— Только подумай, что идет нам в руки! Богатство! Огромное богатство! Поверь, мы огребем столько денег, что девать будет некуда!
— Думаешь, я такого раньше не слышал? — рассмеялся Лавендер. — Ты мошенник, и я мошенник. И я не верю никаким посулам! Подавай мне наличную монету! Я ничего не желаю знать о твоих замыслах. Я наемник, а ты вор, и я нe спрашиваю тебя, что ты задумал… но, как бы то ни было, сначала деньги на бочку!
— У меня их нет, — признался Бенджакомин. Левандер встал.
— В таком случае нечего было отнимать у меня время, да еще и язык распускать. Теперь тебе придется заплатить за мое молчание в любом случае, наймешь ты меня или нет.
И тут они принялись жестоко торговаться.
Лавендер и в самом деле выглядел настоящим уродцем. Когда-то обычный, ничем не примечательный человек пустился во все тяжкие, чтобы стать воплощением зла. Грех — это тяжкий труд. Каждое усилие по его свершению оставляет след на лице человеческом.
Бозарт смотрел на него, беспечно улыбаясь, без малейшей тени презрения.
— Прикрой меня, пока я кое-что достану из кармана, — попросил Бозарт.
Лавендер словно не слышал его. Не достал оружия. Только большой палец левой руки медленно полз по ребру ладони правой. Бенджакомин распознал знак, но даже не поморщился.
— Посмотри, — велел он. — Планетарная кредитка.
— Я и не такое слышал, — недоверчиво ухмыльнулся Лавендер.
— Возьми, — коротко бросил Бозарт.
Авантюрист взял ламинированную карточку, и глаза его широко раскрылись.
— Настоящая, — выдохнул ой. — Настоящая!!! На этот раз его улыбка была почти искренней.
— В жизни ничего подобного не видел. Твои условия?
Мимо сновали ясноглазые энергичные олимпийцы в театрально контрастных, белых с черным, одеяниях, с самыми немыслимыми геометрическими узорами на шляпах и плащах. Но высокие договаривающиеся стороны не обращали внимания туземцев. Они были заняты своим делом.
Бенджакомин чувствовал себя в относительной безопасности. Он предложил в залог один год работы всего населения планеты Висла Сидерия в обмен на полный ассортимент услуг капитана Лавендера, бывшего офицера войск имперской морской пехоты в составе внутренней космической патрульной службы. Бозарт отдал закладную, с годовой гарантией. Даже на Олимпии были счетные машины, передававшие данные о каждой заключенной сделке на Землю: без этого договор считался недействительным. Теперь вся планета воров была обязана выполнять условия контракта.
«Ну вот, — подумал Лавендер, — первый шаг к возмездию сделан».
После исчезновения убийцы его народу придется расплачиваться возвращением к честной жизни.
Лавендер оглядел Бенджакомина со снисходительным, близким к клиническому сочувствием. Тот посчитал его взгляд выражением дружелюбия и ответил медленной, чарующей, неотразимой улыбкой. Кажется, получилось!
С облегченным вздохом он решил скрепить сделку братским рукопожатием. Мужчины лежали друг другу руки. Бозарт так ничего и не заподозрил.
5
Серая, серая, серая земля. Серая, серая, серая трава. От небес до небес серый цвет, и никаких чудес. Ни речки, ни ручейка, ни водицы, ни озерка. Ни горки, ни пригорка, одни холмы, серости полны. Сверху глазки смотрят ясно, мигают, смеются, хотят сорваться, полететь вниз, оглянись, может, найдёшь на земле звезду, да не одну…
Это Норстрелия.
Вся муть и тоска пропали без следа: труд, ожидание и боль…
Кудрявые овечки нежатся на травке и просят хлеба, не смотрят в небо, где бегут облака, глядя на них свысока, серый, серый, серый мира потолок…
Выбирай больных овечек, незнакомый человече, только, только, только тех; кто болен. Лишь чихни — планета новая, откуда ни возьмись, кашляни, и в вечность улечу на крыльях легких… Там, где ветерок гуляет, где живут одни лишь тролли, гномы да русалки. И тебе найдется место, слишком уж все ясно в мире том волшебном…
Вот так написано в книге, мальчик мой.
Если ты не видел Норсгрелию, значит, не видел. Если бы видел, не поверил бы глазам.
В картах она обозначена как Олд Норт Острелия.
Здесь, в сердце мира, находится ферма, охраняющая этот мир. Называется она «дом Хиттона».
Башни окружают ее, а между башнями протянулись провода, некоторые безвольно обвисли, некоторые сверкают неестественным блеском, которого не давал ни один известный на Земле металл. Башни ограждают открытое пространство. В самой середине этого пространства находится двенадцать тысяч гектаров бетона. Радары тянут свои щупальца под миллиметровой кожицей бетона, пронизывая каждый дюйм окружающего пейзажа, создавая причудливую паутину, опутавшую все бывшие владения Хиттона.
Ферма жила, развивалась, действовала. В центре раскинулось скопление зданий. Именно здесь Кэтрин Хиттон денно и нощно трудилась над выполнением задачи, порученной некогда всей ее семье. Теперь на ее плечах лежала оборона этого Мира.
Даже микроб не мог проскользнуть сюда, а тем более выбраться за пределы фермы. Еда доставлялась космическим передатчиком. Кроме Кэтрин; здесь жили только животные. Только от нее зависели их жизнь и благоденствие. На случай ее внезапной смерти от несчастного случая или нападения зверька у властей имелись полные ее записи, с помощью которых следовало немедленно начать обучение под глубоким гипнозом новых смотрителей и сторожей. В этом месте серые ветры, удравшие с холмов, резвились на сером бетоне, свистели в окнах башен, мели серую пыль. А наверху неизменно висела плененная, отполированная, ограненная луна. Ветер настырно ударялся в стены зданий, серых, как серый бетон, молнией мчался между домами и со свистом улетал обратно в холмы.
Остальная долина не нуждалась в камуфляже. Потому что выглядела совсем как обычный норстрелианскйй пейзаж. Только сам бетон был чуть подтемнен, производя на посторонних впечатление бедной, истощенной природной почвы. Вот и вся ферма, управляемая одной-единственной женщиной. Вместе они составляли пояс внешней обороны самого богатого мира, когда-либо созданного человечеством.
Кэтрин Хиттон выглянула из окна и подумала, что всего сорок два дня осталось до того славного часа, когда она сможет отправиться на рынок и вдоволь послушать, как играет джигу ярмарочный оркестр.
Ах, прогуляться в день базарный,
Полюбоваться на товары, Увидеть всех своих друзей, Спеть песенку повеселей…
Она с наслаждением втянула в себя прохладный воздух. Кэтрин любила серые холмы, хотя в юности повидала немало других миров. Немного постояв, она вернулась в здание, к животным и к своей работе. Она была единственной на свете матушкой Хиттон, а эти создания был и ее кисоньками.
Кэтрин медленно двинулась между рядами. Они с отцом вывели кисонек из земных норок, самых свирепых, крошечных, безумных норок, из тех, что доставили сюда с родной планеты. Те норки были обучены отпугивать других хищников, нападавших на овец, служивших источником струна! Но второй помет уже родился со сдвигом в мозгах. Последующие поколения были окончательными психами. Безнадежными. Жили лишь для того, чтобы умереть, и умирали, чтобы оставаться живыми. Таковы были кисоньки Норстрелии. Животные, в которых самым странным образом смешались страх и ярость, голод и похоть. Они жрали себя и друг друга, собственных детенышей и людей, любую органику. Они вопили от убийственного вожделения, считавшегося у них любовью. Они от рождения ненавидели самих себя убийственной, исступленной ненавистью и выживали только потому, что немногие моменты бодрствования проводили привязанными к лежанкам, каждая лапа по отдельности, чтобы не причинили вреда ни себе, ни другим. За весь их жизненный срок матушка Хиттон будила своих кисонек только на несколько минут, за которые они успевали спариться и убить. Да и то будила всего по две особи одновременно.
Весь день она переходила от клетки к клетке. Животные безмятежно спали. Питание поступало прямо в кровеносную систему, иногда они жили много лет, не просыпаясь. Она спаривала их, когда самцы находились на грани сна и яви, а самки — в таком состоянии, чтобы вынести ветеринарный осмотр. И своими руками отбирала детенышей у спящих матерей сразу после рождения. Потом лично кормила их первые несколько счастливых недель детства, пока не начинала проявляться их истинная природа: глаза краснели от бешенства, а бурлившие эмоции выливались в резких, вселявших ужас коротких криках, разносившихся по всему зданию. Милые мохнатые мордочки искажались злобными гримасками, сверкавшие безумием глаза непрерывно вращались, а клыки с каждым днем становились острее.
На этот раз она никого не разбудила. Вместо этого потуже затянула стягивавшие их ремни. Перекрыла приток питательных веществ. Дала стимуляторы замедленного действия, которые в случае внезапного пробуждения мгновенно выведут их из ступора и побудят к действию.
Наконец сама выпила сильный транквилизатор, откинулась на спинку кресла и стала ждать, когда прозвучит сигнал. Когда враг приблизится и раздается тревожный зов, она сделает то, что уже проделывала тысячи раз до этого.
Поднимет в лаборатории невыносимый шум.
И тогда пробудятся сотни норок-мутантов! А вместе с ними — и алчный голод, ненависть, ярость и вожделение. Тогда они начнут рваться, натягивая ремни, стараясь разделаться друг с другом, разорвать малышей и ее, свою матушку. Драться со всеми и вся, везде и всегда, делать всё, чтобы так продолжалось вечно.
И она это знала.
В самом центре комнаты находился тюнер. Довольно несложное реле, способное улавливать простейший ряд телепатических передач. Именно в этот тюнер поступали плотно сконцентрированные эмоции кисонек-пусенек матушки Хиттон.
Ярость, ненависть, голод, похоть разносились далеко за пределы выносимого и возможного, с невероятным усилением. А потом волновая частота, на которой распространялись эти телепатические сигналы, транслировалась с высоких башен, усеявших холмы вокруг долины, в которой находилась лаборатория. А луна матушки Хиттон, непрерывно вращаясь на своей оси, равномерно распространяла их на многие-многие мили. С этой граненой луны они попадали на спутники, целых шестнадцать спутников, очевидно, часть общей системы управления погодой. Они охватывали не только космос, но и близлежащее подпространство. Норстрелианцы предусмотрели все.
Короткие всполохи тревожной сигнализации появились на экране оповещения матушки Хиттон. Вот оно! Пришло.
Большой палец матушки Хиттон застыл на кнопке. Невыносимый шум наполнил комнату дикими воплями. Норки проснулись.
И в вой сирены включились писк, шуршание, шипение, рычание и ворчание.
И перекрывая все, раздался еще один звук, резкий, противный, похожий на перестук градин по льду замерзшего озера. Царапанье лап сотен норок, пытавшихся пробиться сквозь металлические панели.
Матушка Хиттон услышала клекот. Одной норке удалось освободить лапу. Очевидно, в это момент она пыталась перехватить собственную глотку: матушка распознала треск рвущегося меха, журчание льющейся из вен крови. Она попыталась уловить, когда смолкнет именно этот, отдельный голос, но не сумела. Остальные слишком шумели. Что же, одной норкой меньше.
И хотя то место, где она сидела, было частично защищено от телепатического реле, матушка, несмотря на возраст, поеживалась. Ей было не по себе от безумных грез, текущих сквозь нее широкой рекой. Восхитительная дрожь ненависти пронизывала матушку при мысли о существах, подвергавшихся утонченной пытке, где-то там, за границами Норстрелии, не защищенных встроенными в коммуникационные системы оборонительными устройствами.
Она ощутила давно забытую пульсацию вожделения.
Она жаждала вновь получить то, о чем давно забыла.
Корчилась в судорогах страха, испытанного всеми животными одновременно.
И где-то в самом отдаленном уголке мозга билась одна-единственная мысль:
— Сколько еще я способна вынести? Сколько еще? Господи Боже, будь милостив к своим людям в этом мире. Господи Боже, будь милостив ко мне, бедняжке.
Включился зеленый свет,
Матушка нажала кнопку на другой ручке кресла, ив лабораторию стал поступать газ. Впадая в бессознательное состояние, она смутно сознавала, что ее кисоньки-пусеньки тоже вот-вот отключатся.
Но она проснется раньше их и снова начнет круг привычных обязанностей: проверять, как чувствуют себя живые, убирать тех, кто сдох от сердечного приступа, укладывать поудобнее, перевязывать раны, ухаживать за живыми и спящими, спящими и счастливыми, совокупляющимися и живущими во сне… пока не прозвучит следующий сигнал, призывающий норок оборонять сокровище, ставшее проклятием и благословением ее родины.
6
Все шло по плану. Лавендер нашел нелегальный гиперпространственный корабль: немалое достижение, почти подвиг, поскольку все такие суда строго лицензировались и отыскать нелегала было поистине невозможной задачей, во имя которой целая планета мошенников была готова честно трудиться целый жизненный срок. Лавендер был с головы до ног осыпан деньгами, деньгами Бенджакомина.
Честное богатство планеты воров оплачивало подделки, огромные долги, фальшивые операции и сделки, данные о которых шли в компьютеры, данные о судах, грузах и пассажирах, почти незаметно вливающиеся в огромный поток коммерции десяти тысяч миров.
— Пусть платит за всё, — заметил Лавендер одному из своих сообщников, явному уголовнику и заодно норстрелианскому агенту. Пусть платит хорошие деньги за плохие дела. Трать побольше.
Как раз перед отлетом Бенджакомина Лавендер передал дополнительное послание, непосредственно через гоу-капитана, которые такие поручения, как правило, не выполняли. Но этот гоу-калитан был сменным пилотом норстрелианского космического флота, хоти, в полном соответствии с приказом, совершенно не походил на военного.
В послании говорилось о лицензии на планоформ: еще двадцать с лишним таблеток струна, стоимость которых окончательно поработит Виолу Сидерею на сотни, сотен лет.
— Можно даже не передавать этого. Ответ «да», — бросил капитан.
В рубку управления вошел Бенджакомин. Это противоречило правилам, но он на то и нанял этот корабль, чтобы нарушать правила. Капитан резко вскинул голову:
— Вы пассажир! Немедленно проваливайте отсюда!
— Но у вас на борту моя маленькая яхта, — возразил Бенджакомин. — Я здесь единственный посторонний.
— Убирайтесь. Если вас застанут здесь, придется платить штраф.
— Не важно, — отмахнулся Бенджакомин. — Я кредитоспособен.
— Неужели? — иронически осведомился капитан. — Даже настолько, чтобы расплатиться двадцатью таблетками струна? Навряд ли! Ни у кого не найдется столько струна!
Бенджакомин рассмеялся, представив горы таблеток, которые у него скоро появятся. Все, что для этого нужно: покинуть планоформный корабль, нанести удар, проскользнуть мимо кисонек и вернуться. Его сила и уверенность проистекали из. того факта, что теперь он твердо знал, как добыть богатство. Выписать закладную на планету в обмен на двадцать таблеток струна — сущие пустяки, если прибыль составит много тысяч к одному.
— Глупости, — буркнул капитан. — Так рисковать, и ради чего?! А вот если я расскажу вам, как пробраться в норстрелианскую коммуникационную систему… это, пожалуй, обойдется вам в двадцать семь таблеток.
Бенджакомин насторожился.
На какой-то момент ему показалось, что сейчас разорвется сердце. Все труды, годы тренировки, мертвый мальчик на пляже, игра на кредит, и теперь это неожиданное заявление!
Бозарт решил пойти ва-банк.
— Что вам известно? — прямо выпалил он.
— Ничего, — пожал плечами капитан. — Вы сказали «Норстрелия».
— Ну да. И что?
— Откуда вы догадались? Или знали? Кто вам сказал? — Но куда еще может кинуться человек в поисках несметных богатств? Если, конечно, сумеете унести ноги. Двадцать таблеток для такого человека, как вы, — ерунда.
— Это двести лет труда трехсот тысяч человек, — мрачно возразил Бенджакомин.
— Если вам такое сойдет с рук, у вас окажется куда больше двадцати таблеток, а ваш народ будет по уши ими завален.
И перед глазами Бенджакомина вдруг замелькали таблетки, тысячи, миллионы, миллиарды таблеток…
— Знаю.
— Ну а если ничего не выйдет, у вас еще есть карточка. — И это верно. Так и быть. Валяйте. Объясните, как попасть в систему, и получите двадцать семь таблеток. — Дайте мне карточку.
Бенджакомин упрямо мотнул головой. Он, опытный вор, знал все приемы своих собратьев. Но, подумав, понял, что настал решающий момент. Тот момент, когда приходится вступить в рискованную игру. Или — или. Придется в буквальном смысле поставить все на карту.
— Я отмечу ее и немедленно верну, — пообещал капитан.
В пылу возбуждения Бенджакомин не заметил, что карточка вложена в дупликатор, что операция была зафиксирована, что сообщение вернулось назад в Олимпийский центр и что закладная на планету Виола Сидерея будет зачитываться в определенных коммерческих агентствах на Земле последующие три сотни лет.
Бенджакомин получил карточку обратно и облегченна вздохнул В згу минуту он ощущал себя честным грабителем.
Если он погибнет, карточка сгорит вместе с ним, и его народу не придется платить. Если же выиграет, отсыплет капитану немного из своего кармана.
Бенджакомин сел. Гоу-капитан дал сигнал своим пинлайтерам. Корабль рванулся вперед.
Они двигались не больше получаса в реальном времени. Капитан надел на голову космический шлем, позволяющий чувствовать, осязать, предполагать верный путь от одной вехи до другой. Корабль уверенным курсом шел домой. Но нужно притворяться, что он ощупью находит дорогу, иначе Бенджакомин поймет, что попал в руки двойных агентов.