Ночами приходилось несравненно тяжелей.
Охваченный огнем, он с криком бежал по коридорам своей души. Словно гигантские белые фонари над ним склонялись лица. Люди в черной форме и начищенных до блеска сапогах маршировали по его телу. Над ним глумились толпы сограждан. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. К нему приводили Хуана. ТРУС. ТРУС. ТРУС. Жилистое тело Хуана было изувечено: его пытали. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Ему показали в зеркале его собственное лицо — лицо шакала, с длинными желтыми клыками и маленькими подергивающимися глазками. ГОРДИШЬСЯ СОБОЙ? ДОВОЛЕН? СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВ?
Он обратился за помощью к кораблю. Корабль убаюкивал его в колыбели из серебряных нитей, вводил в его вены холодные капельки неведомых лекарств. Он еще глубже погружался в сон, но все равно к нему прорывались драконы, чудища и василиски, нашептывая издевательства и оскорбления. ПРЕДАТЕЛЬ, ПРЕДАТЕЛЬ, ПРЕДАТЕЛЬ. КАК СМЕЕШЬ ТЫ КРЕПКО СПАТЬ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ?
— Послушай, — сказал он как-то утром Лидии, — они убили бы меня в первый же час. Не существовало ни единого шанса найти тебя, Марка, Хуана, кого угодно. Был ли смысл ждать дальше?
— Никакого. Том. Ты поступил самым разумным образом.
— Но я верно поступил, Лидия?
— Отец, у тебя не было выбора, — вмешалась Линкс. — Одно из двух: бежать или погибнуть.
Войтленд бродил по кораблю. Как мягки стены, как красива обивка, как нежно освещение! Умиротворяющие образы скользили по потолку. Чудесные сады радовали душу. У него были книги, развлечения, музыка… Каково сейчас в подполье?
— Нам не нужны мученики, — убеждал он Платона. — Благодаря хунте их и так будет много. Нам нужны лидеры. Какой толк от мертвого руководителя?
— Очень мудро, мой друг. Вы сделали себя символом героизма — далекого, совершенного, недосягаемого, — в то время как ваши коллеги ведут борьбу. И можете вернуться и послужить своему народу в будущем, — вкрадчиво сказал Платон. — Польза же от мученика весьма ограниченна, связана с определенным моментом, не правда ли?
— Вынужден с вами не согласиться, — возразил Овидий. — Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, предайтесь любви и веселью, живите долго и счастливо!
— Ты издеваешься надо мной! — обвинил он Овидия.
— Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.
Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех. Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри. ВОТ КУДА ПОПАДАЮТ ГЕРОИ. Он тонул в гнили и плесени, задыхался в паутине. Сморщенные карлики угощали его медовым напитком, а тот оборачивался полынью и ложился на губы коркой пепла. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВАЛЬХАЛЛУ.
— Помогите мне! — взмолился он к кубикам. — Зачем я брал вас с собой, если не ожидал помощи?
— Мы стараемся, — ответил Хемингуэй. — Мы согласны, что ты поступил разумно.
— Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы не искренни…
— Еще хоть раз назовешь меня лжецом, ублюдок, и я сойду с этого экрана и…
— Лучше сформулировать иначе, — деликатно вмешался Хуан. — Том, ты был обязан спасти себя. Таким образом, ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили.
— Да, да.
— Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну отвлекись от ложного героизма! — Хуан покачал головой. — Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если нас нет. Главное — чувствовать динамику ситуации.
— Ты объясняешь так логично, Хуан.
— Мы всегда понимали друг друга…
Войтленд активировал кубик отца.
— А ты что скажешь? Что мне надо было делать — оставаться или уходить?
— Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее. Том, Том, ну как я могу решать за тебя?
— Марк?
— Я бы дрался до конца. Зубами, когтями… Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть, для тебя это правильно.
Войтленд нахмурился.
— Перестань говорить загадками. Скажи прямо — ты меня презираешь?
— Ты же знаешь, что нет, — ответил Марк.
Кубики утешили его. Он стал спать более крепко, прекратил терзать себя сомнениями в нравственности бегства, вновь обрел способность успокаиваться.
Войтленд беседовал с Аттилой о военной тактике и за показной свирепостью с удивлением разглядел сложного и интересного человека. Пытался обсуждать с Шекспиром истоки трагедии, но тот предпочитал распространяться о тавернах, политике и скудных заработках драматурга. Говоря с Гете о второй части «Фауста», спросил, в самом ли деле он считает, что величайшее искупление приходит через справедливое правление, и Гете ответил: да-да, конечно. А когда Войтленд уставал мериться силами с записями великих, то стравливал их друг с другом — Аттилу и Александра, Шекспира и Гете, Хемингуэя и Платона, — а сам внимал спорам, подобных которым не слышал ни один смертный. Были и скромные встречи с Хуаном, с семьей… Он благословлял кубики, благословлял их создателей.
— В последние дни тебе лучше, — сказала Лидия.
— Наконец избавился от сознания вины, — проговорила Линкс.
— Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, — заметил Хуан.
— И покончить с мазохизмом, самобичеванием, — добавил Марк.
— Эй, — воскликнул Войтленд. — Удар ниже пояса, молодой человек!
— Но ведь это действительно был мазохизм, папа! Разве ты не извлекал удовольствие?..
— Возможно, я…
— Молил, чтобы тебя успокоили, — перебила Линкс. — Что мы и сделали.
— Надеюсь, теперь тебе все ясно? Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но в самом деле ты оказывал услугу республике.
Войтленд ухмыльнулся.
— То есть, я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?
— Именно. Именно.
— Главное — что ты можешь внести большой вклад в наше дело, — раздался голос отца. — Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.
— Да. Безусловно.
— А не погибнуть героической, но бессмысленной смертью, — заключил Хуан.
— Но, с другой стороны, — внезапно сказала Линкс, — как там у Элиота?.. «И последнее искушение — величайшее предательство: совершить правильный поступок, исходя из неправильных соображений».
Войтленд нахмурился.
— Что ты этим…
— Ведь правда, — перебил Марк, — ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять…
— Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности, — продолжила Линкс.
— Их слова не лишены смысла, — указал отец. — Одно дело разумная самозащита, и совсем другое — неумеренная забота о собственном благополучии.
— Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть, — промолвила Лидия. — Я такого никогда не скажу. Но все равно…
— Погодите! — возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. — Что вы несете?!
— Ну и уж из чисто спортивного интереса… — продолжал Хуан. — Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…
— Вы должны помогать мне! — закричал Войтленд. — К чему все это? Чего вы хотите добиться?
— Ты знаешь, что мы любим тебя, — сказала Лидия.
— Нам больно видеть твое заблуждение, — произнесла Линкс.
— Разве ты не собирался бежать? — спросил Марк.
— Перестаньте! Остановитесь!
— Исключительно из спортивного интереса…
Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.
— Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…
Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линкс, куб отца.
На корабле воцарилась тишина.
Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.
Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Раздался шорох, потрескивание, затем настороженный голос произнес:
— Четыре девять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?
— Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.
— Сообщите ваш код и…
— Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.
— Подождите.
Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.
— Четыре девять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?
— Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.
— Сообщите ваш код и…
— Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.
— Подождите.
Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.
— Вы слушаете? — раздался голос. — Мы вызвали его. Но говорите быстро. Ему некогда.
— Ну, кто это?
— Том. Том Войтленд. Хуан!
— Это в самом деле ты? — холодно, за тысячи парсеков, из другой вселенной. — Наслаждаешься путешествием, Том?
— Я должен был связаться с тобой. Узнать… узнать, как дела, что с нашими… Как Марк, Лидия, ты…
— Марка нет. Убит при попытке застрелить на параде Мак-Аллистера.
— Ох, ох.
— Лидия и Линкс в тюрьме. Большинство других мертвы. Нас не больше десятка, мы обложены. Разумеется, остался ты.
— Да.
— Сволочь, — тихо проговорил Хуан. — Подлая сволочь. Мы приняли на себя огонь, а ты забрался в корабль и улетел.
— Меня бы тоже убили, Хуан. За мной гнались. Я едва ушел.
— Ты должен был остаться.
— Нет. Нет. Ты говорил другое! Ты говорил, что я прав, что я послужу символом борьбы, воодушевляя…
— Я это говорил?!
— Да! — настаивал Войтленд. — Вернее, твой кубик.
— Убирайся к черту, — сказал Хуан. — Полоумный мерзавец.
— Твоя матрица. Мы обсуждали… ты объяснял…
— Ты сошел с ума, Том? Послушай, эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Тебе это неизвестно? Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой.
— Но я… ты…
— Приятного полета, Том.
— Я не мог остаться на верную смерть? Какая была бы от этого польза? Хуан, помоги мне! Что мне теперь делать?
— Меня совершенно не интересует, что ты будешь делать. Обратись за помощью к своим кубикам. Прощай, Том.
— Хуан…
Связь оборвалась.
Войтленд долго сидел не шевелясь, сжав кулаки. Эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. А если хочешь чувствовать себя злодеем? И это докажут. Они готовы на все, что тебе нужно. Они не люди — они кубики.
Он вставил в паз Гете.
— Поведай мне о мученичестве.
Гете сказал:
— В нем есть соблазнительные стороны. Можно погрязнуть в грехах, зачерстветь от бездушия, а потом в одной огненной вспышке жертвоприношения навеки прославить свое имя.
Он вставил в паз Хуана.
— Расскажи мне о моральном значении гибели при исполнении долга.
— Это может превратить заурядного политического деятеля в выдающуюся историческую личность, — сказал Хуан.
Он вставил в паз Марка.
— Каким бы ты хотел видеть своего отца: живым трусом или мертвым героем?
— Ты должен биться, папа.
Он вставил в паз Хемингуэя.
— Что бы ты сделал, если бы тебя назвали ублюдком?
— Я бы призадумался, прав ли этот человек. Если не прав, скормил бы его акулам. Если прав — что ж, пожалуй, акулы все равно получат свое…
Лидия. Линкс. Его отец. Александр, Аттила. Шекспир. Платон. Овидий. Все твердили про отвагу, искупление, самопожертвование, благородство.
Он взял кубик сына.
— Ты мертв. Марка больше нет. Это я — думающий его умом, говорящий его голосом. Ты всего лишь марионетка.
Войтленд открыл люк конвертера и швырнул туда кубик Марка. Затем кубик Лидии, Линкс. Отца. Александра, Аттилы, Шекспира. Платона. Овидия. Гете.
Он взял кубик Хуана и вложил его в паз.
— Скажи мне правду. Что случится, если я вернусь к Миру Бредли?
— Ты благополучно доберешься до подполья и возглавишь борьбу. Ты поможешь нам скинуть Мак-Аллистера. С тобой мы победим.
— Ерунда! — отрезал Войтленд. — Я скажу тебе, что будет на самом деле. Меня перехватят еще на орбите и отдадут под трибунал. А потом расстреляют. Верно? Верно? Ну скажи мне правду, хоть один раз! Скажи, что меня расстреляют!
— Ты ошибочно представляешь себе динамику ситуации, Том. Твое возвращение окажет такое действие…
Он вытащих кубик Хуана и бросил его в конвертер.
— Ау! — позвал Войтленд. — Есть тут кто-нибудь?
Корабль молчал.
— Мне будет недоставать вашего общества. Уже недостает. Да-да. Но я рад, что вас нет.
В рубке он ввел программу «Возвращение к пункту отправления». Его руки дрожали, но программа пошла. Приборы показали изменение курса. Корабль поворачивал. Корабль нес его домой.
В одиночестве.
Будущие марсиане
1
Межпланетный челночный корабль «Бернадотт» вздрогнул, резко накренился и неотвратимо пошел навстречу холодным, уснувшим охристо-красным просторам Марса. Майкл Ахерн, инспектор Организации Объединенных Наций, впервые летел на красную планету. Он с волнением всматривался в обзорный кормовой иллюминатор, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь признаки жизни.
Тщетно. До купола, под которым располагалась колония, было еще далеко, и Ахерн различал лишь унылый, наводящий тоску песок. Он нервничал, как настоящий тайный агент, о мнимо секретной миссии которого известно там, куда он направляется. Ахерна неожиданно бросили на эту мерзкую работу, и он чувствовал, что ему предстоит нелегкое испытание.
У входа в пассажирский отсек послышалось движение, Ахерн обернулся и увидел командира маленького корабля Джури Вэлоинена — высокого лысоватого финна, который раздражал его своими вечными насмешками; Джури провел у пульта межпланетного корабля гораздо больше дней, чем любой другой пилот космических трасс.
— Осталось полтора часа лета плюс-минус пять минут, — сообщил Вэлоинен.
— Скоро вы увидите наш купол. Сядем рядом. Боюсь, что когда-нибудь мы опустимся прямо на него, и тогда денежки ООН вылетят в трубу.
Ахерн заставил себя улыбнуться, повернулся спиной к иллюминатору и подошел к командиру. Он был среднего роста, коренастый, рыжеволосый. Как инспектор ООН по особым поручениям повидал самые разные космические края, но так далеко, пожалуй, еще не забирался. Ахерн проделал путь в шестьдесят миллионов миль сквозь межзвездную бездну, чтобы все разузнать о марсианской колонии. Разузнать.
«Жалкий шпик», — с грустью подумал он о себе.
Потом взглянул на часы. Корабль шел точно по графику.
— Им ведь известно о моем прибытии, не так ли?
Финн кивнул и понимающе улыбнулся.
— Конечно, известно. Больше того, им известно, зачем вы едете. Не сомневаюсь, что они расстелют перед вами ковровую дорожку. Надо же произвести хорошее впечатление.
— Этого я и опасался, — сказал Ахерн. — Я предпочел бы незаметно для колонистов осмотреть поселение. Тогда мой отчет получился бы более правдивым.
— А кому нужен ваш правдивый отчет? — язвительно спросил Вэлоинен. — Пора вам понять, дружище, что процветание ООН — в счастливом неведении о собственных ошибках. Факты — ее смертельные враги.
Лицо Ахерна потемнело.
— Не надо зря болтать, Вэлоинен, — отрезал он. — Организация Объединенных Наций отвечает за многие проекты, включая и финансирование вашей маленькой страны, и мы должны быть ей за это благодарны. Не говоря уже о той зарплате, которую вы получаете от ООН, гоняя эту посудину туда-сюда между Землей и Марсом.
Командир космолета упреждающе поднял руку, желая остановить разгневанного Ахерна.
— Не принимайте все так близко к сердцу, сынок. ООН в самом деле расчудесная контора. Но я достаточно сед, чтобы относиться к ней слишком всерьез.
— Что ж, может, когда у вас еще поприбавится седины, вы в конце концов уразумеете, что к ООН просто необходимо относиться всерьез, — усмехнулся Ахерн и снова уставился в иллюминатор. Он прищурился, вглядываясь в трудноразличимый внизу во тьме купол цвета меди.
Через мгновение он оторвался от обзорного окна; Вэлоинен все еще стоял позади, скрестив руки на груди и криво улыбаясь.
— Ну как?
— Наверно, мы у купола, — отозвался Ахерн.
— Примите мои поздравления.
— К чему эти шуточки? — Ахерн нахмурился, посмотрел в иллюминатор, желая удостовериться, что не ошибся, и почесал затылок. — Но почему я вижу два купола? Если не ошибаюсь, там, милях в десяти, второй купол. Откуда он? Я знаю наверняка: ООН построила только один.
Вэлоинен усмехнулся, показав ровные белые зубы.
— Вы правы, мой друг. Лишь один из куполов сооружен на средства ООН.
— А другой?
— Скоро узнаете. Я не хочу… э… чтобы у вас составилось предвзятое мнение. Пусть ваш доклад будет… э… правдивым. — Он повернулся на каблуках и направился к люку. — А теперь, с вашего позволения, я пойду присмотрю за грузом.