Главные правила жизни - Диана Машкова 16 стр.

Я смотрела на Раневскую как на небожителя. И потому, придя на репетицию «Дядюшкиного сна» с ней, зажалась и не разжималась до генерального прогона. И я ей не нравилась. Она про меня говорила: «Какая она некрасивая». Она, я думаю, знала толк в женской красоте. Но потом, когда мы с ней сыграли премьеру, она поменяла мнение обо мне и я стала для нее Валечкой. Она даже сказала: «Талызина лучше меня. Она умеет играть и героинь, и характерные роли». Правда, я считаю, что она говорила это, желая услышать горячее опровержение. Наверное, оно и было.

Пожилому человеку, особенно артисту, хочется, чтобы ему говорили, какой он был прекрасный актер или актриса, как он хорошо играл что-то, дабы он еще раз подумал, что жизнь прожита не зря.

Считаю, что большой артист всегда личность. А иначе откуда он берет все свои роли? Из себя ведь. Значит, мелким он быть не может.

Рязанов – знаковый для меня человек, притом что я никогда не была любимой артисткой Эльдара Александровича.

У меня не осталось никаких обид ни на кого. Каждый получает то, что заслуживает. И в жизни, и в работе.

Как актриса я жалею только об одном – что не играла Чехова. Гоголя играла, Достоевского, Горького, Уильямса, Брехта. А вот Чехова, которого так люблю, не случилось.

Когда меня, молодую артистку, стали снимать в кино, то вдруг появились какие-то деньги, удивительные для нашей нищей советской страны. Но неожиданно я обнаружила странную зависимость: как только я начинаю думать про деньги, роль не получается. И у меня как отрезало эти мысли. Навсегда.

Я не борец. Если меня отталкивают, я отойду. Не буду пробиваться и ничего доказывать. Это касается всех сторон жизни и профессии.

Больше всего я не люблю в людях неискренность и недоброту. Многое можно простить. А вот отсутствие у человека сострадания – это страшно.

Никогда никого не обвиняю, хотя в моей жизни было и предательство, и подлости. Мы приехали вместе с девочкой из моего совхоза поступать в пединститут на исторический факультет. Все, кроме меня, получили по истории тройки. Но когда вывесили списки поступивших, первой пошла смотреть эта девушка. И тут же сказала мне, что мы обе не прошли. Я удивилась, но поверила. И она поехала со мной в сельхозинститут: там у моего отца работал друг, который устроил нас обеих на экономический факультет. А потом я узнала, что поступила туда. Я ей даже ничего не сказала. Но… она повернула мою судьбу.

Если видишь настоящий талант и понимаешь, что он больше, чем у тебя, это восхищение тоже можно назвать завистью. Но я считаю, что зависть без злобы, желание иметь что-то, как у кого-то, – это абсолютно нормальное человеческое чувство.

Я жесткий профессионал. И очень критично отношусь даже к своей дочери-актрисе. Не могу иначе. Меня воспитали в таком театре. И я очень рада, что не попала в «Современник», театр моего поколения, куда мечтали попасть все мои ровесники, а осталась в настоящем жестоком театре. Да, театр – жестокая вещь.

Сегодня очень жестокое время для актеров: они выплывают только за счет своей Богом и родителями данной индивидуальности. И насколько этой индивидуальности хватает, настолько он и выплывает, потому что с режиссерами у нас сегодня просто беда, если говорить об этом как о тенденции.

Не согласна с тем, что у большой актрисы не может быть счастливой личной жизни, семьи. Здесь все очень индивидуально. Но семья – это огромная работа, ее нужно создавать, поддерживать, подпитывать, а в актерских парах это еще труднее. У меня не сложилось.

Меня считают эталоном дисциплинированности. Недавно один продюсер сказал: «Талызина – это кусок дисциплины». А по молодости я часто опаздывала на репетиции и, оправдываясь, сочиняла разные причины. Мне это прощали, но я чувствовала, что они все понимают, и мне было стыдно. Сегодня же я приезжаю на репетицию первой, за полчаса до начала.

Наше общество очень быстро разделилось на денежных и безденежных. Миром стали править деньги. Именно российским миром. Это ужасно. У нас ведь всегда была интеллигенция, которая стояла выше денег. Были идеи, загибы, богема – все, что угодно, но деньги никогда не были на первом месте.

Никогда не дружила из корысти или по надобности. Поэтому и друзья у меня такие, с которыми я уже не один десяток лет. И никакие перемены в жизни, работе, успешности не влияют на наши отношения.

Валерий Тодоровский «Любой кризис – это удар. Но встряска рождает свежие идеи, свежие импульсы, встречи со ”свежими” людьми»

Режиссер, сценарист, продюсер. В качестве режиссера снял фильмы «Любовь», «Страна глухих», «Мой сводный брат Франкенштейн», «Любовник», «Стиляги» и др.

Любой кризис – это удар. Но встряска рождает свежие идеи, свежие импульсы, встречи со «свежими» людьми. Естественное движение мира неизменно происходит через подъемы и кризисы.

В кино принимаешь решение только один раз: что снял, то и осталось. В театре режиссер может годами улучшать спектакль, переделывать его. Съемочный процесс – это само по себе стрессовое состояние, а еще масса всего происходит в тот момент, когда ты решаешься снимать фильм. Или хочешь снять, но не можешь по тысяче причин.

У меня очень развито чувство адекватности – то, чего так не хватает в нашей жизни. Я всегда понимал, что если я написал сценарий и отдал его, то уже ничего изменить не смогу. Режиссер все равно снимет так, как он хочет.

Не участвую в гонке под названием «светская жизнь»: мне это не интересно. Режиссеры, как правило, не очень публичные люди: все-таки они по другую сторону камеры.

Не чувствую и никогда не чувствовал себя наравне с актерами, даже если мы ровесники, потому что у нас всегда были совершенно разные роли в этом процессе. Если бы я стал одним из них, то очень быстро потерял бы в их глазах авторитет. С ними можно дружить, общаться, любить их, обожать, но не сливаться в одно целое: есть режиссер, есть артист.

У меня есть друзья из жизни, совершенно не связанной с кино. Например, друг-одноклассник, с которым я познакомился, переехав в Москву, 1 сентября, придя в новую школу. Или очень хороший товарищ, архитектор, бывший сосед по даче. Есть целые компании, с которыми я дружил еще в институте, и они не киношные. Так что есть нормальные люди вокруг.

Дружба – очень консервативная вещь. Это значит, что можно встретиться с человеком, с которым не виделся лет десять, и с ним будет легко говорить о чем угодно, потому что когда-то что-то было очень правильно заложено в эти отношения. Поэтому с возрастом друзья тяжело приобретаются.

В 1970-1980-е годы чувствовал ужасающее вранье со всех сторон, с утра до ночи. То, что говорили вокруг, и то, что я видел своими глазами, совершенно расходилось. Это была страна, которая доживала последние годы и никуда не двигалась. В воздухе витало ощущение общей депрессии. И у меня не было никаких иллюзий на эту тему.

До сих пор остались личные воспоминания о том, как врали многие люди, – они и сегодня процветают: многие из них продолжают врать.

Лет в девятнадцать-двадцать я прочитал под подушкой «Архипелаг ГУЛАГ», и это стало для меня откровением. Я вроде бы и знал что-то, но не изнутри: мы со школьными друзьями собирались на кухне пить чай, где через глушилки работал приемник, вещали «Голос Америки», «Би-би-си» или «Европа».

Есть два типа личностей: счастливые люди, которые склонны вытеснять действительность, и несчастные, которые склонны с этой действительностью все время быть в контакте. Так вот я отношусь ко второй категории. Так было с детства. И поэтому, если видел какой-то маразм, не мог сделать вид, что я счастлив и все хорошо.

Я был одним из тех, кто радостно принял перемены в стране. Устал впустую тратить свою жизнь, изучая историю КПСС и научный атеизм во ВГИКе, вместо того чтобы читать «Историю государства Российского» Карамзина. Мое глубокое убеждение, что это было мутное время, хотя вроде бы тихое.

Я не живу в постоянной эйфории. Бывают моменты апатии, но нет такого, что мне ничего не хотелось бы в жизни вообще. Да, усталость, измотанность, некий упадок сил, но глобально мне хочется еще очень и очень многого.

Премьера фильма – это, мягко говоря, не самый приятный момент в жизни режиссера. Практически все мои коллеги очень болезненно относятся к первому показу своего детища. Это нормально. Я с трудом представляю себе людей, для которых это праздник. Праздник – снимать кино, праздник, если картина имеет успех и хорошую судьбу.

Премьера фильма – это, мягко говоря, не самый приятный момент в жизни режиссера. Практически все мои коллеги очень болезненно относятся к первому показу своего детища. Это нормально. Я с трудом представляю себе людей, для которых это праздник. Праздник – снимать кино, праздник, если картина имеет успех и хорошую судьбу.

Я не разбираюсь в людях. Просто есть лица, которые мне нравятся, и те, что не нравятся. Это не имеет отношения к действительности, это имеет отношение к каким-то моим биологическим предпочтениям.

Думаю, что на мое формирование очень повлияла Одесса. Я не могу к ней относиться беспристрастно, я люблю ее, я там родился и вырос. Это прекрасный город, очень доброжелательный к людям, город, в котором живут другой, человеческой, жизнью. Я не знаю второго такого, в котором соединен душевный курортный быт с богатой культурой и историей.

Переезд из Одессы в Москву в 10 лет был страшным стрессом. Я жил в солнечном теплом городе, где у меня были свой двор, друзья и школа. И все это в одну секунду оборвалось, и я попал в совершенно иной мир, где никого не знал. Мы поселились в Тропареве, где все дома были одинаковыми, все время шел серый дождь, и я ощущал себя как в эмиграции. К тому же я говорил на одесском дворовом языке и надо мной все смеялись.

С тех пор как я серьезно влез в кино, все сильные страсти переместились туда. Я могу чего-то хотеть, но уже не столь остро или даже спокойно обойтись и без этого.

Кинематограф – это экстрим. Поэтому я не знаю людей, которые бы серьезно занимались кино и при этом ходили бы два раза в год на байдарках, в горы и т. д. Офисному менеджеру хочется сесть на лодку, покорять что-то: ему нужен адреналин. А в кино люди каждый день его получают.

Михаил Турецкий «Чувство локтя можно обрести только в коллективе: совместное творчество приносит реальное счастье»

Музыкант, дирижер, продюсер арт-группы «Хор Турецкого» и «Сопрано 10», шоумен. Народный артист России. Награжден орденом Почета

Кто-то сказал, что музыка может превратить зверя в человека. Это действительно огромная сила, мощнейший эмоциональный инструмент, который способен менять сознание.

Мой пьедестал почета среди композиторов-классиков — это Вагнер, Малер, Берлиоз, Брамс как романтик и из русских – Стравинский, Рахманинов и, конечно, Чайковский как родоначальник мелоса.

Никто так точно, как Мусоргский, не передавал музыкальную интонацию, особенности разговорной речи в опере. К тому же в его «Песнях и плясках смерти» уже закладывался хард-рок.

Люди выбирают музыкальное сопровождение своей жизни согласно своему темпераменту. Но и музыка порой влияет на настроение: под ее воздействием можно совершить множество важных поступков, принять серьезные решения.

Для меня понятия «плохой» и «хороший» относительно человека – очень условное деление. Я не пользуюсь этими словами, потому что понимаю: в любом человеке с недостатками есть что-то хорошее.

Мой отец никогда ни про кого не говорил плохо. А когда видел, что это не его среда или человек, то отстранялся, отгораживался от этого. Он к людям относился с одобрением. Я в этом беру пример с отца.

Если не получается выстроить отношения с кем-то, всегда виню себя: значит, был недостаточно силен и дипломатичен, чтобы вытащить из человека то, что мне нужно, или не смог повлиять на него. Важно – найти подход к каждому.

Я и «Хор Турецкого» никогда не хотели эмигрировать. Даже в 1990-е, когда в России были очень сложные времена и для жизни, и для творчества, а в Америке нам предлагали достойную работу и хорошие условия существования, этот вопрос не стоял.

Я человек вспыльчивый, но отходчивый. Наверное, во мне есть и какая-то жесткость, потому что, если бы был мягкотелым, не смог бы стать руководителем такого большого коллектива, а теперь уже двух. Они понимают, что за мной здравый смысл и справедливость. Они знают, что диктатура на уровне тупого орудия у нас совершенно отсутствует.

В своей маленькой келье никогда не создашь значимый продукт: надо нюхать воздух, ощущать, что происходит вокруг. Я не очень люблю тусовку, но многое рождается именно там. Кто-то может случайно дать творческую идею, и просто надо иметь большие уши, чтобы это услышать.

Успех – за кругозором. А есть люди, которым ничего не интересно: они копаются только в своем. К сожалению, у меня очень большая нагрузка, не хватает времени, но использую любой минимальный шанс попасть на какой-то концерт или спектакль. Мне все это надо.

То, что я начальник, безусловно, накладывает отпечаток на дружбу с ребятами из «Хора Турецкого», с которыми я начинал. Панибратство у нас полностью отсутствует, но я им благодарен за то, что они могут включить «Миша» где надо, а где надо – «Михаил Борисович», то есть понимают, что я вожак, потому ко мне должно быть уважение, а не похлопывание по плечу.

Чувство локтя можно обрести только в коллективе: совместное творчество приносит реальное счастье. Я уверен, что в коллективе человек чувствует себя намного лучше, чем когда строит сольную карьеру. Хорошо, конечно, петь одному, но здесь есть команда, как в футболе: тебя всегда могут поддержать, а потом ты поддержишь других.

Я никогда не отменял концерта. Даже когда умер отец, у нас были гастроли в Европе. Узнав, я заперся в гостинице, выплакался там, на репетиции ничего не мог из себя извлечь, а когда начался концерт, внутри включился какой-то аварийный режим. Я взял себя на четыре часа в руки, и никто ничего не увидел. Это профессионализм. Только в конце я сказал: «Папа, этот концерт посвящается твоей памяти».

Человек слаб: ему нужно признание, любовь, внимание. Что это – честолюбие или тщеславие? Все вместе. Артисту важно, чтобы то, что он делает, оценили люди на самых разных уровнях. Я вижу, как охранник в зале начинает «размораживаться», я получаю письма от влиятельных и знаменитых людей. Мне все это важно.

И мужчины, и женщины мыслят примерно одинаково. Да, женщина – это совершенно другой мир, но никакой женской логики не существует. Несмотря на то что я много лет женат и у меня четыре дочки, стал по-настоящему понимать женщин, когда у меня появился ансамбль «Сопрано 10».

У мужчины более выгодная позиция для занятия карьерой: он может спокойно развиваться в любимом деле всю жизнь. А женщина начинает карьеру, но в самый плодотворный для этого момент у нее может все обломиться, потому что нужно отвлекаться на семью, детей. Именно по этой причине очень часто женщины не могут состояться в профессии. Но тем, кто умеет все совмещать, нужно ставить памятник при жизни.

Мир так устроен, что женщина – вдохновитель, и она может мужчину возвысить, если захочет. Но также может помешать и даже уничтожить, если заблагорассудится.

Точно знаю, что все решения я принимаю самостоятельно, какую бы ни разводил демократию, с кем бы ни советовался. Никто на это не может повлиять. Мне кажется, что супруга мне не мешает, а, когда нужно, помогает.

Я повторяю модель семьи своих родителей. Папа занимался обеспечением семьи, делал все, чтобы был достаток, а мама – хозяйством и детьми. Мне кажется, что мама фанатично любила детей, а муж был у нее на третьем месте. И отца это устраивало, потому что он ценил в ней эту любовь к детям.

Некоторые двери я не могу открыть до сих пор, но меня это устраивает. Если бы к своему возрасту я уже все познал, то заскучал бы. А так у меня впереди еще много непокоренных вершин, и мне интересно жить.

Людмила Улицкая «Я бы хотела, чтобы люди научились думать. Если я хоть чуть-чуть этому способствую, я счастлива»

Писательница, автор книг, переведенных на 34 языка. Общественный деятель, учредитель Лиги избирателей, учредитель Фонда Людмилы Улицкой по поддержке гуманитарных инициатив. Первая женщина-лауреат премии «Русский Букер», многочисленный лауреат литературных премий России, Франции и Италии

Наконец-то я достигла такого возраста, что перестала искать что бы то ни было. Радуюсь исключительно тому, что приходит само собой и в ненавязчивой форме.

Поиск счастья в жизни – одна из самых безнадежных затей. Оно иногда промелькнет – и спасибо!