятости видит сына лишь по выходным, никак не может смириться, что его сын «не как все». Имеющийся малыш совершенно не вписывается в его представления о том, каким должен быть двухлетний ребенок. Он обвиняет Свету в том, что она «неправильно» воспитывает сына, категорично требует от Виталика адекватности и послушания, но сам не делает ничего, чтобы ребенку хотелось с ним быть и его слушаться. Какая возня на ковре? Какие совместные походы в бассейн? Какой минимум запретов? О чем вы? Там либо «Не мешай», либо «Делай, как я сказал, быстро!».
...Так что, боюсь, Свете придется втройне сложнее. Она прекрасно понимает, что поведение сына не на пустом месте возникло. И ей, как и многим мамам, наверное, очень больно признаться самой себе, что в семьях, где между родителями нет обид и противоречий, где ребенку уделяют столько внимания, сколько ему нужно, не растут орущие и бьющиеся головой об стену дети…
Где берут послушных трехлеток?
До сих пор на свете живет большое количество людей (в особенности тех, кто давно забыл или вообще никогда не знал, что такое маленькие дети), которые совершенно искренне считают, что трехлетний ребенок должен:
– слушаться;
– при необходимости беспрекословно слушаться;
– знать, что такое дисциплина;
– уметь себя вести;
– уметь хорошо себя вести.
Но вот беда – современные трехлетки упорно отказываются жить так, как предписало им это «большое количество людей». Они вообще категорически, с криком и кулаками отказываются от всего, что предлагают им взрослые. Это безобразие называется «негативизм» . Его основная черта – активное противодействие взрослым, отчаянное сопротивление любой помощи («Я сам!») и любому «нельзя» («А я буду!»), отрицание ради отрицания....В три года, как говорят психологи, происходит первое рождение личности. Рождение – это всегда мучительно. Всегда. Малыш учится отделять себя от окружающего мира и ищет границы своего «Я», он впервые осознает себя единственным и неповторимым. И впервые открывает для себя наличие «социальных норм» (оказывается, он должен что-то делать – идти гулять, надевать варежки, кушать суп). Но пока может этим нормам лишь противостоять. Отсюда – знаменитое «не хочу – не буду» только потому, что мама сказала «надо», своеволие, протест против всех и вся. Любой неверный родительский шаг приводит к истерике. И ужас заключается в том, что неверным может оказаться вообще любой шаг. Лучшая стратегия взрослых в этот период – не спорить и ждать.
…Я так и не поняла, когда конкретно у нашего Гриши случился этот кризис. Первые звоночки прозвенели в два и четыре: однажды ночью доброго и солнечного мальчика словно подменили, и он проснулся другим – шустрым, громким, плаксивым, непослушным. Схватит какую-нибудь вещь и кричит «Мое, мое!» (а значит, попробуй – отними). На любую просьбу ответ один – «НЕТ!»
...С этим «нет!» я быстро свыклась (ну, нет – так нет, зайдем с другой стороны, потом с третьей). И хотя считается, что внутренний настрой родителя на непослушание – это неконструктивно, мне готовность к Гришиным капризам только помогала: я уже изначально знала, что их не избежать и прикидывала в голове несколько вариантов одной просьбы. На самом деле это такая родительская хитрость: малыш готов сопротивляться, если взрослый будет настаивать на своем. А тут вроде мама быстренько согласилась, не стала упорствовать. Вроде победа. Почему бы маленькому победителю не снизойти до другой маминой просьбы (которая на самом деле та же самая, только переформулированная). Отсюда вывод: не надо идти на принцип, не надо добиваться того, чтобы ребенок послушался «здесь и сейчас» . Пусть он почувствует свою «свободу», жалко что ли? Чем меньше давления, тем быстрее выход из этого негативистского пике.
Еще мне помогал прием «договоримся на берегу» . «Гриша, ты сейчас на велосипедике едешь, а когда мы заберем Дашу из детского сада, едет она, договорились?», «Мы смотрим один мультик (читаем пять страничек книжки), а потом спать, договорились?» Уговор дороже денег.
Отобрать то, что «мое», получалось так: «Ну, тогда я возьму вот эту твою любимую машинку, и она будет моей». Машинка всегда оказывалась Грише дороже.
«Кризис» исчез так же неожиданно, как и появился. Чтобы вновь напомнить о себе в два и девять. Снова слезы, «Мое-мое!» и «НЕТ!» по любому поводу. Ну, это мы уже проходили, так что несколько секунд аутотренинга («Я спокойна, я совершенно спокойна») и вперед – обнимать, убалтывать и восхищаться: «какой ты взрослый»…
…Когда ты в центре проблемы и смотришь на нее изнутри, такую запутанную и безнадежную, понять, как быть и где выход, практически невозможно. Другое дело – описать ситуацию (что делает ребенок, как реагируешь ты), попробовать отстраниться и оценить ее спокойным, бесстрастным, как бы чужим взглядом.
...Итак, если совсем уже не знаем, что делать, берем листик с ручкой и описываем сложившее положение вещей. Написали? Теперь убираем с глаз долой. Через несколько дней достаем, изучаем свежим взглядом и начинаем думать: что конкретно пытается сказать/доказать наше со кровище своим «негативизмом» . (Дуня, например, скорее всего хочет сказать, что она давным-давно взрослая и имеет право делать то, что хочет. При этом, как ей кажется, мама с ее «правами» не считается. Еще она проверяет маму «на вшивость» – действительно ли та ее любит, даже такую, упрямую и вредную. В этом чаще всего и заключается основной конфликт: ребенок жаждет, чтобы родители признали его самостоятельность, его взрослость, но при этом продолжали любить, заботиться, поддерживать .)
Затем обращаем взоры на себя. Как мы общаемся с ребенком, как реагируем на его «взбрыки»? Ждем беспрекословного послушания? Теряемся? Встаем на дыбы? Вот она, главная ошибка: мы, вымотанные и измученные, действуем всегда одинаково, по шаблону – прямолинейно, топорно, безыскусно. Все наши воспитательные средства – репрессивные (смешала компот с кашей – отберу тарелку; орешь – отправляйся в свою комнату; не хочешь убирать игрушки – будет тебе скандал)! И так по кругу, кто кого, до полного изнеможения.
А что если взять и… отбросить все шаблоны, начав реагировать совсем по-другому? По-новому? Подойти и обнять? Погладить по голове, поцеловать – даже если сейчас совсем не хочется? Где-то обратить все в шутку. Где-то вместе поиграть и поозорничать. Вылила компот в кашу? Созываем «игрушечный совет», каждый член которого «пробует» новое блюдо и говорит, нравится ли ему оно и можно ли вообще такое делать. Можно, если очень не хочется бежать за ребенком вприпрыжку, изобразить из себя старенького дедушку и начать хромать, схватившись за спину («Ой, внученька, помоги мне, старому»). Можно дать ребенку печенье (два) и спокойно поговорить по телефону. И помнить при этом: трехлетние дети в принципе не в силах молчать пять минут, даже если умолять и стоять перед ними на коленях; оставленные в комнате одни, они в любом случае устроят там мамаево побоище; и, если не хотят есть, смешают в винегрет все, что поставлено перед ними на стол. Потому что это трехлетние дети.
Главная воспитательная аксиома: если наши методы систематически не работают, надо менять методы! Как только меняемся мы сами – и детей тоже не узнать.
...