– Почему ты скрываешь свое партизанское прошлое? – поинтересовалась внучка.
Старушка тяжело опустилась на стул:
– Видишь ли, – она погладила девочку по светлой головке, – на моих глазах произошли страшные вещи. Если я буду помнить о них, то не проживу долго. Думаешь, меня не приглашают на встречи ветеранов? – женщина улыбнулась. – Возможно, у моих друзей нервы крепче. Воспоминаний мне не пережить.
Тогда Валерия удовлетворилась таким объяснением и ни о чем больше не спрашивала бабушку. Та сама открылась ей перед смертью. Врачи вынесли неутешительный диагноз: рак. Четвертая стадия.
– Мне некогда ехать, – заявила мать. – Брошу работу – будем голодать. Отец тем более не поедет. Она ему никто.
– Никто? – поразилась Валерия. Марианна молча созерцала эту сцену, не говоря ни слова.
– Да, никто, – подтвердила мать.
Девушка тряхнула волосами:
– Тогда поеду я.
Родители сжали губы:
– А учеба? Все же первый курс…
– Позанимаюсь там. Это не обсуждается.
Впервые они не стали с ней спорить. Впрочем, понятно почему. Для них всегда было важно общественное мнение. Вдруг разнесутся слухи, что Ярцевы отказали в помощи умирающей старушке?
Когда Валерия добралась до Кенигсберга, Светлана Петровна уже не вставала с постели. Увидев родного человека, желтого, иссушенного болезнью, девушка зарыдала. Дрожащая рука, напоминавшая веточку красного коралла, потянулась к ней.
– Не плачь, доченька. Я свое отжила. Жизнь – она для молодых.
Валерия зарыдала еще громче:
– Ах, бабуля, бабуля…
– Смирись, деточка, – шепот умирающей шелестел, как осенняя листва.
– Ты не можешь вот так уйти… Ты такая хорошая…
Эта фраза придала старушке силы. Она попыталась сесть на подушках.
– Возможно, то, о чем я тебе расскажу, изменит мнение обо мне, – сказала Светлана Петровна неожиданно бодрым голосом.
Южноморск. 1944 год… Оставшиеся в живых подпольщики арестованы… Вячеслав Петрович сидит в камере-одиночке, в который раз перелистывает вторую часть своего дневника. Он уже знает: казнь назначена на утро, и сегодня ему предстоит поставить точку в тетради. Больше писать не о чем. Они сделали все, что могли, и если бы не предатель, спокойно существовавший среди них… Учитель жалеет об одном: они так и не узнали имени этого гада. И все же это не Инна. Любимая никогда не совершила бы такой страшный поступок. Легкий стук в зарешеченное окно прерывает его горестные мысли.
– Вячеслав Петрович!
Он встает с соломенного тюфяка.
– Вячеслав Петрович, пожалуйста, подойдите к окну!
Голос кажется знакомым, и это странно. Тюрьма оцеплена полицейскими. Кому же удалось просочиться сквозь плотный кордон?
Мужчина подходит к окну и приподнимается на цыпочки. Его изумлению нет предела.
– Светлана?
– Да.
Ее лицо поражает спокойствием, свежестью и красотой. Как ей удалось избежать побоев и пыток?
– Что ты здесь делаешь? Как тебе удалось выйти из камеры?
Она смеется:
– Очень просто. Я пришла за вами.
– За мной?
– Ну да.
От волнения он не может найти слов:
– Я тебя не понимаю, Света. Тебя отпустили?
– Ну, да, – повторяет девушка. – Я ухожу и хочу забрать вас с собой.
– А остальные?
Светлана смущается:
– Мне нет до них дела.
– То есть… – боль в голове становится невыносимой. В висках пульсирует. Мысль, штопором вонзившаяся в разгоряченный мозг, кажется нереальной.
– Почему тебя отпустили?
– Да какая разница? – ее глаза сужаются, напоминая две темные щелки. Через решетку она протягивает ключ. – Откроете дверь…
Он отталкивает ее руку:
– Значит, тебя отпустили. Но сделать это могли по одной причине. Ты предала организацию?
Учитель пытается найти на молодом лице следы раскаяния, однако их не было. Фадеева как-то обреченно вздыхает.
– Вы никогда не замечали меня, – говорит девушка с каким-то щемящим надрывом. – А между тем я жила ради вас, ради вас рисковала жизнью. Вы были моей первой и самой большой любовью. Признайтесь, это для вас новость…
Он растерян:
– Да.
Бывшая ученица усмехается:
– Конечно, вы никого не видели, кроме Инны. Я давно наблюдала за ней. Скажите, что вы в ней нашли?
– Что бы я в ней ни нашел, я не ошибся, – Вячеслав чувствует, как тяжелый камень скатывается с его измученной души. Инна не предатель! Светлана постоянно подставляла ее. – Ответь мне, почему ты сразу нас не выдала?
Она улыбается:
– Неужели вы не догадались? Я ждала, что вы протянете мне руку, бросите Инну. Сделай вы это, мы бы еще повоевали.
Его лицо искажается от боли:
– Ах ты, дрянь! Значит, ты тайно сообщала немцам или полицаям о планируемых операциях?
Она пожимает плечами:
– К чему отрицать? Я писала печатными буквами, где мы планируем осуществить очередную операцию, и подбрасывала в окно полицаю Гаврилову. Я изображала слежку за вами, чтобы у Инны сдали нервы и вы обратили внимание на меня.
Котиков сжимает кулаки.
– Откуда ты узнала о Толике?
Фадеева задорно хихикает:
– Разумеется, от вашей возлюбленной. Она от меня ничего не скрывала. Ночью я пришла в условленное место. Естественно, мне не хотелось его убивать, но что было делать? Вот когда пригодилось мое увлечение – метать ножи в цель.
Учитель стонет:
– Как ты посмела…
– Я всегда могла сделать больше, чем Инна, – продолжает Фадеева. – Вот и сейчас. Я хочу спасти вашу жизнь.
Вячеслав вздыхает:
– Вот она, учительская неудача.
Света не понимает его:
– Вы о чем?
Он поясняет:
– У каждого учителя есть удачи и неудачи. Там, за стенкой, – он дергает исхудалой рукой, – моя победа. А ты – неудача. Жаль, что тебе этого никогда не понять, девочка. А теперь иди. Спасай свою жизнь. Ты не представляешь, какой страшный суд тебя ожидает – суд твоей совести.
Она подается назад:
– Значит, вы….
Мужчина перебивает ее:
– Наш разговор окончен.
Он отходит в угол. Рука тянется к тетради. Разговор со Светой следует записать. Потомки должны знать, кто предал организацию, и не осуждать невиновных.
Света делает несколько неуверенных шагов, потом падает на землю и горько плачет. К ней спешит полицейский Гаврилов:
– Ты чего? Давай чеши отсюда скорее, пока не заявилось начальство.
Она поднимает на него заплаканное лицо:
– Я возвращаюсь в камеру. Мне незачем больше жить.
Что случилось потом, ей так и не удалось узнать.
Сидя на жесткой кровати, полицейский Клим Гаврилов читал письма своей матери, Ираиды Ивановны. «Надо же, как нами играет судьба, – думал он. – Разве человек может располагать собой? Это просто смешно! Ну почему проклятые письма не попали ко мне до войны?»
Скривив губы, он с ожесточением ударил по холодной спинке кровати. Его родная мать! Сука! Предательница! И столько лет молчала, а ведь видела, как мучается сын!
Клим очень любил отца, Спиридона Никитича, скромного человека и блестящего юриста, которого в один прекрасный день арестовало НКВД, предъявив нелепые обвинения. Через неделю его расстреляли. Интеллигентный, исключительно порядочный, Спиридон Никитич никак не тянул на врага народа, однако чей-то ложный донос сыграл роковую роль. После смерти отца парень затаил злость на Советскую власть, а когда пришли немцы, сделался преданным псом захватчиков. Нет, ему, безусловно, претила жестокость, отношение к неарийцам и евреям как к низшей расе. Но другого способа отомстить за отца он не видел и считал, что все делал правильно. До сегодняшнего дня… Сегодня жена, копаясь в огороде, наткнулась на пакет, полный старых писем. На конверте стояло имя получателя – Гаврилова Ираида Ивановна. Его мать. Осторожно, словно боясь сделать больно старому пожелтевшему листу, он бережно взял его двумя пальцами и погрузился в чтение. Вскоре волна гнева охватила его с ног до головы. Так вот оно что! Значит, донос на отца написала мать! Автор писем, ее любовник, начальник местной милиции, благодарил ее за это, обещая в ближайшее время разойтись с женой и узаконить их отношения. Обещал, однако не выполнил. Вот почему так рыдала мать, когда дядя Коля (так Клим называл негодяя) поставил ее перед фактом: его переводят в Москву, и ни о каком разводе не может быть и речи! После отъезда любовника красивая женщина постарела в одночасье и, разыскав где-то иконку, втихаря молилась в чулане. На ней висел страшный грех. А он ничего не знал и навесил на семью еще один – предательство. Что же делать? Как искупить вину?
Он подозвал к себе двенадцатилетнего сына Алексея.
– Никуда не уходи вечером, – попросил его отец. – Пойдешь со мной в тюрьму. Потом незаметно проберешься к окну камеры Котикова.
Вячеслав Петрович уже заканчивал писать, когда знакомый детский голос тихо позвал его:
– Подойдите к окну, не бойтесь!
Учитель сморщился. Вечер перед казнью явно не выдался спокойным. Алексея Гаврилова он тоже не хотел бы сейчас видеть.
Он подозвал к себе двенадцатилетнего сына Алексея.
– Никуда не уходи вечером, – попросил его отец. – Пойдешь со мной в тюрьму. Потом незаметно проберешься к окну камеры Котикова.
Вячеслав Петрович уже заканчивал писать, когда знакомый детский голос тихо позвал его:
– Подойдите к окну, не бойтесь!
Учитель сморщился. Вечер перед казнью явно не выдался спокойным. Алексея Гаврилова он тоже не хотел бы сейчас видеть.
– Чего тебе?
Мальчик растерялся:
– Вы простите нас, пожалуйста. Папа сказал, что все в жизни очень сложно. Он помог бы вам, однако боится за меня и маму. Может, нужно выполнить какое-нибудь поручение? Честное слово, об этом никто не узнает.
Вячеслав Петрович хотел шугануть мальчишку, но неожиданно передумал.
– Вот, – через решетку учитель протолкнул тетрадь в клеенчатой обложке, – постарайся сохранить ее и передай надежному человеку. Здесь все о нашей подпольной группе.
Глава 30
Общество молодой женщины тяготило меня. Надо же, а ведь совсем недавно я был в нее влюблен! Теперь же хотелось поскорее вырваться из душных стен и полной грудью вдохнуть свежий морской воздух.
– Желтая пресса с радостью ухватится за такой факт твоей биографии, – проговорил я. – Бабушка-предательница не добавит тебе голосов. Впрочем, ты это всегда знала. А что, нельзя было решить вопрос при помощи денег?
Валерия покачнулась, зубы сверкнули волчьим оскалом:
– Я не хотела никаких упоминаний. Она предала организацию из-за большой любви. Тебе, сосунок, это чувство вообще знакомо? Или ты предпочитаешь фальшиво распространяться о любви к Родине, о долге и цитировать Тараса Бульбу?
Я пожал плечами:
– Факт остается фактом. Ты же не стала оспаривать свою точку зрения с Коваленко? Он ведь уже собирался публиковать то, что ты пыталась скрыть?
Из темноты донесся свистящий шепот:
– У него оказалось хорошее логическое мышление. Увидев фотографию бабушки на стенде в музее, он сложил два и два, обнаружив сходство со мной. Избирательная кампания в городе шла полным ходом, и мои плакаты украшали каждый дом. Ему удалось связаться с журналистом, оболгавшим Прохоренко, и он пообещал дать больше, чем я, за разоблачение. Если бы тебе все же удалось пообщаться с Варнаковым, ты бы увидел: это продажная шкура и совершенно беспринципный человек. Убрав его, я оказала неоценимую услугу городу. Впрочем, мне еще не встречался порядочный журналист. Вся ваша братия – подонки. Варнаков позвонил мне и прибег к шантажу, – Валерия сделала паузу. – Естественно, я посулила ему гораздо больше. И он поверил. Видишь ли, гад знал, что я располагаю большими финансовыми возможностями. Все, что от него требовалось, – это заманить твоего коллегу в крымский лесок недалеко от смотровой. Я убила его, потом закопала в заранее приготовленную яму, переоделась в его одежду (на мое счастье, он обожал бейсболки), села в машину Коваленко и поехала к смотровой. Мои ребята тем временем подогнали джип, который поставили в нескольких метрах от площадки. Я подъехала, сделала все, чтобы меня заметили, потом шмыгнула в кусты, вернула себе обычный облик, потом пересела в собственный джип. Вот и все.
– Зачем ты поторопилась с обвинением Прохоренко? – спросил я. – Шестьдесят лет эта история мало кого интересовала.
Она вздохнула:
– Ты прав. Я боялась. Мэр должен быть, как жена Цезаря, вне подозрений. Я надеялась, что бабушку не будут трогать, ведь настоящий предатель уже найден и публично осужден. И потом, я не намерена останавливаться на кресле мэра в провинциальном городишке.
Я потер влажные щеки:
– Спасибо за откровенность, подруга. Ты просто помешалась на стремлении к власти. Все же я уверен: можно было избежать кровопролития, особенно с твоими возможностями купить всех и вся. Правда, когда человек психически болен… Вот почему я не надеюсь, что ты предложишь кругленькую сумму мне.
Она расхохоталась:
– Ты знаешь слишком много. Таких не оставляют в живых. – Раздавшийся в темноте щелчок не мог меня обмануть: она взвела курок. – Поверь, мне очень не хочется тебя убивать, и не только потому, что я считаю тебя своим товарищем. У меня нет ни товарищей, ни друзей. Мне просто осточертело проливать кровь. Кроме того, новое убийство повлечет целую цепочку преступлений. Придется убирать старичков. Но ничего не попишешь. У этой истории должен быть достойный финал. Наш город нуждается во мне, и я не обману его ожидания.
Зажмурив глаза, я ждал, когда моя карьера журналиста отправится в небытие с бренными останками, но… Нечеловеческий вопль Валерии, вобравший в себя все несбывшиеся надежды, потряс стены старого форта. Люди в масках, наверное, дежурившие за стенками, вломились в темное помещение. Еще какая-то доля секунды – и на родину я вернулся бы в цинковом гробу. Интересно, Пенкин оплатил бы мои похороны? Человек в камуфляже заковал женщину в наручники, но это не изменило гордого выражения ее лица, и, проходя мимо меня, она сплюнула на пол:
– А ты не такой идиот, как казался.
Я галантно поклонился, пропуская бывшую покровительницу, и тут ноги сами собой подкосились. Я опустился на бетонные плиты форта. Только сейчас до меня дошло: в течение нескольких недель я общался с убийцей.
Один из военных подошел ко мне и дружески улыбнулся:
– В рубашке родился, парень. Хорошо, что среди бумаг покойного Огуренкова мы нашли документ с описанием злодеяний этой дамочки и просьбой следить за ней, если с ним что-нибудь случится.
Я открыл рот, собираясь поблагодарить неожиданных спасителей, но не смог произнести и слова. Мужчина понял мое состояние:
– Выпей сто граммов и ложись спать. Пусть это происшествие покажется тебе страшным сном.
Я согласился, достал мобильник и набрал номер Короткова.
Старички-ветераны, быстро собравшиеся на квартире товарища, встретили меня как героя.
– Спасибо, Никитушка, – они поочередно хлопали меня по спине и плечам, но это не доставляло мне удовольствия. Вероятно, вид у меня был самый что ни на есть дурацкий, и Владимир Егорович, быстро откупорив бутылку водки, налил полстакана и поднес мне:
– Пей до дна!
Уговаривать дважды не пришлось. Вскоре я почувствовал себя довольно сносно.
– Все хорошо, Никита, – приободрил Черных. – Задание выполнено. Теперь домой.
Я замотал головой:
– Думаю пробыть здесь еще несколько дней. С меня передача на местном телевидении. Мы снимем грязное клеймо предателя с Григория Ивановича.
Старики потупились. На их изборожденных морщинами лицах я не видел радости. Прохоренко закашлялся:
– Может, не надо?
Я не поверил своим ушам.
– Не надо что?
Он еще больше смутился:
– Чернить Светку. Мы привыкли относиться к ней как к товарищу. Ты можешь сказать, что изученные факты полностью оправдали меня. Однако про Фадееву лучше промолчать.
– Несмотря на то, что из-за нее погибли люди?
Григорий Иванович ссутулился, состарившись на десять лет:
– Да.
– Зачем тогда мы затеяли весь сыр-бор?
Худощавый полковник милиции, тоже присутствовавший на встрече, пожал мне руку:
– Благодарю, молодой человек. Не сегодня завтра мы начнем дело о коррупции. Вы и не представляете, какая большая мафия царила в маленьком Южноморске. Победа Валерии на выборах лишь укрепила бы положение криминала.
Я кивнул. Сегодня я не чувствовал радости, как и старые подпольщики.
Любую машину стоит только завести – и она пойдет крушить все подряд. Милиция и прокуратура творили чудеса. Валерию увезли в Киев. В том, что ей грозило пожизненное, никто не сомневался. Любящий муж, не успев подать на развод, очутился в КПЗ за ворох нарушений. Расставание стало неактуальным. По всему Южноморску волной прокатились аресты. Благодаря Валерии в городе действовала разветвленная сеть криминала. Вот почему пособники кандидата в мэры могли убрать кого угодно, как угодно и где угодно. Связываясь с ними, женщина отдавала приказания в любую точку Крыма, опережая меня на несколько шагов.
Могилу моего коллеги обнаружили довольно быстро. Командир войсковой части, обеспечивший матросов для поисков трупа Коваленко в крымских лесах, поведал: заместитель начальника милиции города и тот самый толстый гаишник, так нелюбезно встретивший меня, нарочно дезориентировали их. Кстати, именно толстяк толкнул меня со смотровой, и, если бы не случайность, я бы с полным спокойствием взирал на всю эту кутерьму с небес. В общем, в маленьком городишке на Черном море разыгрался настоящий триллер. Мои коллеги из СМИ наводнили его в считаные часы, однако заслуженную славу отобрать у меня не получилось, как не вышло скрыть фамилию предательницы подпольной организации Вячеслава Котикова. Действующий мэр, Геннадий Иванович Быков, объявил меня настоящим героем, и, по правде говоря, этот лысый толстый человечек оказался передо мной в неоплатном долгу. Пробыв на посту главы городской администрации четыре года, он и не собирался покидать его, а ему пришлось бы это сделать, если бы Валерия не влипла в историю. Вот уже несколько месяцев она была самым опасным противником Быкова в борьбе за власть. Передачу я все-таки сделал: Геннадий Иванович уговорил меня. Вот так закончилось мое первое расследование. В родные пенаты я возвращался победителем.