В общем, с Пашей разговаривали про другое, а с Лео про другое.
Он тоже не дурак, дураков дипломатами не держат. Он по линии своей был полномочный, годами, правда, чуть пораньше. Но зато насобачился вести себя, как Паше и не снилось. Всё знает про всё. Говорит, протокол. Как сказать, кому подать, что надеть, чему смеяться, кому не удивляться, как пошутить, о чём лишний раз не упоминать, на чём настоять, про что намекнуть, когда про погоду, что предпочесть, где не бывать, от кого держаться подальше, в чью сторону смотреть, в чей колодец не плевать.
И так без конца и краёв. Другими словами, жизнь на острие протокола этого нескончаемого, но зато есть ради чего мучить себя. Он за годы службы родине привык жить по правилам и понятиям своего высокого предназначения. Отсюда квартира, зарплата, личная автодоставка, служебные блага, участие в персональных продуктовых добавках, билеты на события и культуру, проезд без очередей в кассы, и всякое такое.
Говорю:
— А для чего тебя возят туда-сюда? Тебе ж до тебя два шага от высотки твоей и обратно.
Он:
— Положено так, детка. На том вся система держится. И никому не позволено на неё покушаться, хоть два шага, хоть совсем без шагов.
Я:
— А как же я, работаю без доставки, и ничего, не покушаюсь.
Он:
— Ты, если пожелаешь, можешь вообще не работать. Домохозяйка будешь, как Верочка моя была. А стаж, если захочешь, наработаем, положим твою книжку на постой, и потечёт, без зарплаты, я устрою. Вера моя покойная набирала и набрала, да только не воспользовалась всё равно, не успела. Зачем же ради призрачного блага думать о старости, раз молодость ещё не прожила? Советская система устроена таким образом, что пропасть не дадут, как ни старайся. В этом наше главное отличие от западного устройства жизни. И мы глотку любому врагу перервём, который нас захочет от этого пути отвернуть в неправильную сторону.
Знаешь, Шуринька, я с этим постулатом согласна, но не целиком.
Смотри сама — но только я про себя, про свой случай, за других не скажу, ты же понимаешь, что у меня специфика.
Если не пойду, кто меня срисует? Кто увидит мою натуру? Как оставлю след в искусстве, если исключительно дома?
В чём будет моё предназначение как женщины и натурщицы высокого полёта с определённым опытом?
Для чего были все мои устремления к гармонии и сложным позам, которые держать?
И что делать в квартире постоянно, раз приходит Есфирь эта всё равно?
И Паша бы меня поддержал в отказе остаться без дела, а только копить рабочий стаж, — длань даю!
Я ему так и сказала, Лео моему, что не предам свой труд, не разменяю его ни на что, буду продолжать оставаться в искусстве, несмотря на предоставленную возможность не ходить на работу.
И ему понравилось, явно причём. Думаю, он меня проверял на вшивость и ленивость. И я прошла, по высшему разряду. Он вокруг меня теперь колбасой, всё время. То за попу ущипнёт, то погладит лишний раз, где коленная ямка, а то внезапно навалится, где проходила мимо него, и овладеет. Но это крайне редко, только когда у него в организме созреет необъяснимое желание, и он его должен тут же удовлетворить через меня.
А так всё нормально. Зрела себе по графику набирания младенческого веса и набухания грудей молоком. Поликлиника у нас своя, от ведомства иностранных дел и смежных организаций высокого государственного предназначения. Если б только мама могла видеть этот подход, эти чистые простынки, стерильность и вежливость персонала ко мне, она бы немало позавидовала, что развелась в своё время с папой. Потому что могла бы всё это и сама иметь, наверно, раз была Коллонтай и по тому же самому ведомству шла.
Теперь про живот.
Оказалось, что даже не мешает труду моему, а способствует. Интересное положение, в каком находилась, только добавляет необычности произведению искусства и присовокупляет редкости к композиции. На меня был тогда невероятно повышенный спрос. И раньше стороной не обходили, но теперь просто как с ума все посходили. Все группы просят меня, беременную. Она у меня, надо сказать, особенная, нетиповая, беременность эта. Животик круглый, как туго накачанный мячик, и небольшой, аккуратный, а не равномерно объёмный. Торчит, как третья сиська, но побольше основных и соском внутрь, а не наружу. Это так профессор один мне на ушко пошутил, представляешь?
Я глянула свежим глазом — правда, похоже.
И дают перекур почаще, в связи с моим положением.
А декретник решила оттянуть, чтобы дать им подольше меня запечатлевать, деньгами взяла.
Теперь в мастерские вне уроков зовут, скульптурные и личные, живописные. Там деньги другие, больше, но я не могу на разрыв: рожу, а там и поглядим про частников. Среди них разные есть, но больше с бородами. И по духу, чувствую, есть как Паша мой: глубинные, наотмашь, без обиняков в искусстве и на словах. А имеются им противоположные, те больше в галстуках и шейных платочках, ацетатных и шёлковых. Вторые богаче, так я подметила, кто в шёлковых, и мастерские пошикарней — как жильё, со всеми причинадалами. Остальные больше по подвалам и чердакам, без горячей воды и душа.
В общем, и там побывала, и тут, за столько-то времени!
Как думаешь, Шуринька, хоть один был, кто не попробовал меня применить для себя не только в позе натурщицы?
Скажу — не было почти, не случалось натолкнуться, если не брать сильно пьющих. Там поговорить с ними про высокое просили, а оплату на потом перенести, на после реализации произведения.
Но это до живота ещё и до Лео, в рабочем порядке, и больше по недоразумению.
Но продолжаю описывать настоящее, а не прошлое.
Доносила его с божьей помощью, плод свой.
А родила легко и тоже в хорошем месте — Лео устраивал.
Сразу вышел, пробкой, маленький мой, и не порвалась я, даже ни чуть-чуть. Сказали, высокая эластичность, прекрасный обмен веществ при отсутствии минимальных родовых травм у матери и ребёнка. У Мишеньки Коллонтая, правнучка твоего, бабушка.
Договорились, что придёт встречать не Лео, а Паша, как отец младенца, хотя, как ты, наверно, не забыла, я так и не знаю, кто из них маленькому кто, — и сразу поедем к нему, в конюшню. А там уже будет Есфирь ждать, нанятая для патронажа и всего остального. Она всё про всё знает, у самой двое по восемнадцать, близнецы, в армии оба.
Ну да, Есфирь, Есфирь…
Стоп, Шуринька!
И только тут до меня дошло, чего я сама же своими руками натворила!
Она ж никаких деток моих на конюшне не обнаружит, когда заявится жизнь туда налаживать!
И тут же Лео про этот обман донесёт, что нет у меня никого, ни детей никаких, ничего нет и не было никогда. Это уж я не говорю про всю неприглядность моего прошлого коммунального проживания, про убогость всей жизни, быта и нищеты. Какие к чёрту дворянские генералы по царю да дипломатские круги одной крови! Где это всё? При чём тут?
Впала в смурь, несмотря на успешное разрешение от бремени. Не знаю, понятия не имею, как Есфирь эта тихушная среагирует на меня и на мои слова к ней просительные, чтоб не выдала перед кормильцем всей этой внезапно выскочившей обо мне правды.
Да и Паша, не хочу, чтобы узнал про мою некрасивую затею насчёт содержания мёртвых душ.
Ужас просто!
В общем, решаюсь, ещё из роддома. Звоню Лео, прошу прислать передачку с соками и мороженым через Есфирь. Непременно она, нужно по-женски посоветоваться, как лучше обустроить для новорожденного отцов адрес.
Приезжает, привозит.
Свиделись с ней на недолго.
Вываливаю всё как есть.
А она внимательная, уважительная. И выдержанная очень сама, с расстановкой к человеку и его нужде. Ещё по дому я про неё такое заметила: не хмыкает в рукав, не злится глазами, на зависть не ведётся. Тихо хозяйничает себе, старательно, но больше молчком, сама по себе, в собственной негромкой независимости от хозяев.
И не просит никаких поблажек, никогда. Приличная до невозможности. Поэтому и опасалась я так, что донесёт, не станет скрытничать от руки её кормящей. Это я про Леонтий Петровича.
Она послушала, не перебивая, — усваивала в себя роковую новость.
Говорю:
— Буду тебе часть денежного довольствия добавлять, от себя уже.
Она:
— Не надо, Александра Михайловна, я и так ничего никому не скажу, это не в моих правилах — сплетни разводить. Меня это не касается совершенно, я буду свою работу делать, по возможности добросовестно. И вам никак не стоит на этот счёт беспокоиться.
Я:
— И Паша мой не должен быть в курсе, что я так про детей себе назначила Леонтию Петровичу, ладно?
Она:
— Я поняла, Александра Михайловна. Но только и сама бы никогда разговор такой не завела. Тоже можете быть в этом уверены.
И знаешь, Шуринька, я ей после этих слов её поверила, вот не сойти мне с этого места! И чуток успокоилась, и нервами, и нутром. И вышло всё по уму, в конце концов, как я и ни готовилась к наихудшему.
И знаешь, Шуринька, я ей после этих слов её поверила, вот не сойти мне с этого места! И чуток успокоилась, и нервами, и нутром. И вышло всё по уму, в конце концов, как я и ни готовилась к наихудшему.
Разместились на наших старых метрах, Паша уже колясочку заготовил, и всё остальное для ребёночка на пару с Есфирью. Приняли с рук на руки, уложили, спеленали, окружили заботливостью, чистотой и сердечностью. Я же через дорогу стала жить — покормлю и назад. Или сцеживаю на потом и им оставляю на бутылочку с соской.
В общем, наладилось.
А Есфиречка эта милая даже успевала между Пашей, грудничком моим, мною самой, когда грудью кормила и сцеживала излишек, и собственной жизнью приходить и к нам, в дом академиков и дипломатов, убираться и готовить съестное для нашей с Лео семьи.
Золотая она, ей-богу, расчудесная. Не знаю, как бы обошлись без её драгоценного соучастия плюс молчания на предмет нашей секретной договорённости. К тому же оказалась учительницей в прошлом русского языка и литературы в средней школе, избравшая стезю домохозяйки по найму после потери супруга. Видишь, как всё просто объяснилось, вся её деликатная аккуратность и культурное немногословие.
Ставлю покамест точку, Шуринька, и высылаю тебе свой поцелуй самой малой скоростью, по родственной воздушке, чтобы растянуть долёт и насладить нас обеих чудесной взаимностью.
Твоя внучка навсегда,
Шуранька Коллонтай.1 сентября, 1968
Сегодня день всенародных знаний, бабушка, и потому собралась и пишу.
Здравствуй, Шуринька моя!
Три года этих пролетели незаметной птицей, как будто бы не шли они и не летели, а просто сходили на короткую прогулку и вернулись, откуда и вышли.
Извини, что меня так долго не было в твоём сегодняшнем бытии, но просто события и факты так темпераментно накапливались по восходящему склону, что не было духа собраться и дать о себе весточку раньше сегодня.
Спросишь, что же нынче такого, что вдруг пишу ни с того ни с сего?
А оно возникло, и довольно неприятным образом, но об этом потом, ближе к концу, чтобы самою себя лишний раз не тревожить в ходе написания этого моего очередного послания.
Начну с текущих событий.
Продолжаю работать, кем и трудилась всю свою жизнь, и по-прежнему не устаю. Даже больше тебе скажу: с годами тело моё не перестаёт удивлять меня же самою и людей, на него смотрящих, свежестью своей формы и неуклонностью стремления к совершенству линий и поверхности кожного покрова.
Смотри — сейчас мне тридцать шесть и чуть-чуть сверху. Казалось бы, о какой такой красоте и гармонии в таком спелом возрасте для женщины, матери и жены может идти речь. Оказывается, может, и даже очень высокого звучания.
Рождение Мишеньки, про которое тебе от меня хорошо известно, не оставило для сотен глаз, отслеживающих мои натурные и физиологические изменения, ни единого негативного последствия в остатках и следах складок на коже или лишних отложений в самых подозрительных женских местах человеческого организма. Я у них и посейчас прохожу по разряду юных девушек для рисунка, лепки и живописки, они говорят, поискать ещё надо среди всего нашего состава натурщиков и натурщиц схожей грации и соизмеримой со мной статности пропорций.
Тазовая зона у меня после Мишеньки не раздалась вообще, как это бывает у большинства женской части населения Советского Союза, бёдра и между ними абсолютно сохранили прежний просвет треугольника, пальцы рук не утратили длинность и рельефную венозность по кистям, что так обожают выделять художники карандашом, а пальчики ног остаются всё теми же конфетными тянучками, которые хочется потрогать рукой и обжать со всех сторон, пробуя их на игрушечность и упругость.
Что ещё на эту тему?
Ещё такое. Мужики так и кружат, всякие художественные, в основном не наши строгановские, а те, что давно отучились, у каких свои мастерские имеются по большей части, и они давно все члены. Некоторые даже больше, чем простые члены, кто-то в правлениях, кто-то в академиях республиканской и большой, а у кого-то уже имеется давнее лауреатство по одной из наших тематик.
Шуринька, я всегда жила в уверенности, что средний женский возраст завершает своё земное существование в разделе мужских интересов и внимания к нему примерно после лет тридцати. Может, с каким-то небольшим довеском — как раз таким, в каком меня заманил к себе в жизнь мой супруг Леонтий Петрович. И я думала, что это уже самый край и что я, слава богу, туда успела. Дальше, как говорится, только всё хуже будет и безнадёжней. Было на моих глазах, правда, исключение, и это моя покойная мать в своём двуединстве с Пашей. Но там было деваться некуда, в основном ему самому, иначе бы остался ни с чем и на краю личного разрушения, при единственной надежде в виде медали за Прагу и крохотного инвалидного содержания от государства. А на деле, как ты помнишь сама, мечталось ему не о маме, а обо мне, и это лишний раз доказывает справедливость моих слов насчёт судьбы и предназначения женских лет.
Так вот, к чему веду.
Мужики эти бесконечные, как завидят меня, что на позе, что после неё, выискивают любой для себя повод зазвать на позирование в свою творческую берлогу. Сначала говорят, потом думают. Что замужем не замужем — этим даже не интересуются, как будто не собираются делать мне различные побочные варианты и предложения лечь к ним в постель вместо или после работы и оплаты. Говорят иногда такое, что уши дыбом встают от удовольствия и бесчисленных комплиментов. Называют кто богиней, кто Афродитой, а кто нимфой, гетерой или валькирией.
Про трёх предпоследних я выяснила и уже знаю, а про валькирию пока не успела, не в курсе значения этого слова. Кто такая, не знаешь, Шуринька? Это хотя бы похвала или поругание из-за моего отказа идти навстречу их зазывам и недвусмысленным намёкам на недопустимые позы лёжа в кровати. Если откровенно, я уже давно наловчилась вычислять, какие у кого из них намерения в отношении работы со мной. По глазам, улыбкам, по робости, по поеданию своим взором моих форм, по жадности самого взгляда, по незаметному тику лица, по лёгкой трясучке руками, по шевелению воздуха ноздрями и заигрыванию голосом. Причём, как ни странно, у многих художественная страсть ко мне запросто соединяется с мужской, похотливой и неистовой.
Один остановил в коридоре недавно, за руку взял, палец к губам своим приставил, и смотрит глазами в глаза, испытывает на проверку меня к нему. Просто жгёт насквозь и шумно так дышит верблюдом, предъявляет мне свою страсть, как игру затеял, высокохудожественную заманку.
Я подождала маленько, тоже без слов со своей стороны, и говорю ему, молчуну усатому-бородатому-бес-в-ребро.
Я:
— Если на девушку долго смотреть, то можно увидеть, как она выйдет замуж.
Он палец вниз ото рта отнял, и рот даже приоткрыл от моей остроумной неожиданности.
А я пошла дальше по коридору, в первый раз довольная, как ловко получилось не поддаться.
Короче, держусь пока. Потому что с Лео жизнь у меня идёт, в общем, без особых уклонов и колебаний. Он как крутился около меня колбасой, так и продолжает лелеять и придыхать вокруг.
Отношения наши постельные, как ни печально мне тебе про это рассказывать, постепенно спали почти что к нулевой отметке. Ему в этом году уже за шестьдесят один, и штык его притупился, думаю, уже бесповоротно. Как мужчина он и раньше особенно не выделялся повышенной силой и неутомимостью, как Пашенька мой бывший, и этот самый штык его больше стал напоминать теперь штырёк, вылепленный из перезрелой арбузной мякоти. Но зато сам он всегда обеспечивал домашнюю красоту и довольствие на самом повышенном уровне нашего быта.
Его пока оставили при должности, советник-посланник называется, и с машиной, и всё такое, но говорит, скоро, не исключено, проводят на заслуженный отдых. У них там, в иностранном ведомстве, такая, говорит, страшенная конкуренция за всякое высокое место, что только держись и не падай.
А сейчас особенно неприглядная картина началась, говорит, из-за событий в дружественной Чехословакии. Из-за танков, которые ввели туда советские войска и подавили восстание предателей и противников жизни при социализме. Многие полетели у них с высотки, с постов своих насиженных, что не углядели, наверно, за безобразиями, творящимися в соцлагере и его округе. Но сыну, говорит, моему пока ничего не грозит, потому что сын его накрепко повязан, как я поняла не из прямых его слов, а по глазам и по намёкам на потустороннее, с органами нашей безопасности, и такие места всегда надёжно охраняются партией и правительством — так что не сдвинуть с насиженных мест никого у них.
Дальше, бабушка, про насущное, про отношения как с супругом.
Пару лет назад, когда у него отступление в физическом отношении началось, я — если только это между нами — попыталась восполнить пробел в удовлетворении мужчиной, через Пашу снова, как ты понимаешь, больше было не через кого пока ещё. Знаешь, ведь как бы там ни было, лучше и сильней ощущений за всё это время не было у меня от никого как от него, несмотря и на ногу с протезом, и на недостаток руки его, и что уже расстались, и что говорить, по крупному счёту, стало больше не о чем, кроме Мишеньки нашего.