Однажды в половине третьего ночи раздался жутковатый по бесшабашной наглости и бесовской веселости звонок. Я добрался до двери. На пороге возник элегантный, пластичный, артистичный Даль…
Я повел его на кухню. Было ясно, что выдать артиста «кенгуру» или уложить спать – дело и безнадежное, и опасное. Достал бутылку сухого вина. Вдруг звонит телефон. Беру трубку. Слышу Старшую кенгуру. Голос не австралийский, а петербургский, чрезвычайно интеллигентный:
– Виктор Викторович, простите, решилась побеспокоить так поздно, потому что у вас свет горит. Еще не спите?
– Нет-нет, пожалуйста! Я работаю, не сплю.
– У вас Алика случайно нет?
Олег отрицательно машет руками, ногами, головой и бутылкой одновременно.
– Нет, мы и не договаривались нынче встречаться… Если придет?.. Конечно – в три шеи! Не за что! Спокойной ночи! – вешаю трубку. – Олег, ты можешь тише? Чего орешь, как сидорова коза?
– Когда это я орал?
– Да вот только что показывал, как ботало звякает на козе. И блеял, а на лестнице каждый звук слышно! Что твои «кенгуру» – дураки? Кто в три часа ночи на шестом этаже на Петроградской стороне может блеять? Кто, кроме тебя?..
Через какое-то время раздается звонок в квартиру.
Прячу пальто артиста на вешалке под свое, открываю.
Обе «кенгуру» на пороге.
– Простите, нам показалось… Алик не у вас?
– Откуда вы взяли? Я работаю…
– Ну, вот только сейчас тут паровоз шел, поезд. А «бе-е!» – это кто?
– Когда пишешь, черт знает какие иногда звуки издаешь, чтобы подобрать буквальное, адекватное выражение чему-нибудь нечленораздельному… поверьте… это бывает очень сложно… попробуйте сами…
– А можно к вам на минутку?
Обе уже «просочились». Старшая в кабинете шурует, младшая сует нос в туалет, в кухню, в стенной шкаф. Нет никого! Обе мчатся в спальню, а там, кроме материнской иконы, низкой тахты да рулона морских карт, никаких укрытий. Младшая все-таки и под тахту заглянула. Нет артиста! У меня тоже начинают глаза на лоб вылезать: куда он делся? Ноябрь на дворе, окна и дверь на балкон забиты, заклеены, форточки малюсенькие…
– Бога ради, простите, нам показалось…
– Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите…
Выкатились.
Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось! Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил?.. Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос:
– У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали?
Черт! Артист в морские карты каким-то чудом завернулся и стоит (в рулоне!) за шкафом.
– Совсем? – переспрашивает. – Тогда, пожалуйста, будь другом, положи меня горизонтально: самому мне из этого твоего Тихого океана не вылезти…»
Надежды Елизаветы, что после женитьбы супруг умерит свое пристрастие к алкоголю, не оправдались: Даль пил иной раз даже больше, чем раньше. В июне 1972 года произошел и вовсе безобразный случай. Елизавета сопровождала мужа на гастролях в Горьком, а тот там пустился в загул. Пил так сильно, что однажды в пьяном виде даже вышел на сцену. А потом, уже в гостинице, стал угрожать ножом своей жене. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:
«В Горьком было очень жарко. Помню, я лежала на кровати в одном купальнике – у меня болел живот (видимо, чем-то отравилась). Олег стоял внизу, у входа в гостиницу, уже совсем нетрезвый – я слышала его голос. Вдруг зазвонила «междугородка», я высунулась в окно и позвала его, а сама опять прилегла на кровать. Он поднялся в бешенстве, подошел, стал водить мне по боку ножом и говорить, что сейчас меня зарежет… Ничего не соображал! Мне стало страшно. А он все бормотал: «Я тебя зарежу, мне ничего не будет, у меня справка есть…» Хотя ничего у него, я знаю, не было. Не помню, как он угомонился в тот вечер, но утром со мной уже не разговаривал. Был очень злой, купил водки, налил: «Пей». Я отказалась. Это его еще больше взбесило. Опять стал угрожать…
И я сорвалась, потому что не выносила пьяного Олега. Сняла обручальное кольцо, отдала ему. Сказала, что у меня больше нет сил. Позвонила на вокзал, заказала билет. В тот же вечер собрала вещи и уехала в Ленинград. Дома все рассказала маме…»
Спустя несколько дней в Ленинград вернулся и Даль – ему надо было пройти пробу на фильм «Плохой хороший человек». Сразу после проб ему вдруг стало плохо. О дальнейших событиях рассказывает теща артиста – Ольга Эйхенбаум:
«Раздался звонок в дверь – какие-то девочки с «Ленфильма» доставили его домой, прислонив к стене лестничной площадки. Я решила, что он в стельку пьян, а Лиза вообще не вышла к нему – просто ушла в мою комнату и закрылась.
Я втащила Олега в квартиру и уложила спать. Ходила, ходила возле него и вдруг почувствовала – что-то не то. Потрогала его лоб и подскочила:
– Лизка! Да у него температура за сорок!!!
Она тут же примчалась и сидела потом около него весь день и всю ночь. Как затем выяснилось, у Олега началось воспаление легких. В ту ночь у него был страшный бред, причем какой-то «цифровой»: он все время что-то умножал, считал, делил… Накануне у соседей сверху был пожар, и в связи с этим у нас не работал телефон. К ночи Олегу стало так плохо, что Лизе пришлось бежать на улицу к телефону-автомату (к соседям уже не пойдешь – поздно!). Долго набирала номер «Скорой помощи». Дозвонилась, сказала, что у мужа температура за сорок. Ее спросили:
– А сколько ему лет?
– Тридцать один.
– Ничего, до утра доживет. Утром звоните.
К утру температура немного спала. После этого он неделю пролежал лицом к стене, не разговаривая ни со мной, ни с Лизой. Мы ставили около него тарелки, он немножко ел, пил кофе, я убирала посуду… За эту неделю его страшной депрессии мы извелись совершенно. Я постоянно заходила к нему, садилась возле и начинала его гладить, а он… продолжал молчать. Потом вдруг произнес какое-то слово, за которое я сразу же зацепилась: «немота» исчезла, и постепенно он из этого состояния вышел. Но легкие в тот раз сорвал раз и навсегда – до конца жизни так и маялся от их слабости…»
После этого Олег и Елизавета помирились и про недавнюю размолвку в Горьком долго не вспоминали. А затем все завертелось по-новой. По словам Елизаветы: «Три года после свадьбы прошли словно в кошмарном сне: в пьяном виде он был агрессивен, груб, иногда даже пускал в ход кулаки. Пил со случайными людьми у пивнушек, в скверах. Потом и вовсе стал все пропивать или просто раздавать. Олег был очень добрым человеком, но из-за его доброты нам с мамой, случалось, не на что было завтракать. В конце концов мы расстались. Как я думала, навсегда.
Но вскоре (это было 1 апреля 1973 года) раздался телефонный звонок: «Лизонька, я «зашился». Все в порядке…» – «Эта тема не для розыгрыша», – ответила я и положила трубку. На следующий день Олег прикатил в Ленинград. Едва закрыв за собой дверь, показал наклейку из пластыря, прикрывающую вшитую ампулу.
Следующие два года прошли под знаком нашего безмятежного счастья и успешной Олежкиной работы…»
После «зашивки» Даль и в самом деле изменился: стал более выдержан и внимателен к жене, теще. Если иногда и срывался, то тут же старался загладить свою вину. Елизавета Даль вспоминает: «Когда мы с Олегом жили уже в Москве, а моя мама – в Ленинграде, мне приходилось мотаться туда-сюда. Однажды я улетала в Ленинград на два-три дня. Олег уже с утра был недоволен, со мной не разговаривал. Такси ждет – он бреется. Ни до свидания, ни поцеловать. Я – в слезы. Так и села в машину, скрывая глаза за темными очками.
Приехала в аэропорт голодная, потому что утром кусок не лез в горло. Беру в буфете кефир и булку, откусываю кусок хлеба, поворачиваюсь к кефиру, глоток которого я вроде бы уже сделала, а стакана нет. Стою и думаю: либо я сошла с ума, либо стакан упал, либо… Поднимаю глаза и вижу… Олега! Улыбается, а глаза влажные. Я не могла вымолвить ни слова, настолько меня это потрясло. Оказывается, он понял, что в таком состоянии меня нельзя отпускать, махнул рукой на репетицию (дело для него святое), схватил такси и понесся следом за мной. Помню, я тогда сказала ему: «Обижай меня почаще, чтобы потом случались такие минуты». И ведь не просто утешил, а стащил стакан с кефиром, рассмешил и сделал счастливой…»
Однажды мы поняли, что хотим ребенка. Я пошла к врачу, и мне сказали, что все в порядке. Но почему-то не получалось. Был момент, когда мы были готовы даже к усыновлению. Но моя подруга, детский врач, отговорила нас, и Олег замолчал. Он обожал детей, но понимал, что, если появится ребенок, наши отношения будут уже не те…
Олег был почему-то отлучен от своей семьи, мама его совершенно не понимала. Как-то она сказала мне: «А за что его уважать? Что за профессия – кривляться перед людьми?» В молодости она была учительницей начальных классов, а потом вообще не работала.
У него была еще сестра Ираида, электронщик по образованию. Олег не мог с ней даже по телефону разговаривать, мне трубку передавал. Сестра была недовольна тем, что он снимается в сказках: «Сыграй секретаря парткома – хоть звание получишь…»
У него была еще сестра Ираида, электронщик по образованию. Олег не мог с ней даже по телефону разговаривать, мне трубку передавал. Сестра была недовольна тем, что он снимается в сказках: «Сыграй секретаря парткома – хоть звание получишь…»
В мае 1975 года семье Даля удалось наконец воссоединиться: обменяв Ленинград на Москву, они втроем (с мамой Лизы) въехали в квартиру в конце Ленинского проспекта. И хотя новая жилплощадь была крохотной и неудобной, сам факт долгожданного объединения заставлял новоселов радоваться этому событию. Однако периоды счастья сменялись новыми загулами Даля. 24 января 1976 года, будучи на дне рождения у В. Шкловского, Даль нарушил свой «сухой» закон, а уже в начале марта его уволили из «Современника» за систематические нарушения трудовой дисциплины. Олегу удалось устроиться в Театр на Малой Бронной. В мае 1978 года Даль заявил директору театра Николаю Дупаку, что, если ему не улучшат жилищные условия, он уйдет. Так семье артиста удалось получить новую квартиру – на Смоленском бульваре. И хотя квартира располагалась высоковато – на 17-м этаже, Даль радовался этому событию как ребенок: квартира была четырехкомнатной, и у него впервые в жизни появился наконец собственный кабинет!
Каким Даль был в повседневной жизни? Рассказывает Елизавета Даль: «Особой заботой у Олега всегда пользовалась обувь. Ни разу не видела, чтобы он ходил в грязных или некрасивых ботинках. Собирая мужа в очередную поездку, я никогда не забывала положить в чемодан гуталин. Если в номере гостиницы не оказывалось сапожной щетки, Олег использовал полотенце, а потом повторял всем горничным и дежурным: «Плохая гостиница, плохая гостиница»…
Когда он возвращался из поездок от Бюро кинопропаганды, то всегда одним и тем же жестом вынимал из внутреннего кармана пачку денег и веером швырял ее на пол. Мы с мамой смеялись: нечто подобное мы уже видели в нашей жизни – часто так поступал дед. А ведь во встречи со зрителями Олег вкладывал огромный труд, он никогда не халтурил, все делал всерьез, сердцем…
Встречи со зрителями Олег любил. У него была своя небольшая программа с кинороликами, он часто читал отрывки Виктора Конецкого, никогда не пел. Перед выступлением обычно говорил: «На все вопросы клянусь отвечать правду». И всегда выполнял обещанное. Его однажды спросили, есть ли у него дети. Олег честно ответил: «Я не знаю». За это ему сильно попало от общества «Знание», которое устраивало эту встречу: «Как это так, не знать, сколько у тебя детей? Это просто безнравственно!»
В новой квартире Даль прожил чуть меньше трех лет. В начале марта 1981 года он уехал в Киев на пробы к фильму «Яблоко на ладони» и умер в гостиничном номере, неосмотрительно выпив спиртное (а пить было нельзя – он был тогда в очередной «зашивке»). Похоронили актера в Москве, на Ваганьковском кладбище.
Рассказывает Елизавета Даль: «Когда Олег умер, у нас начались долгие судебные разбирательства с его сестрой из-за квартиры. Эта история длилась два года. Нам помогали, много денег мы заплатили адвокатам. На сберкнижке мужа осталось 1300 рублей, и на эти деньги мы с мамой смогли прожить год. Я не хотела работать на «Мосфильме», где много знакомых, и пошла на студию «Союзспортфильм». Там я проработала 11 лет. Сейчас живем с мамой на наши две пенсии. Мы живы только благодаря Благотворительному фонду Насти Вертинской. Летом 1997 года она даже отправляла нас отдыхать в санаторий, в Эстонию…»
В конце 90-х умерла мама Елизаветы Ольга Эйхенбаум. Вдова Даля продолжала жить в доме на Смоленском бульваре, свято храня память о муже: в его кабинете все оставалось так, как было при жизни. Кроме того, Елизавета выпустила два тома воспоминаний о Дале. Скончалась она 21 мая 2003 года. Вот как об этом рассказывает Лариса Мезенцева, которая последние несколько лет жила с Елизаветой:
«Лиза была очень больна: ее мучили бронхиальная астма и ишемия. Мы покупали нужные лекарства, но ее пенсии и моей зарплаты, даже если б мы год ничего не ели, не хватило бы, чтобы оплатить Лизе хорошее лечение. Ее смерть была неожиданной, внезапной. Утром, уходя на работу, я спросила: «Ну, как ты?» Она ответила: «Знаешь, сегодня мне много лучше!» Я спокойно отработала, а когда вернулась, нашла ее уже мертвой. Она ушла за несколько часов до моего возвращения домой…»
Поскольку родственников у Елизаветы не осталось, она завещала все свое имущество, в том числе и четырехкомнатную квартиру, Ларисе – единственному близкому человеку. Но прежде взяла слово, что та оставит кабинет ее мужа, Олега Даля, таким, каким он был при его жизни.
Александр ДЕМЬЯНЕНКО
Знаменитый Шурик из «Кавказской пленницы» был таким же скромным человеком, как и его киногерой. Поэтому обилием любовных романов похвастаться не мог – их у него было всего два.
Со своей первой женой Демьяненко познакомился еще в юности, когда играл в драмкружке свердловского Дворца пионеров. В конце 50-х молодые поженились. И в течение нескольких лет вынуждены были ютиться по чужим углам. Так продолжалось до начала 60-х, когда Демьяненко предложили переехать в Ленинград, чтобы работать в штате «Ленфильма», и выделили там квартиру. Его первый фильм в ранге «ленфильмовца» – «Порожний рейс» Владимира Венгерова.
С первой женой Демьяненко прожил двадцать лет. После чего в середине 70-х ушел к другой женщине, не взяв с собой практически ничего, кроме чемодана с одеждой и бельем. Новой избранницей его стала ассистент режиссера с «Ленфильма» Людмила. Она работала на киностудии «Ленфильм» с 1968 года, сначала ассистентом, затем режиссером дубляжа. И, конечно, знала, что есть такой артист – Демьяненко. Но ей было не до мужчин: она только что развелась, вздохнула полной грудью и счастливо жила вдвоем с дочкой Анжеликой. А потом она работала на дубляже в темноте, поэтому не разглядывала мужчин, да и ее не всякий мог рассмотреть. Поэтому для нее было полной неожиданностью, когда однажды Демьяненко явился в их звукорежиссерский «предбанник». Вызвал Людмилу в коридор и протянул красивую коробочку. В ней лежало несколько шоколадок, и на каждой было написано «Toблер». Это женщину сразило в самое сердце. Она знала, что Демьяненко в тот момент озвучивал западногерманский фильм «Трое на снегу», где главного персонажа звали Тоблер. А перед 8 Марта Демьяненко явился опять – с цветами и снова с коробочкой. Вручил и, чтобы не смущать Людмилу, быстро ушел. В коробочке оказались французские духи «Клима» – жуткий дефицит по тем временам.
Если бы эти подарки делал актер, мечтающий попасть на картину и в этом смысле зависящий от Людмилы, все было бы понятно. Но ему от нее ничего не надо было – он был королем дубляжа. Вот тут-то у женщины и возникли определенные подозрения. А потом он как-то подвез ее от студии на своей машине к приятельнице. Этим их контакты и ограничивались. Как вдруг однажды в два часа ночи в дверь Людмилы кто-то позвонил. На пороге стоял Демьяненко. Он сказал: «Людмила Акимовна, я к вам пришел навеки поселиться». С этого момента они стали жить втроем. И жили в таком составе два десятка лет. А в августе 1999 года семья потеряла своего главу – Александр Демьяненко умер от инфаркта.
Леонид ДЕРБЕНЕВ
Со своей второй женой Верой будущий поэт-песенник познакомился в ноябре 1958 года. Вышло это случайно. Вера была тогда влюблена в молодого человека по имени Миша – друга ее однокурсника Володи по Московскому институту инженеров транспорта. Однажды все трое отправились на вечеринку к друзьям на Арбат. Когда обнаружилось, что нет хлеба, Вера и Володя вызвались сбегать в булочную, благо она была рядом. На обратном пути у Веры порвался чулок, и она немного отстала от своего спутника: забежала в подворотню, чтобы исправить положение. А когда снова догнала Володю, тот был уже не один – рядом с ним шел молодой блондин среднего роста. Поскольку Дербенев (а это был именно он) не знал, что его приятель знаком с девушкой, он посчитал ее просто прохожей и решил пригласить ее на ту же самую вечеринку. Та, незаметно перемигнувшись с Володей, охотно согласилась. Дербенев тогда еще удивился столь скорому согласию: «Неужели не боитесь идти с незнакомыми людьми в чужую компанию?» Вера ответила, что не боится: «Вы, я вижу, юноши приличные, не обидите ведь девушку».
Правда раскрылась, едва вся троица переступила порог квартиры. Дербенев посмеялся вместе со всеми, нисколько не обидевшись, что его так ловко разыграли. А потом внезапно спросил Веру: «У вас здесь есть молодой человек?» Девушка удивилась: «А какое это имеет значение?» И услышала в ответ: «Можно мне хотя бы на сегодняшний вечер стать вашим спутником? Вы мне очень понравились». Поскольку кавалер Веры, Миша, стоял рядом и в ситуацию не вмешался, Вера приняла предложение Дербенева. Далее послушаем ее собственный рассказ:
«Целый вечер Леня не отходил от меня ни на минуту. Рассказывал, что закончил юридический институт, некоторое время работал юрисконсультом в разных конторах, но работа ему не нравится. Он хочет писать стихи и пишет их. Прочел несколько своих стихотворений, а потом долго читал Есенина, Ахматову, Гумилева, Маяковского…