Я не знал, насколько мой подход в подобных случаях устраивает интернов, но довольно скоро это выяснил. Они были в восторге.
– Они считают тебя классным, Фрэнк, – сообщила Бренда. – Особенно доктор Картер считает тебя забойным. Я слышала, как он говорил каким-то друзьям, приехавшим к нему из Мейкона, как ты наконец-то дал ему настоящую практику, что ты просто входишь, выслушиваешь его комментарии по поводу ситуации и позволяешь ему продолжать. Он говорит, ты дал ему почувствовать себя практикующим врачом.
– Да я просто лодырь, – улыбнулся я.
Но после первой смены я понял, что без помощи мне не обойтись. Нашел карманный словарик медицинских терминов, и с этого момента, едва услышав от интернов или медсестер упоминание непонятного мне слова или фразы, выскальзывал на необставленный седьмой этаж, заходил в один из пустых бельевых шкафов и смотрел нужное слово или слова. Порой я проводил в шкафу минут пятнадцать – двадцать, просто листая словарь.
Когда уже настала, как я считал, моя последняя ночь под личиной старшего ординатора, меня настиг Колтер.
– Фрэнк, я понимаю, что не имею права просить об этом, но вынужден. Доктор Джессап не вернется. Он решил остаться и практиковать в Калифорнии. Ну, я почти уверен, что найду ему замену за пару недель, так могу я рассчитывать, что вы задержитесь здесь на это время? – Он уставился на меня с умоляющим видом.
Колтер подловил меня в подходящий момент. Я как раз влюбился в свою роль врача. Я наслаждался ею почти так же, как своей ипостасью пилота гражданской авиации. Да вдобавок так было куда спокойнее. В качестве педиатра я не выписал ни одного фальшивого чека. На самом деле, приняв пост исполняющего обязанности в Смитерс, я даже не думал впаривать бесполезные бумажки. Больница назначила мне 125 долларов в день как «консультанту», с выплатой жалованья еженедельно.
– Разумеется, Джон, – хлопнул я Колтера по спине. – Почему бы и нет? Все равно более подходящего занятия у меня на данный момент нет.
Я был уверен, что смогу растянуть аферу еще на две недели, и мне это удалось, но потом две недели стали месяцем, месяц обратился в два, а Колтер все никак не мог найти Джессапу замену. Уверенность моя отчасти пошла на убыль, и порой меня терзала мысль, что Колтер или кто-нибудь из врачей штата, может быть, даже Грейнджер, могут взяться за проверку моего медицинского послужного списка, особенно если в мою смену стрясется что-нибудь скверное.
При встрече с интернами, медсестрами и прочим персоналом, находившимся под моим номинальным началом, я по-прежнему разыгрывал бесшабашного чудака, дескать, ну их, эти правила и нормы, к чертям в ад, а штат смены с полуночи до восьми продолжал поддерживать меня верой и правдой. Медсестры считали меня славным и испытывали благодарность за то, что я ни разу не пытался загнать хоть одну из них в угол в незанятой палате. Интерны гордились возможностью поработать в мою смену. У нас наладились настоящие товарищеские отношения, и молодые врачи уважали меня, считая чудаковатым, но компетентным.
– Вы относитесь к нам не так, как другие штатные врачи, доктор Уильямс, – признался Картер. – Если они входят, когда мы заняты пациентом, то говорят: «Отойдите» и берут все в свои руки. А вы нет. Вы позволяете нам продолжить и закончить дело. Вы даете нам возможность почувствовать себя настоящими врачами.
Еще бы, черт меня подери. Я был в медицине ни бе ни ме. Эти молодые доктора лишь годами позже узнали, что только благодаря им я мог позволить себе продолжать свой медицинский маскарад. Когда дело оборачивалось туго – во всяком случае, туго для меня, и головная боль была чересчур сильной для моих медицинских познаний, – я взваливал все на интернов и удирал в свой бельевой шкаф на седьмом этаже.
Порой мое паясничанье действовало людям на нервы.
К счастью, за время пребывания в Смитерс я ни разу не столкнулся с ситуацией, когда речь шла о жизни и смерти, но случались щекотливые положения, когда меня спасало лишь реноме паяца. К примеру, однажды рано утром меня разыскала медсестра из родового блока.
– Доктор Уильямс, мы только что приняли ребенка, а доктора Мартина вызвали делать кесарево, когда мы еще перевязывали пуповину. Он спрашивает, не будете ли вы настолько любезны, чтобы провести стандартное обследование новорожденного.
Я и отказаться-то толком не мог. Я болтал с двумя сестрами из своей смены, когда ко мне подошли с этой просьбой.
– Я вам помогу, доктор Уильямс, – вызвалась одна из них, Джана Стерн – ретивая амбиционная особа, посещавшая медицинскую школу и имевшая намерение стать микропедиатром.
Не дожидаясь ответа, она направилась к родовой палате. Мне ничего не оставалось, как неохотно двинуться следом. Время от времени я задерживался у витринного стекла, чтобы поглазеть на крошечных, сморщенных новорожденных, лежавших в кюветах или похожих на коробки кроватках, но внутрь не заходил ни разу. Они напоминали множество мяукающих котят, а я всегда малость не доверял кошкам, даже маленьким.
Я хотел было распахнуть дверь в родовую, но сестра Стерн схватила меня за руку, выдохнув:
– Доктор!
– Что стряслось? – спросил я, отчаянно озираясь в поисках кого-нибудь из моих верных интернов.
– Нельзя же входить в таком виде! – упрекнула она. – Надо вымыть руки, надеть халат и маску. Вы же знаете! – и дала мне зеленый халат и стерильную маску.
– Помогите мне с этими треклятыми штуковинами, – с ворчанием скривился я. – Зачем мне маска? Я же собираюсь только оглядеть карапуза, а не брать его на гоп-стоп.
Я сообразил, зачем нужна маска, просто пытался замести след. И сумел.
– Честное слово, доктор, порой вы хватаете лишку, – прыснув, с упреком выговорила она.
Новорожденный оказался мальчиком с красновато поблескивавшей кожей после трудного пути через тесный канал жизни. Он скорбно воззрился на меня.
– Лады, пацан, сделай глубокий вдох и бери от жизни все! – скомандовал я наигранно военным тоном и хотел было приложить стетоскоп к груди младенца.
Сестра Стерн снова со смехом схватила меня за руку:
– Доктор! Этот стетоскоп использовать нельзя! Нужен педиатрический.
Она отскочила и тут же вернулась с миниатюрной версией того прибора, что был у меня в руках. Я и не знал, что они бывают разного размера.
– Вы не могли бы перестать дурачиться, будьте так добры? У нас масса работы.
– Знаете, что я вам скажу, доктор Стерн? – Отступив, я указал на ребенка: – Осмотрите мальчика. Я хочу проверить ваш стиль.
Она тут же попалась на удочку.
– А что, и могу, – сказала она таким тоном, будто я оскорбил ее, хотя явно была польщена.
Я был уверен, что смогу растянуть аферу еще на две недели, и мне это удалось, но потом две недели стали месяцем, месяц обратился в два.
Выслушав ребенка с помощью стетоскопа, она повесила наконечники на шею и принялась манипулировать ручками и ножками младенца, заглянула ему в глаза, уши, рот и анус и провела ладонями по его головке и тельцу. Потом отошла и с вызовом уставилась на меня:
– Ну?
Наклонившись, я запечатлел поцелуй у нее на лбу.
– Спасибо вам, доктор, вы спасли моего единственного сына, – подпустил я в голос шутовскую слезливость.
Младенец утратил свой скорбный вид. Никто толком не знает, мыслят ли новорожденные и осознают ли происходящее. Точнее, никто, кроме меня. Этот пацан знал, что я жулик. Я видел это у него по глазам.
После этого мне довелось осматривать нескольких новорожденных. Я сам не понимал, что именно делаю, но зато благодаря сестре Стерн знал, как это надо делать.
Но все равно проводил в своем бельевом шкафу на седьмом этаже уйму времени.
Несомненно, порой мое паясничанье действовало людям на нервы. Как в ту ночь, на одиннадцатый месяц моей жизни под личиной, когда медсестра подбежала к посту дежурной, где я калякал на картах свои нечитабельные комментарии.
– Доктор Уильямс! У нас синюшный ребенок в 608-й! Пойдемте быстрее.
Это была новая медсестра, окончившая медицинское училище не больше месяца назад. И я без промедления разыграл ее. В первое ее дежурство я велел ей: «Принесите мне ведро пара в родовую палату. Я хочу ее простерилизовать». И неоперившаяся медсестричка стрелой полетела в бойлерную, куда направил ее услужливый интерн.
Я понял, что доиграл роль до самого предела.
Как ни странно, за одиннадцать месяцев в амплуа врача я ни разу не слышал термина «синюшный ребенок», и подумал, что она платит мне моей же монетой.
– Сейчас подойду, – ответил я, – но сперва наведаюсь к зеленюшному ребенку в 609-й.
Увидев, что я не тронулся с места, она бросилась прочь, криком призывая одного из интернов. Я же зашел за угол и проконсультировался со своим медицинским словарем, откуда узнал, что синюшный, он же цианотичный ребенок, страдает от цианоза – нехватки кислорода в крови, обычно из-за врожденного порока сердца. Ринувшись в палату 608, я с облегчением увидел, что один из интернов снова пришел мне на выручку. Он как раз устанавливал над ребенком переносную кислородную палатку.
– Я позвонил его врачу. Он уже в пути. До его прибытия я тут справлюсь, если вы не против, сэр.
Я был не против. Этот инцидент потряс меня. Я понял, что доиграл роль до самого предела. До сих пор мне везло, но внезапно я понял, что какой-нибудь ребенок из-за моего притворства мог умереть. Я решил явиться к Колтеру и подать в отставку, вознамерившись не дать поколебать себя никакими мольбами.
Но он сам явился ко мне.
– Что ж, Фрэнк, можешь возвращаться к своей жизни плейбоя, – радостно провозгласил он. – Мы получили нового старшего ординатора. Выписали из Нью-Йорка. Завтра он будет здесь.
Я испытал облегчение. Наведался на следующий день, чтобы забрать свой последний зарплатный чек, и отнюдь не был расстроен, что не пересекся с преемником. Уже покидая больницу, я встретил Джейсона – пожилого уборщика из смены с полуночи до восьми.
– Вы сегодня рановато, а, Джейсон? – спросил я.
– У меня сегодня двойная смена, доктор, – пояснил Джейсон.
– Может, вы не слыхали, Джейсон, больше я здесь не работаю, – сообщил я. – Мне наконец-то нашли замену.
– Да, сэр, я слыхал. Доктор, а можно спросить одну вещь? – вопросительно поглядел на меня Джейсон.
– Разумеется, Джейсон. Что угодно.
Он мне нравился. Он был славным старичком.
– Доктор, – набрав в грудь побольше воздуха, начал он, – вы об этом никогда не знали, но я всегда провожу время отдыха там, на седьмом этаже. И, доктор, уже почитай год я вижу, как вы заходите там в бельевой шкаф. Никогда ничего не приносите и не уносите. Я знаю, что вы не пьете, доктор, а там ничего в этом шкафу нет, ничегошеньки! Я уж обыскивал его дюжину раз. Доктор, от любопытства я едва до выпивки не дошел. Так чего ж вы делали в бельевом шкафу, доктор? Я никому не скажу, клянусь!
Рассмеявшись, я обнял его:
– Джейсон, в этом шкафу я созерцал свой пупок. Вот и все. Клянусь.
Но я знаю, что он мне не поверил. Наверно, обыскивает этот шкаф и по сей день.
V. Юрист-жулик
Через неделю после разрыва связей с больницей мой арендный договор в Ривер-Бенд подошел к концу, и я решил, не возобновляя его, покинуть Атланту. Ничто не понуждало меня к этому, во всяком случае, как мне казалось, но задерживаться я счел неразумным. Поймать лису, живущую лишь в одном логове, терьерам куда проще, и я чувствовал, что засиделся на месте. Я понимал, что за мной идет охота, и не хотел облегчать ищейкам задачу.
Позже я узнал, что решение покинуть Атланту было весьма своевременным. Примерно в то же самое время в Вашингтоне, округ Колумбия, инспектору ФБР Шону О’Райли приказали побросать все прочие дела и сосредоточиться исключительно на поимке меня. О’Райли был суровым мужчиной, с наружностью ирландского епископа и цепкостью эрделя – выдающимся агентом, преданным своему делу, в высшей степени честным и справедливым во всех отношениях.
Я не мог не восхищаться О’Райли, хоть и предпринимал всяческие усилия, чтобы посадить его в лужу и профессионально осрамить. Но если О’Райли и питал ко мне какие-либо личные чувства, то уж наверняка враждебности среди них не было. Подлость не в характере О’Райли.
Разумеется, о существовании О’Райли я даже не догадывался, когда покидал Атланту. Не считая молодого спецагента в Майами и офицеров округа Дейд, все блюстители правопорядка, занимавшиеся моим делом, были для меня призраками.
Я решил лечь на дно на месячишко или типа того в столице другого южного штата. Как обычно, мой выбор был продиктован тем, что там жила знакомая стюардесса. Более восхитительного фактора, чем привлекательная женщина, влиявшего на мои действия, для меня по-прежнему не существовало.
Звали ее Дианой, и наше знакомство с перебоями тянулось около года. Я ни разу не летал вместе с ней, просто познакомился в терминале аэропорта Атланты, и она знала меня под именем Роберта Ф. Конрада, первого офицера «Пан-Ам» – этим аллонимом я пользовался от случая к случаю. С ней я вынужден был цепляться за этот псевдоним, потому что у нас наладились близкие и приятные отношения, в ходе каковых она поначалу глубоко копнула мою личную биографию, вплоть до образования. У большинства пилотов есть диплом колледжа, но далеко не все они специализировались в аэронавтике. Я сказал Диане, что у меня юридический диплом, но я никогда не практиковал, поскольку замаячившая карьера пилота гражданской авиации не только увлекательнее, но и куда прибыльнее юриспруденции. Она охотно приняла допущение, что человек способен променять зал суда на кокпит самолета.
Я чуть не отверг его предложение с ходу. Но чем дольше я о нем думал, тем больше оно меня интриговало.
А еще она помнила о моем вымышленном юридическом дипломе. Через пару дней после моего приезда она повела меня на вечеринку, устроенную кем-то из ее друзей, где и представила симпатичному субъекту по имени Джейсон Уилкокс.
– Вы наверняка поладите. Джейсон – один из заместителей нашего прокурора штата, – поведала мне Диана, оборачиваясь к Уилкоксу. – А Боб – адвокат, ни разу не занимавшийся практикой. Вместо того пошел в пилоты.
Уилкокс тотчас же заинтересовался:
– Эй, а где вы кончали юридическую школу?
– В Гарварде, – изрек я, решив, что если уж иметь юридический диплом, то из престижного заведения.
– Но никогда не практиковали? – не унимался он.
– Нет. Я получил лицензию пилота гражданской авиации в ту же неделю, что и диплом магистра права, и «Пан-Ам» предложила мне работу бортинженера. Поскольку пилот зарабатывает от 30 до 40 тысяч долларов и мне нравится летать, я согласился. Может, когда-нибудь и вернусь к юриспруденции, но покамест летаю всего восемьдесят часов в месяц. Немногие практикующие юристы так благоденствуют.
– Да, тут вы правы, – согласился Уилкокс. – И куда вы летаете? В Рим? Париж? Наверно, по всему миру.
– В данный момент я не летаю, – покачал я головой. – Я в отпуске без содержания. В прошлом месяце компания провела сокращение штата, а я стажем не вышел. Так что пройдет от шести месяцев до года, прежде чем меня позовут обратно. В данный момент я просто бью баклуши и проживаю пособие. Мне это по душе.
– А как вы успевали в Гарварде? – поглядел на меня Уилкокс затуманенным взором, явно с каким-то умыслом.
– Наверно, недурно. Средний балл 3,8[24]. А что?
– Ну, главный прокурор подыскивает юристов в штат, – ответил Уилкокс. – Вообще говоря, он в безвыходном положении. Почему бы вам не аттестоваться и не составить нам компанию? Я бы вас порекомендовал. Конечно, платят у нас не так, как пилотам гражданской авиации, зато лучше, чем безработным. Да вдобавок получите кое-какую юридическую практику, что вам однозначно ни черта не повредит.
Я чуть не отверг его предложение с ходу. Но чем дольше я о нем думал, тем больше оно меня интриговало. Снова вызов. Я пожал плечами:
– А что от меня потребуется, чтобы аттестоваться в этом штате?
– Да, вообще-то, немного, – заверил Уилкокс. – Только принести гарвардский вкладыш в контору аттестационного экзаменатора адвокатуры штата и подать прошение. Вам не откажут. Конечно, вам придется подзубрить наше гражданское и уголовное право, но все нужные вам книги у меня есть. Поскольку вы из другого штата, вам дадут три захода. Никаких проблем у вас не будет.
Гарвардский вкладыш… С этим могут возникнуть трудности, размышлял я, поскольку мы с этим университетом даже рядом не стояли. Впрочем, с другой стороны, и пилотированию я никогда не учился. Но при том в кармане у меня лежала достоверно выглядящая летная лицензия FAA, декларировавшая, что я уполномочен пилотировать пассажирские авиалайнеры, не так ли? Мои шмелиные инстинкты зажужжали.
Я написал архивариусу Гарвардской юридической школы, попросив расписание занятий на осень и каталог, и через пару-тройку дней затребованные материалы исправно положили в мой почтовый ящик. Каталог перечислял все курсы, необходимые для получения степени доктора права в Гарварде, а также блистал очаровательными логотипами на колонтитулах. Но я все еще не имел ни малейшего представления о том, как выглядит выписка из диплома колледжа.
Диана окончила университет Огайо со специализацией по бизнес-администрации. Я как бы ненароком затеял беседу, крутившуюся вокруг ее студенческих лет.
Как оказалось, она активно участвовала в жизни студгородка, была в колледже кем-то вроде прожигательницы жизни.
– Должно быть, ты не очень-то налегала на учебу, – подтрунивал я.
– А вот и нет, – возразила она. – У меня был средний балл 3,8. На самом деле на последнем курсе я была в списке лучших. Вполне можно жить веселой жизнью и получать хорошие оценки, знаешь ли.
– Ой, да брось! Да не верю я, что у тебя был такой балл. Не поверю, пока не увижу вкладыш, – не уступал я.
– Что ж, воображала, у меня он как раз есть, – ухмыльнулась она и через пару минут вынесла из спальни упомянутый документ.