Значит, Роберт решил избавиться от опостылевшей женушки и проделал задуманное, не пожалев машины.
Я встала и понеслась к Володе на работу. В голове оформился план. Наверное, Астер все же не стал рассказывать Анжелике о том, как расправился со Стасей, небось не захотел пугать девчонку. Естественно, сообщил, что жена погибла в автомобильной катастрофе, и тем самым вызвал у Лики приступ жалости к себе. А наша российская баба, как правило, сначала пожалеет, потом полюбит. Дело за малым, надо попытаться открыть Лике глаза на кавалера. Пусть сообразит, дурочка, что ей самой недолго жить осталось. Сначала они совместными усилиями устранят всех, кто стоит на пути к богатству, потом Роберт женится на Лике, и через какое-то время девушка спокойно уйдет в Аид[4], оставив мужа безутешным вдовцом. Богатым.
Надо рассказать Анжелике правду. Пусть она идет к следователю и сообщит истину – чистосердечное раскаяние уменьшает вину. Я-то уже докопалась до сути.
Резко затормозив на платформе, я чуть не влетела в потную тетку. Анжелика мне не поверит. Следовательно, надо убедительно доказать ей, что смерть Стаси была неслучайной, только тогда девушка пойдет в милицию, и Раду освободят.
Сзади меня толкнули, я стояла в растерянности, глядя на поезда. Куда ехать? Если к Вовке на работу, то налево, а если нет, тогда направо. Наконец, приняв решение, я влезла в битком набитый вагон.
Дикая жара, совершенно неожиданно накинувшаяся на Москву, сделала свое дело. Народ разделся почти догола, но все равно и женщины, и мужчины были потные, красные, взлохмаченные. У большинства в руках имелись газеты, которые люди использовали в качестве вееров. Воздух, врывавшийся сквозь открытые форточки, не приносил никакого облегчения: горячий, он словно дул из духовки. Мне повезло – удалось сесть. Рядом со мной сидела женщина с мальчишкой лет пяти. Ребенок без конца вертелся. Сначала он просто ерзал по сиденью, затем начал вставать на него ногами, стучать ладошками по стеклу, потом слез и принялся болтать ножонками, обутыми в весьма грязные сандалии. Напротив стояли двое. Девушка в длинной полотняной белой юбке и рокер в кожаных штанах, жилетке с заклепками и бандане. Я принялась разглядывать парня. Юноша равномерно пережевывал жвачку, на его лице застыло равнодушно-сонное выражение, словно у коровы на пастбище. Неужели ему не жарко? В вагоне, скорей всего, зашкалило за сорок, а он весь в коже и железе.
Мальчонка особо сильно дернул ногой, на юбке девушки образовалось черное пятно. Девица попыталась отодвинуться, но деваться было некуда. В вагоне клубилась густая толпа. Гадкому ребенку понравилась новая забава, и он, на этот раз специально, провел сандалией по белому полотну. Появилась еще одна темная полоса.
– Послушайте! – возмутилась девушка. – Вы не могли бы успокоить своего ребенка?
Мамаша не отреагировала. Расшалившееся дитятко нагло пнуло говорившую. Девица не вытерпела, схватила мальчонку за ногу и крикнула:
– А ну, прекрати безобразничать!
– Ты чего моему сыну замечания делаешь? – взвизгнула баба.
Я вжалась в спинку. Ну вот, сейчас начнется. Из-за жары народ скандалит по каждому поводу, не у всех хватает такта и воспитания, чтобы промолчать.
– Ваш мальчишка мне юбку измазал!
– Подумаешь, он ребенок.
– Вполне взрослый, чтобы понимать, что можно, а что нельзя.
– Не смей приближаться к моему сыну, роди своих и воспитывай, шлюха!
– Сама такая.
– Я замужняя женщина, с сыном, а ты прошмандовка.
Видя, что мать на его стороне, мальчонка еще раз мазанул обувью по юбке. Девушка шлепнула его по ноге. Паренек скуксился и противно заныл.
– Заинька, – взвыла мамаша, – эта сволочь посмела тебя тронуть! Ах ты падла!
– Дура.
– Мой мальчик, – голосила женщина, – воспитывается по японской системе!
– Это что же такое? – неожиданно поинтересовалась старушка, молча слушавшая до этого перебранку.
– Япошки знают, как поступать, – взвизгнула хамка, – до семи лет ребенку не делают никаких замечаний вообще.
– Ну и ну, – покачала головой бабуська. – Вы с ним потом не справитесь!
– Молчи, старая карга, тебя не спросила!
Мальчишка лягнул девушку.
– Да прекрати ты! – чуть не зарыдала та.
Мамаша поцеловала сыночка в макушку.
– Шурик, котеночек, не слушай тетю, она дура. Если боится испачкаться, пусть в такси едет.
Шурик весело задрыгал ногами. И тут рокер раскрыл рот, вытащил оттуда жвачку, покатал ее между пальцами и прикрепил «Дирол»… на лоб мамаши.
В вагоне мигом стало тихо. Тетка выпучила глаза, потом разинула было рот, но тут «кожаный» парень прогремел на весь вагон:
– Слышь, маманька, семнадцать мне вчера стукнуло.
– Поздравляю, – ошалело ответила баба, не пытаясь снять жвачку.
– Насрать на твои поздравления! Имей в виду, соломку курил, косячки набивал, экстази хавал, марки лизал, теперь лишь на герыча сесть осталось.
– На кого? – спросила ополоумевшая тетка. – На какого такого герыча?
– На героин, – спокойно пояснил рокер. – Учиться не хочу и не буду, пью все, что горит, и трахаю все, что шевелится, ясно?
– Вы это к чему? – совсем растерялась баба.
– А к тому, что меня тоже по японской манере воспитывали, до семи лет все разрешали, – пояснил парень и начал проталкиваться к выходу.
Вагон грохнул от хохота, люди просто повалились друг на друга, трясясь в конвульсиях. Тетка осталась сидеть с разинутым ртом, на лбу у нее белела жвачка.
Вовка спустился в бюро пропусков и недовольно буркнул:
– В чем дело?
Я увидела на нем ботинки и спросила:
– В коже не жарко? Надел бы тапки, вон народ весь разделся.
– Еще шорты посоветуй натянуть! – взвился майор. – Представляю, что мне начальство скажет. Ты зачем явилась? Если с предложением переодеться, то спасибо за заботу.
– Ну не злись, – улыбнулась я, – дело есть.
– Какое?
– Можешь послать запрос в архив?
Вовка посуровел:
– Ну?!
– Год тому назад на Минском шоссе, совсем рядом с Москвой, произошла автомобильная авария. За рулем сидел Роберт Астер, на переднем сиденье его жена – Анастасия. Девушка погибла. Дело закрыли, и претензий к Астеру не было – несчастный случай.
– И чего ты хочешь?
– Можно мне посмотреть бумаги?
– Зачем?
– Надо.
– Еще чего!
– Вовочка!
– Отвяжись, Лампа! – бросил майор и пошел было на выход.
Я молчала, сейчас он оглянется. И точно, Костин повернул голову. Я мигом принялась всхлипывать и трясти нижней губой, изображая подступающие к горлу рыдания.
– Прекрати немедленно! – зашипел Костин, возвращаясь. – Не позорь меня перед посторонними.
Но я, вытащив из сумочки носовой платок, начала тереть совершенно сухие глаза и довольно громко причитать:
– Ты меня совсем, совсем не любишь!
Девушка в окошке с интересом уставилась на майора. Володя порозовел.
– Перестань, а то она подумает, что ты моя любовница, которая явилась сюда устроить истерику.
– Ну и что!
– То! Сейчас же уходи!
– Вот ты какой! Вот как меня терпеть не можешь, боишься, что подумают, будто между нами есть связь! Неужели я настолько страшная? – И я снова принялась тереть глаза.
– Хорошо, – сдался Костин, – будь по-твоему, только уходи отсюда. Значит, Роберт Астер, прошлый год?
Я убрала платок от лица.
– Да.
Майор кивнул и убежал. Я удовлетворенно запихнула измятый платочек на место. «Хорошо, Володечка, что ты не выносишь женских слез».
Большие часы в бюро пропусков показывали пять вечера. Я вышла на улицу, дошла до бульвара и села на скамейку. Вера сказала, что она учится в институте, который посещала и Стася. По моей просьбе она даже написала на салфетке его название и адрес. Сейчас июнь, у студентов сессия, может, застану кого-нибудь, кто хорошо знал Стасю?
До института было рукой подать, вниз по бульвару, а потом чуток пройти кривыми московскими двориками. Одним словом, через двадцать минут я оказалась перед зданием с колоннами, построенным в тридцатые годы. «Советский классицизм» называл этот стиль мой ехидный папа, иногда, правда, после некоторой паузы он добавлял: «Варварское великолепие».
Очевидно, дом был сразу предназначен для института, потому что на фронтоне имелась гипсовая лепнина, изображавшая книги, тетради и квадратные профессорские шапочки. На стенах красовались барельефы: толстощекие девицы с портфелями и подтянутые молодые люди с тубусами шли гуськом куда-то вперед, скорей всего, в светлое будущее. Бедные гипсовые дети, им и в голову не могло прийти, как радикально изменится Страна Советов и как назовут потомки их учебное заведение. На двери красовалась латунная табличка, начищенная до блеска. Черными буквами на ней было выгравировано: «Московский университет академических знаний по истории, философии, психологии и менеджменту». Я покачала головой. Не знаю уж, как это учреждение называлось до перестройки. Может, было просто заштатным институтом, в который не ломились абитуриенты. А теперь пожалуйста – университет! Хотя в наше время университетом или академией не назвался только ленивый. Но университет академических знаний – это круто, не иначе отсюда выходят сразу членами-корреспондентами.
Внутри, слава богу, оказалось прохладно. Я побрела по когда-то роскошным, а теперь выщербленным ступенькам вверх и ткнулась прямо в доску расписания. Четвертый курс уже сдал сессию и мог с полным правом называться пятым. От досады я топнула ногой. Вот жалость-то, я так надеялась встретить кого-нибудь из одногруппников Стаси. Но тут мои глаза наткнулись на маленькое объявление: «Пересдача психологии личности для четвертого курса 20 июня, в 18.00, кабинет 64, доцент Лазарев».
Глава 20
Я понеслась по коридорам, разыскивая нужную аудиторию. Возле высоких белых дверей клубилась толпа.
– Это все на пересдачу? – спросила я у худенькой девочки, одетой, несмотря на жару, в джинсовый комбинезон и такую же рубашку.
Девочке явно было не по себе. Ее лицо пламенело, над верхней губой блестели капельки пота, а на рубашке тут и там виднелись мокрые пятна.
– Да, – кивнула она.
– Как много, что так? Предмет трудный?
– Лазарев – зверь, – прошептала студентка. – Почти весь курс завалил, поставил две четверки, несколько троек, а остальных погнал, вот теперь вновь пытаемся, но он опять людей выносит, вон у окна Машка плачет.
Я посмотрела в указанную сторону – там, сидя на подоконнике, вытирала лицо хорошенькая девушка с довольно большим животом.
– Вон как, – вздохнула «джинсовая» студенточка, – беременную не пожалел, говорю же, зверь! Просто доберман-пинчер.
– Ну, тут ты не права, – усмехнулась я. – Доберман-пинчер такая маленькая собачка, чуть больше кошки. Вот просто доберман, без пинчера, тот и правда здоровенный. Ваш Лазарев скорей питбуль.
– Вовсе нет, – сказала девчонка.
Тут дверь аудитории распахнулась, и высунулся маленький, плюгавенький мужичонка ростом ниже меня. По бокам его лысой остролицей головы торчали крупные желтоватые уши, маленькие карие глазенки зло поблескивали из-под насупленных бровей, тонкая шейка, размера тридцать седьмого, не больше, выглядывала из слишком широкого воротника не очень свежей рубашки. Очевидно, дядька не сумел подобрать себе одежонку по размеру. Впрочем, оно и понятно, скорей всего он обречен до скончания века носить подростковые модели.
– Если увижу еще у кого шпаргалку, – взвизгнул «карманный» вариант представителя сильного пола, – выгоню всех, останетесь на осень!!!
Выплюнув эту фразу, он исчез в аудитории.
– И впрямь доберман-пинчер, – хмыкнула я, – до питбуля ему как мне до Клаудии Шиффер.
Собеседница сильно побледнела.
– Сейчас упаду в обморок!
Я испугалась, прислонила ее к стене и сказала:
– Стой спокойно, дыши глубоко. Зачем так по-дурацки оделась? Вон все в сарафанчиках, джинсовые вещи не для такой погоды.
– У меня там пришиты внутренние карманы со шпаргалками, – прошептала девчонка.
– А-а-а, понятно. Только вдруг поймает?
– Может, но по-другому не сдать. Лазарев просто жуть!
– Послушай, – пробормотала я, – у нас в консерватории тоже был подобный тип, Венцемиров Альберт Григорьевич, к нему по десять раз бегали. Одна Ксюха Литвинова без напряга «отлично» получала, мы не понимали, в чем тут дело. Через несколько лет, уже после окончания учебы, Ксюша раскололась. Знаешь, какую штуку она придумала?
Венцемиров каждую осень, к началу нового учебного года, выпускал тоненькую брошюрку, методичку. Ну такие, для студентов, видела небось перечень тем курса со списком рекомендованной литературой. Сама понимаешь, научным трудом подобный опус назвать нельзя, но мужик страшно гордился своим «творчеством». Так вот, хитрая Ксюха перед экзаменом шла в киоск и покупала две методички. Сев к Венцемирову, она до того, как взять билет, потупив глазки, робко блеяла:
– Альберт Григорьевич, не откажите в любезности…
– Да! – рявкал всегда злобно настроенный профессор.
– У меня ближайшая подруга обучается в Ленинградской консерватории, у них ваша книга нарасхват, только ею и пользуются, самое грамотное учебное пособие. Подпишите ей один экземпляр, а? Она потом хвастаться станет, что имеет учебник с автографом самого Венцемирова.
Прибалдевший от неожиданности дядька принимался подписывать методичку. Но не успевал он поставить точку, как Ксюша протягивала вторую брошюрку и шептала:
– А эту мне, пожалуйста…
Меньше пятерки она у Венцемирова никогда не получала! Самое смешное, что эту штуку она проделала много раз, на двух зачетах и трех экзаменах, всегда с неизменным успехом.
– Наш злыдень тоже методички кропает, – протянула студентка и принялась рыться в сумке. – Вот она, только грязная.
– Ничего, даже лучше, скажешь, зачитали.
– Где бы вторую взять? – стала озираться девочка.
Тут дверь распахнулась, выпуская очередную жертву, шмыгающую носом, и раздался крик:
– Филимонова!
– Ой, – вскрикнула «джинсовая», – меня, ну-ка, Нелька, дай!
Вырвав из пальцев подруги-неудачницы замызганную тетрадку, она рванулась в аудиторию. Я хихикнула и почувствовала, что сейчас просто скончаюсь, если не выпью воды.
– Тут есть буфет? – спросила я у паренька, листавшего учебник.
– По коридору до конца, последняя дверь, – последовал ответ.
Я дошла до буфета и увидела на прилавке бутылочки с отвратительной водой спрайт. Пусть простят меня любители газировки, ей-богу, не хочу никого обидеть, но могу, как хозяйка, поделиться маленьким житейским советом. У вас на чайнике возникла отвратительная накипь? Не стоит носиться по магазинам и скупать дорогие средства. Дойдите до ближайшего ларька и возьмите бутыль со спрайтом, затем вылейте напиток в чайник, дайте постоять с полчасика, потом прокипятите это в течение минут десяти. Все. Чайник станет сверкать и переливаться. Не советую только применять сей метод для агрегатов, которые сделаны из блестящего металла. Спрайт быстренько «скушает» железо, и оно потемнеет, а вот для эмали, пластика и стекла этот способ подходит изумительно. Впрочем, одна моя подруга уверяет, что спрайт великолепно отчищает сантехнику, ничуть не хуже широко разрекламированного «Комет-геля». Но сама я не пробовала и советовать не стану. Да, кстати, ни в коем случае не применяйте кока-колу или фанту. Нет, они также хороши для хозяйственных нужд, но в отличие от спрайта оставляют совершенно несмываемые коричневые и оранжевые пятна.
– Вот вы где, – раздалось за моей спиной.
Я обернулась. На пороге маячила совершенно потная и абсолютно счастливая «джинсовая» девица.
– Глядите, – завопила она, – «пять» поставил! Единственной на курсе! Эх, жаль, поздно эту феньку узнала! Ну спасибо. Как думаете, на остальных тоже подействует?
– Мне кажется, что подобная тактика уместна в отношении любого препода, кашу маслом не испортишь, – улыбнулась я.
– А зачем ты сюда пришла? – перешла со мной на «ты» студентка.
– Пить захотела, а тут лишь горячий спрайт. Я его холодный-то терпеть не могу…
– Пошли, – позвала девица, – в подвале коммерческое кафе работает, сюда никто и не заглядывает.
Мы побежали по лестнице вниз. Бывший подвал и впрямь был превращен в некое подобие ресторана.
– Садись в углу и молчи, – приказала девчонка, – нам по студенческим билетам с пятидесятипроцентной скидкой отпускают, кстати, меня Ларисой зовут.
На все мои попытки всучить ей за кофе и пирожные деньги Лариса ответила категорическим отказом.
– Ты чего! Спасла меня. Знаешь, до сих пор только одному человеку удавалось получить у Лазарева пятерку…
– Кто же сей счастливец? Местный Ломоносов? – хмыкнула я. – Так хорошо знает предмет, что даже Лазарев не сумел завалить парня?
– Это девчонка была, Стаська Разуваева.
Я осторожно поставила чашку на блюдце.
– Кто?
– Стася Разуваева, ее мать в нашем институте работала, вот Лазарев и не хотел с ней связываться.
– Ты ее хорошо знала?
– Софью Модестовну?
– Нет, ее дочь.
– Стаську? Ну в общем… Я с такими не дружу, – по-детски заявила Лариса. – Стася вся из себя была, вечно нос задирала. Хотя мне ее жаль, она погибла в автокатастрофе год тому назад, как раз мы сессию сдавали.
– Значит, у Стаси не было друзей на факультете?
– Почему? Нина Спиридонова. Они постоянно вместе ходили. Нинка у Стаськи иногда даже ночевать оставалась.
– Бедная девочка, – фальшиво вздохнула я, – небось из провинции, хотела, наверное, в Москве зацепиться, в аспирантуру попасть, надеялась, что мать ближайшей подружки поможет, вот и пресмыкалась.
– Что ты, – рассмеялась Лариса. – Нинка нас всех старше, года на четыре, я сразу после школы поступила, а она работала в фирме, такой, которая людей отдыхать отправляет. Вышла замуж за жутко богатого и крутого, у нее денег столько, сколько тебе и не хочется, потому что даже и представить не можешь, что такие суммы бывают. Нет, они просто дружили, нравились, наверное, друг другу.
– Скажи, Нина здесь?