– Было время, когда я тебе верила, – отозвалась Татьяна Павловна. – И давай больше не будем об этом. Я приехала по делу.
– По какому же?
– Когда-то я… – она вдруг засмеялась, и генерал недоуменно посмотрел на бывшую любовницу, только теперь отметив произошедшие в ней перемены. Во-первых, изменился ее смех. Из красивого звучания маленького колокольчика он превратился в скрип старой сосны. Во-вторых… Он внезапно оборвал себя: «Возможно, то же самое она думает обо мне. Годы не прибавляют красоты». – Мне пришла в голову забавная мысль, – пояснила Снежкова приступ неоправданного веселья. – Ты ведь никогда ничего обо мне не знал. Ничегошеньки, кроме того, что сказал тебе Осипов, когда сосватал меня в твой батальон. Потом мы встречались больше десяти лет, а твоих знаний обо мне не прибавилось. Хочешь, скажу почему? – она перешла на шепот. – Потому что я всегда была тебе безразлична. Этакая красивая игрушка. Но не более того. Словом, поиграю – и выкину.
Он замотал головой, протестуя, но Татьяна Павловна не дала ему реабилитироваться.
– Помнишь, чем мы занимались после того, как ты удовлетворял свои желания? Могу подсказать. Мы лежали бок о бок, и ты разглагольствовал о своих достижениях и успехах своих сыновей, не представляя, как мне больно. Твои скороспелые генеральские погоны вскружили тебе голову, и ты перестал видеть кого бы то ни было, кроме себя. А я слушала тебя и… – спазм помешал ей говорить.
– Не надо, – тихо попросил Свиридов и накрыл ее ладонь своей. Она с силой выдернула руку:
– Не бойся, я уже выплакала все слезы. – И, помолчав, добавила: – По стоящим людям. Скажи, тебе ведь не приходила в голову мысль, что рядом с тобой лежит человек, которому ты калечишь жизнь?
Александр Афанасьевич заморгал и отвернулся.
– Разумеется, я тоже была виновата, – ее лицо болезненно скривилось. – Ты никогда ничего не обещал мне, даже наоборот, постоянно подчеркивал, как любишь семью. На что же я тогда надеялась? Почему прикипела к тебе? Наверное, потому, что боялась одиночества. Но оно все же настигло меня. – В уголках ее глаз показались предательские слезинки. – Только когда я поняла: надо жить прежде всего для себя и близких, во мне родился протест. И я уехала.
– Я все понимаю, милая, – надтреснутый голос звучал необыкновенно мягко. – Я виноват перед тобой. Прости… Пусть мое раскаяние запоздало, но…
Снежкова сжала губы, боясь разрыдаться. Огромным усилием воли ей удалось взять себя в руки.
– Послушай, зачем я приехала, – уже спокойно сказала Татьяна Павловна. – Ты ведь не откажешь мне в просьбе. Правда?
Генерал с готовностью кивнул.
– Тогда поставь, пожалуйста, чайник. Разговор будет долгим.
И она начала рассказывать, тщательно обдумывая каждое слово, чтобы не повторять одно и то же несколько раз. Свиридов слушал про подпольную организацию Котикова, про приезд киевского журналиста Коваленко, про статью Варнакова и про молодого корреспондента Никиту Савельева. Когда женщина замолчала, Александр Афанасьевич поинтересовался:
– Тебе действительно хочется узнать, кто предал вашу организацию? Почему же тебя не удовлетворила статья о Прохоренко?
Татьяна Павловна не думала ни секунды:
– Потому что еще до того, как Савельев приехал в наш город, мне позвонили, и незнакомый мужской голос недвусмысленно объяснил: если хочу остаться целой и невредимой – надо молчать и поддерживать газетную версию о предательстве Прохоренко. Звонили и после его приезда. Подумай, Саша, если Григорий действительно предатель, какие могут быть угрозы? И вообще, кто и чего боится?
Генерал пожал плечами:
– Мне надо подумать, как помочь тебе.
Снежкова встала:
– Ну, мне пора. Засиделась я у тебя.
Он встрепенулся:
– Уже уходишь? Но ведь мы не поговорили о нас… Ты ничего не рассказала мне о себе…
Женщина уверенно двинулась к входной двери:
– Тебя это никогда не интересовало. Ой, чуть не забыла. – Она вытащила из потрепанной сумочки листок и бросила на тумбочку. – Здесь мои координаты. Свяжись, когда что-нибудь прояснится.
Проводив бывшую любовницу, так неожиданно снова ворвавшуюся в его жизнь, Александр Афанасьевич долго сидел в кресле. Воспоминания роем теснились в голове. Лишь усилием воли он заставил себя вернуться к вопросу, на который Татьяна попросила ответ. Прокрутив еще раз все события и порадовавшись отсутствию склероза, он набрал номер Петра Огуренкова, сына своего умершего приятеля, работавшего в СБУ.
– Есть у меня к тебе дельце, Петя, – сказал Свиридов. – Приезжай как можно скорее.
Вот уже несколько дней Владимир Коротков пребывал в каком-то оцепенении. Разговор с Никитой Савельевым выбил старика из привычной колеи, заставив пережить неприятные мгновения. Господи, ну почему прошлое не дает покоя? Кому из его товарищей охота постоянно ворошить его и с какой, спрашивается, целью? Первой мыслью ветерана было не предпринимать никаких действий. Пусть все остается по-прежнему. Его, например, это устраивает. Однако потом, подумав, Владимир Егорович решил раз и навсегда поставить точку. В неоконченных делах всегда есть какая-то недосказанность. Рука потянулась к телефонной трубке.
Ярослав Иванович Черных не спал уже третьи сутки. Ему всегда говорили, что он обладает какими-то сверхъестественными способностями предвидения. Во всяком случае, иногда удавалось предостеречь от беды близких и родных. Теперь ему предстояло самому найти выход из создавшейся неприятной ситуации. Если он этого не сделает – кто знает, как все отразится на его семье. Обхватив руками седую голову, старик еле слышно застонал. Вот уже много лет он пытался забыть неприятные моменты. Однако получалось это плохо. А в последнее время, словно сговорившись, погибшие товарищи приходили к нему во сне. Вот Димка Савичев, улыбаясь, демонстрирует ямочки на щеках. Посланный Котиковым ночью на вокзал, чтобы подложить взрывчатку в поезд с обмундированием, парень угодил в лапы полицейского Борматенко, который словно ожидал его в холодном вагоне. Галя Ромова и Артем Куренков… Их схватили, когда они выводили из строя рулевое управление судна… Толик Клочков, воевавший в партизанском отряде и получивший пулю в спину во время встречи с Котиковым… Чуть не погибшая Света Фадеева, с которой им не удалось взорвать эшелон… Кто-то вытащил из мин взрыватели и сообщил о диверсии начальнику узла Виталию Борматенко. Тот чуть не задушил его. Хорошо, в руках учителя оказалась саперная лопата… Вытирая слезы, Черных шепотом просил у них прощения, как будто его могли услышать.
Глава 13
Петр Огуренков не заставил Свиридова долго ждать. Собрать сведения на четырех пожилых людей – ничего не может быть легче. Позвонив генералу утром, он сообщил, что готов к встрече. Александру Афанасьевичу не терпелось узнать новости.
– Как скоро ты сможешь приехать? – спросил он сына фронтового друга.
Тот умел ценить свое и чужое время:
– Если не возражаете, сейчас. У меня интересная информация.
– Жду.
Примчавшись через полчаса, Петр заявил прямо с порога:
– Во-первых, одна из оставшихся в живых подпольщиков – Светлана Фадеева – скончалась пять лет назад.
Начальник кивнул:
– А во-вторых?
Подчиненный выдержал паузу, чтобы ошарашить его ответом:
– Один из оставшихся – не тот, за кого себя выдает.
Генерал выдохнул:
– Прохоренко?
Огуренков покачал головой:
– Нет, Черных. Однако это еще ничего не значит. У старика трудная судьба. Вот что мне удалось раскопать.
Свиридов взял несколько листков бумаги с напечатанным текстом и поднес к глазам.
– Ничего не могу разглядеть, – жалобно признался он через минуту. – Зрение уже не то. Ты не мог бы прочитать мне?
Петр примостился на диване:
– Лучше расскажу. Но не спешите делать выводы.
Глава 14 Черных
Пронырливому эсбэушнику с большими связями, перешедшими в наследство от отца, не понадобилось много времени, чтобы раскопать ту часть биографии Ярослава Ивановича, которую тот надежно скрывал несколько десятков лет. Сын инженера-промышленника Владислава Яковлевича Черненко и графини, ведущей свой род от Радзивиллов, с малолетства не гордился своим происхождением. И, надо признаться, причины этому были. Как ни странно, но его мать, женщина голубых кровей, всей душой приняла революцию. Пламенные агитационные речи часто срывались с ее уст. Отец, более прозорливый, чем жена, морщился:
– Перестань, Маша. Неужели ты не в состоянии посмотреть глубже? – Уверяю тебя: сотрудничество с Советской властью ни к чему хорошему не приведет.
Она пожимала узкими плечами:
– Что ты предлагаешь?
Мужчина обнимал ее:
– Бежать отсюда. Ты знаешь: у меня земля в Заднестровье. Ну, что, поедешь со мной?
Мария Григорьевна отворачивалась:
– Хочешь – уезжай. Тебя никто не держит.
Она пожимала узкими плечами:
– Что ты предлагаешь?
Мужчина обнимал ее:
– Бежать отсюда. Ты знаешь: у меня земля в Заднестровье. Ну, что, поедешь со мной?
Мария Григорьевна отворачивалась:
– Хочешь – уезжай. Тебя никто не держит.
– А вы?
Владиславу Яковлевичу была неприятна мысль, что придется расстаться с любимой семьей хотя бы на время. И все же он принял нелегкое решение:
– Я обустроюсь и пришлю вам весточку. Поверь, нам не дадут спокойно жить, учитывая наше происхождение.
Отцу Ярослава удалось добраться до Кишинева и отправить жене длинное обстоятельное письмо. К тому времени Мария Григорьевна вдоволь хлебнула лиха и была готова ехать немедленно. В революции она разочаровалась.
– Мы уезжаем к папе? – спрашивал маленький Ярик, видя, как мама собирает вещи, готовя некоторые к продаже. Она гладила его светлые волосы:
– Да, мой хороший.
Однако граница уже была на замке. Пришлось нанимать проводника и отдать ему все деньги, вырученные за вещи. Коренастый мужичонка с хитрыми, бегающими глазками обещал организовать переход через границу.
– Ничего не бойся, хозяюшка, – бойко обещал он, когда женщина передавала ему последние сбережения. – И ахнуть не успеете, как попадете в объятия супруга.
Какое-то шестое чувство подсказывало Марии Григорьевне: не верь, попытайся связаться с мужем, возможно, он возьмет проведение опасной операции на себя. Однако женщина этого не сделала. Проводника рекомендовал один знакомый как человека опытного и не раз организовывавшего подобные мероприятия. Итак, с маленьким сыном она пустилась в далекий путь. Чутье ее не обмануло: поздней ночью на берегу Днестра проводник словно провалился сквозь землю. Взяв на руки уставшего Ярика, она попыталась сама найти дорогу, однако грозный окрик «Стой» и последовавший за ним выстрел остановили ее. Из темноты, как привидения, возникли пограничники и схватили полумертвых от страха женщину и ребенка. Позже Мария Григорьевна подумала: проводник наверняка оказался предателем.
После длительной отсидки в КПЗ пограничного отряда и бесконечных допросов Марию Григорьевну с сыном отпустили. Это происшествие породило страх перед Советской властью за единственную кровиночку – Ярика. Страх, от которого она не могла избавиться до конца своих дней. Женщина уничтожила документы и бежала в Среднюю Азию. Опасно было оставаться там, где их знали. Несколько лет Ярик скитался с матерью по грязным аулам. Марии Григорьевне удалось убедить местное начальство, что в поезде у нее украли документы, и получить новые. Она придумала себе и ребенку новую фамилию и новую биографию. Черненко превратились в Черных, в графе «отец» у мальчика стоял прочерк. Естественно, он не мог получить другого отчества, кроме Иванович, однако остался Ярославом. Так его назвал отец, и Мария Григорьевна, вспоминая прошлую счастливую жизнь и украдкой плача и тоскуя по человеку, с которым она никогда больше не виделась, не смогла изменить сыну имя. Поколесив по Средней Азии, женщина решила осесть в Крыму. Выбрав небольшой тихий город, она устроилась машинисткой в жилконтору. И Мария Григорьевна, и Ярослав зажили спокойно. До поры до времени… Сотрудники НКВД умели работать. А может, кто-то узнал в скромной машинистке жену промышленника Черненко, проживавшего за границей. Так или иначе ее арестовали и отправили в лагерь, из которого она не вернулась.
На следующий день после ареста матери Ярослава Котикова вызвала к себе директор Галина Львовна Шубина. Поправляя высокую прическу, делавшую ее похожей на новогоднюю елку, она заявила безапелляционным тоном:
– Вы в курсе ЧП, случившегося в вашем классе. Следовательно, в ближайшие дни должны провести комсомольское собрание. Я буду на нем присутствовать.
Брови учителя поползли вверх:
– Извините… Я вас не понял. И какой вопрос на повестке?
– Не поняли? – выпуклые водянисто-серые глаза ощупывали его лицо, как прожекторы. – Детям членов семьи изменников родины не место в комсомоле.
Вячеслав Петрович поморщился. Исключение из комсомола означало крах для Ярослава Черных. Он не мог этого допустить.
– Мальчик ни в чем не виноват. – От его резкого тона директор вздрогнула. – Мы не вправе осуждать детей за ошибки родителей.
Она демонстративно повернулась к нему спиной, давая понять: разговор окончен.
– День и время назовете секретарю.
Учитель вышел из кабинета директора бледнее мела. В голове штопором крутилась мысль: надо спасать парня. Но как? На дрожащих от волнения ногах он вошел в пустой класс, раскрыл портфель и, достав блокнот, принялся лихорадочно листать исписанные страницы с адресами и телефонами. На одном телефоне он задержал взгляд. Пожалуй, этот человек, Леонид Щепихин, его однокурсник, а теперь заведующий отделом Крымского обкома комсомола, сможет спасти парня, если захочет. Ленька дал ему свои координаты, когда они встретились на областной конференции, просил обращаться в случае чего. И вот этот случай наступил. Котиков поднял Леонида с постели.
– Мне надо спасти одного парня! Потом ему комсомол еще и спасибо скажет.
Выслушав товарища, Щепихин бодро прокомментировал:
– Если все обстоит так, как ты рассказываешь, дело не стоит выеденного яйца. С родным отцом Ярослав не общался со времени его отъезда за границу, так? Мать давно совслужащая, без порочащих связей. Думаю, ее тоже вскоре отпустят, но не проси вступаться еще и за мамашу. Чего же хотят от парня? Давай телефон вашей директрисы.
Итак, собрание не состоялось. Слава Черных остался в комсомоле. А потом стало не до него… Стремительно вторгшись в пределы нашей Родины, немцы уверенно продвигались к Крыму.
Глава 15
Выслушав донесение Петра, основанное на личном расследовании и записях первой части дневника Котикова (предусмотрительная Клавдия Федоровна сделала несколько копий), Александр Афанасьевич почесал за ухом:
– Значит, предатель – Черных. Ловко он все подстроил. Только с Виталием Борматенко вышла неувязочка. Парень никак не ожидал, что его учитель обрушит на голову начальника железнодорожного узла саперную лопату. Знаешь, – с каким-то злым удовольствием констатировал генерал, – я подозревал его с самого начала. Он и взрывчатку дал Светлане уже без взрывателей. И партизанский отряд погиб по его милости. Только Ярослав знал его точное местонахождение. Все сходится.
Огуренков поморщился:
– А я не спешил бы с выводами. Помните старый афоризм: «Ищи того, кому это выгодно»? Ума не приложу, зачем все это нужно было Ярославу.
– А по-моему, все ясно, – уверенно ответил Свиридов. – Советская власть отняла у парня возможность осуществлять свои мечты, и он мстил ей.
Петр в знак согласия наклонил голову:
– Советская власть – да. Но не Вячеслав Котиков. Знаете, – он вдруг широко улыбнулся, – мне чертовски повезло. Отыскивая материал о членах подпольной группы, я, естественно, забрел в старейшую городскую школу, где они учились. Вы в курсе, что ей почти сто лет? Слава тому директору, который предложил создать в ней музей еще в двадцатые годы. Просто не верится, что ему пошли навстречу.
– Почему? – поинтересовался генерал.
– Да потому что ее построили в 1875 году для детей дворян. Ладно, если когда-нибудь захотите узнать побольше, мы с вами поговорим. В годы Великой Отечественной войны школа была полностью разрушена. С ее восстановлением восстановили и музей. Вот тогда он серьезно пополнился.
– Представляю, – кивнул Александр Афанасьевич, – столько учеников храбро сражались и погибли!
– Вы правы, – вскочив, Огуренков принялся мерить шагами гостиничный номер. – Стоит ли напоминать о подпольной группе! Почти все ребята – учащиеся 9-го «А» класса, где классным руководителем был Вячеслав Петрович. А теперь объясняю, почему мне повезло, – он внимательно посмотрел в глаза Свиридову. – Коллега Котикова, молодая учитель географии Ирина Федоровна Тамарченко, придя в школу сразу после университета, страстно полюбила свою работу и решила написать книгу. Понятно, собрать гору материала о гимназистах девятнадцатого века ей не удалось, и она дополнила ее интересными фактами из жизни любимых учеников. Молодая женщина стала делать записи, фиксировала происходившее на уроках и внеклассных мероприятиях. Теперь эти записи у меня.
– Кто тебе их дал? – осведомился генерал.
– Я просто пришел в музей. – Огуренков развел руками. – Разумеется, у Ирины Федоровны до книги дело не дошло. Сами понимаете, война, эвакуация, потом послевоенные годы… В общем, оказавшись в Новосибирске, Тамарченко не вернулась в Южноморск. Устроилась на работу, получила квартиру, вышла замуж, но, надо отдать ей должное, и за тысячу километров помнила о школе и своих первых учениках. В шестидесятые годы Ирина Федоровна приехала в Южноморск с дочкой, побродила по его тенистым аллеям, положила цветы на могилу подпольщиков, заглянула в восстановленную школу и сделала подарок для музея. Ее тетрадь лежит под стеклом на видном месте.