– Что вы сказали? – не понял Щеголев.
– Я устал. Я хочу в камеру, – побелевшими губами обронил Володя и начал подниматься со стула. – Я прошу вас... Оставьте меня в покое! Я же сказал вам, что это я виноват в ее смерти, я! Не трогайте меня больше, я вас прошу...
После того как его увели, они молчали. Долгие десять минут в их кабинете висела угнетающая тишина, нарушить которую не решался никто из них. Наконец, хмыкнув с деланой веселостью, Толик произнес:
– Слушай, а чего ты вообще прицепился к этой золотой завитушке?
– Не понял! – вытаращился Данила и пальцем у виска крутанул. – Совсем, что ли! Эта золотая хрень была зажата в руке убитой!
– И что?!
– Да ничего! Это же очевидно, что она ее сорвала с того, кто напал на нее!
– Ну! Получается, что с Востриковой! С ней же она подралась незадолго до смерти.
– Участковый утверждает, что у Востриковой не было ничего похожего. Кроме креста золотого на цепочке – ни единого украшения. Крест с цепочкой, кстати, был нами обнаружен. И больше ничего! Ни на самой Востриковой, ни в ее доме. Ни следа. Значит...
– Да ничего это не значит, Данила, – разозлился Толик, задвигав ногами так, что от его ботинок в разные стороны по линолеуму расползлись черные следы. – Она могла, уже упав, из травы эту вещицу зацепить. Ее могли в руку ей сунуть уже после смерти.
– Зачем?!
– Затем, чтобы навести нас на ложный след, к примеру.
– Кому нас наводить, если сознавшийся в ее убийстве библиотекарь эту ерунду в глаза не видел, а? – Щеголев глянул многозначительно в сторону коллеги. – Понимаешь, куда я клоню?
– Нет, – настырно замотал тот головой.
– К тому, что налицо противоречия, коллега. И ты только что сам их вслух озвучил.
– То есть?!
– То есть ты говоришь, что тот, кто ее убил, мог ей в руку сунуть эту безделушку с тем, чтобы навести нас на ложный след, так сказал?
– Приблизительно.
– И получается, что проделать это мог только Владимир, раз он и есть убийца. А он вещицы этой не узнал. И что выходит?
– Если Владимир этого не делал и у Востриковой ничего похожего в доме и на ней не нашли, то... Выходит тогда, что убитая подобрала ее с земли.
– Промашечка получается, коллега, – ядовито улыбнулся Данила. – Вокруг убитой трава, так? Так! Если бы, судорожно хватая пальцами вокруг себя, Углина выцарапала эту ерундовину с земли, то вместе с ней она стопроцентно зацепила бы пучок травы, и уж под ногтями-то у нее точно зелено было бы. А так ведь нет ничего. Ничего, кроме частиц кожи. Ее уложили на траву уже мертвую, Толик. Так же, как и в случае с этой девушкой. Эту вообще убили без особых проблем. Она даже не сопротивлялась, получается. Даже трава не примята! Будто в воздух ее поднял, задушил и уложил потом. Сволочь...
– Думаешь, библиотекарь оговорил себя? – сник Толик, нахохлился и смотрел теперь на Щеголева с явным неудовольствием. – А я уже отчитаться успел. Уже следаки вовсю работают.
– Вот пускай они и работают. И у тебя не должно быть никаких угрызений совести, раз человек явку написал. Просто... Просто не дает мне покоя эта деревня, вместе с участковым их. Это ведь... Это ведь он прикармливал девчонку, заставив прятаться в доме, пока лицо не заживет.
– Да ладно! – Толик аж с места подскочил, оттянув воротник на рубашке так, что отлетела верхняя пуговица. – Как это так, Данила??? Он что... против нас, получается?!
– Черт его знает, что получается. С одной стороны, он ее будто бы защищал. Сирота, говорит, заступиться некому, на нары загремит, уже никогда не очиститься ей потом.
– А он защитил!!! Вот урод! Да его привлечь надо! – раскипятился Толик и тут же полез под стол за оторванной пуговицей.
Уже сидя под столом, шаря по пыльному линолеуму, он с тоской прогундосил, что теперь Тамарка съест его за эту оторванную пуговицу. Что придумает не пойми что про страстную любовницу, про случайную встречу. И ведь повода не дает ей никогда, а она все равно сочиняет небылицы про своего мужа и его многочисленных любовниц. Задержался на работе – был на свидании. Чехол на заднем сиденье машины чуть сдвинут, непременно чей-то чужой зад по нему елозил, и непременно женский.
Теперь вот эта пуговица еще. Стопроцентно скандал на вечер обеспечен.
– Тяжело тебе с ней, – хмыкнул Данила, со сладкой негой в сердце вспомнив свою Леночку. – Ревнивая?
– Еще какая, – с красным от натуги и злости лицом Толик выбрался из-под стола, обдул найденную пуговицу, повертел ее в руках. – Может, к девчонкам из секретариата обратиться, а? Пришьют, и делов-то, как считаешь?
– Я считаю... – Данила вдруг развернулся к сейфу, открыл его и, порывшись в папках, вытащил файл с парой машинописных листков. – Слушай, я тут вдруг вспомнил.
– О чем?
– Ко мне после убийства Углиной является однажды Бабенко Павел Степанович и заявляет, что знает, кто стоит за убийством их односельчанки. Убедительно так говорит, доводы приводит.
– Да ну! Ну-ка, ну-ка, дай взглянуть.
Толик потянулся к файлу, но Данила резко убрал его себе за спину.
– Тут совсем не то. Тут развод чистой воды.
– Не понял!
– Здесь... – Данила тряхнул бумагами. – Развод чистой воды. И подготовил его наш замороченный участковый.
– И кого он разводить пытался?
– По его мнению, соучастницу убийства Марии Углиной – секретаршу их местной школы.
– Оп-па! А с чего такая убежденность, что она соучастница? Она что, проявила себя как-то? Или...
– Или! – поднял палец кверху Данила. – Она, со слов Бабенко Павла Степановича, является любовницей одного весьма интересного господина.
– Игоря, что ли, этого, как его, Хлопова?
– Да при чем тут Хлопов?! – досадливо поморщился Данила, швырнул файл на стол, откинулся на спинку стула. – И с чего ты вдруг о нем?
– Ну... Не знаю, вокруг него там любовные страсти кипят.
– А ты его видел? Видел! Хорош же, ну!.. Как тут страстям не разгореться, если в радиусе ста километров больше никого путевого. Нет, коллега, речь идет не об их односельчанине. А о жителе соседнего села. Бегала в то соседнее село наша секретарша Лялечка неоднократно. И неоднократно был замечен ее контакт с этим весьма интересным господином. Причем все указывало на то, что их отношения давно перешли из разряда дружеских в нечто большее.
– И чем же интересен сей господин?
Толик снова сделал попытку дотянуться до бумаг, спрятанных в файл, но Данила снова ловко смахнул их со стола и спрятал себе за спину.
– А господин этот интересен тем, что ранее был неоднократно судим. И если честно, то судимостей у него, как блох на бродячей собаке. Правда, сидел он в основном за грабеж, но ведь никогда не поздно переквалифицироваться, так?
Данила замолчал, давая возможность Толику переварить услышанное. Но молчал он как-то не так, с каким-то странным значением. То ли вопросов от него наводящих ждал. То ли сам в процессе рассказа до чего-то пытался додуматься.
– Если сидел, значит, сразу и убил? – не разочаровал его Толик, сказав именно то, что от него и ожидалось. – Так можно за шиворот всех ранее осужденных трепать и выбивать из них признательные показания. А вдруг расколется? Нет, брат Щеголев, эта версия твоего Бабенко не прокатывает. Да и что там на их две деревни всего один ранее судимый? Наверняка, если покопаться, еще можно пару-тройку отыскать.
– Можно, не спорю. Но вот тех, кто ранее ограбил одного весьма известного антиквара и скрыл потом от следствия все награбленное – больше нет. Один он такой – Георгий Иванович Степушкин. Один-разъединый не только на их две деревни, но и на весь район, а если покопаться, то и на всю область!
– То есть ты хочешь сказать... – Толик растерянно заморгал, потом с грохотом поставил локти на стол и впился пятернями в волосы, посмотрев на Щеголева почти что с ненавистью. – Ты хочешь сказать, что у этого уголовника имелось что-то из награбленного, что навело участкового на мысль, будто... Черт!!! Черт!!! Как все усложняется-то, Данила!
Последние слова он произнес едва не плача.
Снова он начинает, да?! Снова начинает придумывать такие остросюжетные версии, что следственные действия окажутся потом просто неподъемными не только для них двоих, но и для всего отдела. Вспомнил участковый о каком-то уголовнике, живущем по соседству, и что?! Бегала к нему на свидания секретарша из их местной школы, что с того-то?! При чем вообще эти двое?! Круг подозреваемых уже четко очерчен, имеются даже признательные показания одного из них. Зачем, для чего теперь, из-за чего?! Из-за какой-то мелкой золотой загогулинки, зажатой в руке убитой?! Да и хрен бы с ней! Она могла держать ее в руке с утра самого, могла с ней метаться по деревне, с ней же могла выяснять отношения со своей соперницей, а потом оказывать сопротивление возбудившемуся ее красотой библиотекарю.
Кстати...
– Я щас! – буркнул Толик и пулей выскочил из кабинета. Успел, правда, перед тем как дверь за собой захлопнуть, заорать на Данилу: – Не вздумай никому об этом вздоре говорить! Я щщас...
Рассеянно глянув ему вслед, Данила качнул головой и тут же потянулся к телефону. Он с самого утра ждал звонка от экспертов, да так и не дождался. То ли те не думали выполнять его просьбу, то ли совсем не шутили, сказав, что получит он материал лишь через магазин. Но уже час, как он ерзал на месте, ожидая результатов.
А их все не было!
А это было очень важно. Это могло в корне все поменять, все перевернуть с ног на голову. И хотелось того Толику или нет, но сведения, которых он ждал, могли заставить его откреститься от версии причастности Владимира к убийству.
– Але! – с ленивой небрежностью отозвались на другом конце провода.
– Сашок, это я, Щеголев, – заискивающим, противным самому себе голосом проговорил Данила. – Ну что там? Поднимал материалы?
– Ну, поднимал, – ответил тот, не меняя интонации и, надо думать, не меняя излюбленной позы – он любил раскачиваться на задних ножках своего стула, удерживая себя за край стола.
– И что, Сашок, не томи!!!
– Я те че сказал, Данилка-мастер? Ты забыл?
– А чего ты мне сказал? – прикинулся забывчивым Данила и тут же мысленно сосчитал всю свою наличность, включая мелочь во всех карманах.
– Я те сказал – дуй в магазин, купи чего-нить сладенького, печень после выходных взбесилась просто, подавай ей шоколада и все тут! И непременно горького, и непременно с миндалем! Усек? – Саша хихикнул и сказал кому-то мимо телефонной трубки: – Сидит, понимаешь, а у меня тут бомба в компе!
– Правда, Сашок?! Правда, что нашел?! – Аж голос подсел от догадки.
– А то! – самодовольно хмыкнул тот. И неожиданно похвалил: – А ты молодец, Данилка-мастер! Как это ты догадался-то? Мы тут все просто офигели, когда сопоставили!
– Так я иду?!
Он никак не мог нашарить ботинок под столом, который снял из-за мозоли на левом мизинце. Светло-серый, в тон брюкам, носок шлепал по пыльному полу, ботинка не было. Неожиданно вспомнилось нытье Толика про его Тамарку, способную устроить скандал из-за оторвавшейся пуговицы. Кстати, а не ее ли пришивать он кинулся? Вспомнилась милая тихая Леночка, которой даже мысли такие ни разу в голову не приходили. Если и случалось что-то подобное, то ему об этом ничего не известно. Она, выходит, молча их вынашивала, утилизируя потом незаметно для него из глубин своей чистой души.
Интересно, заметит, что он носок натоптал или нет?
– Ты иди, Данилка-мастер, сначала в магазин, а потом уже сюда. С пустыми руками даже не суйся, дверь на замке!
Сашок отключился. Данила выгреб всю наличность, включая мелочь, из карманов. Выходило негусто – три с половиной сотни. Можно было, конечно, и Толика привлечь – дело-то общее делали. Но тот как сквозь землю провалился. Точно, в секретариат махнул пуговицу пришивать. И рисуется там теперь в каптерке у девчонок голым волосатым торсом. Любил он повыпендриваться, слов нет – любил. Тамарка-то, может, и не зря бесится.
– Сашок, это я! – провозгласил Данила, осторожно ткнув коленкой в дверь. – Открывайте!
Сашок открыл и, прежде чем впустить, выхватил пакеты из его рук, внимательно изучил содержимое. Остался доволен приобретением, но шоколадку с миндалем, купленную Данилой, от общака сныкал. Сунул ее себе в карман рабочей куртки.
– Заходи, ясновидящий! – шлепнул он его по плечу, впуская в святая святых, в лабораторию. – Прикинь, все совпало. Кто бы мог подумать, что выстрелит через столько-то лет, и то фрагментом! Как тут не вспомнить про шило, Данилка!
– Шило, которое на мыло? – пошутил он, маршируя нетерпеливыми шагами, просачиваясь в сумрак рабочего помещения.
– Нет, которое в мешке не утаишь, – заржал во все горло Сашок и начал вытряхивать на бывший когда-то полированным стол принесенное угощение. – Мыло – это то, без чего куда-нить не влезешь. О, да ты щедр, батенька, как я погляжу!
На облезлый, растрескавшийся лак стола выпала банка недорогого растворимого кофе, пачка чая, упаковка рафинада – этого не заказывали, но Данила знал, это никогда не бывает лишним, это постоянно заканчивается. Потом был еще кулек шоколадных пряников, вафельный тортик, упаковка незатейливых шоколадных конфет, ну и та самая шоколадка, которую Сашок припрятал для себя.
Куртку рабочую он предусмотрительно снял, вывернув карманами внутрь и повесил в шкаф. Просеменил на коротких толстых ножках до угла, где на тумбочке красовался расписной самовар, также выклянченный у кого-то. Воткнул шнур в розетку, пошлепал полными ладошками себя по пухлым щекам.
– Сейчас мы с тобой, Данилка-мастер, чай станем пить. И разговоры говорить.
– Может, сначала разговоры, а, Сашок? – заныл Данила.
Ему не терпелось дернуть мышкой, чтобы сдвинуть с монитора хранитель экрана в радужных загогулинах. Там, именно там сейчас покоилось подтверждение всех догадок пожилого участкового, которого он – Данила Щеголев – всякий раз обижал и к словам которого относился без должного уважения.
Как он в прошлый раз ему сказал, желая отмахнуться? Ступайте или езжайте, точно не вспомнить, не мешайте работать? А Бабенко ведь тоже работал. И продуктивно, оказывается, работал! И не только за общее дело радел, но и за судьбу каждого, кто ему руку каждый день протягивал для приветствия, а кто и просто кивком отделывался.
Вдруг вспомнилось, как заваливался от сердечной немочи Бабенко на Сашин штакетник, как беспомощно ловил ртом воздух, чтобы отдышаться. Как потом, немного придя в себя, тут же поспешил за ним следом в дом Игоря Хлопова. Чтобы он, не дай бог, снова дров не наломал и людей не обидел дотошностью своей и неприятными вопросами. А ведь за сердце без конца хватался, сглатывал то и дело. Плохо ему было. И простить себе наверняка не мог, что не уберег девчонку. Прятал, прятал, караулил, караулил, и вот поди же ты...
И ушел потом, сильно сгорбившись, от него, молокососа непонимающего. И не звонит, и не приезжает, а с убийства уже несколько дней прошло. Может, слег?
– Разговор, Данилка, это конечно хорошо, – вытирая чашки серым от ежедневного использования полотенцем, промурлыкал добродушный толстяк Саша Минин. – Но о чреве тоже думать надо. За чашечкой-то оно сподручнее говорить, так ведь? А ты глянь пока в мониторчик-то, глянь.
Получив команду, Данила вцепился в мышь, шмыганув ею по затертому коврику. Экранная темнота с вычурными неоновыми бликами дернулась и разверзлась в стороны, обнажая фотографию невероятного по красоте золотого колье в россыпи мелких драгоценных камней.
– Оно?! – ахнул Данила, обессиленно опускаясь на вытертый задом Саши Минина стул.
– Оно, родимое, – удовлетворенно пробормотал Сашок.
Раздвинул, зашуршав, пакеты, поставил чашки на стол, щедрой щепотью всыпал в каждую заварки, пакетированный чай он не признавал. Влил по самую завязку кипятку, не поленившись притащить из угла самовар. Поболтал в чашках единственной ложечкой. Сколько себя помнил Данила, ложка всегда в лаборатории была одна. Их периодически покупали, приносили из дома, таскали из соседних кабинетов, все равно через пару недель оставалась одна и именно вот эта – серебряная с претенциозно изогнутой ручкой. Не терпит никакого сомнительного соседства, любил шутить Сашок, больно дорогая и вычурная.
– На вот, хлебни, – протянул он Даниле чашку. – Я тебе сахара две ложечки положил, хватит?
– Да-да, – рассеянно отозвался он, изучая фотографию сначала крупными фрагментами, а потом мелкими отсеками-капельками. – Ты молоток, Сашок! Ты просто не представляешь, что сотворил!
Пить чай, тем более когда в нем развернувшимися ошметками, будто листья карликовых кувшинок, плавали чаинки, он не хотел. И вообще он любил покрепче и послаще, и чашка чтобы была на пол-литра. А у Саши это что? Это баловство одно, а не чашки. На два глотка, причем на второй как раз приходилась чайная гуща.
– Вот отсюда? – ткнул пальцем Данила в крохотную золотую капельку на снимке возле застежки, сантиметрах в полутора от нее.
– Думаю, да, – кивнул Сашок, удовлетворенно жмурясь.
И чай ему понравился, и похвала Данилы льстила, и припрятанная шоколадка в кармане рабочей куртки душу согревала. А еще ведь были и пряники, и вафельный тортик. Хватит всем, и не только на сегодня.
– Второй такой по размеру и загибу нет, как видишь. С другой стороны эта загогулинка идет в другую сторону. Видишь, видишь? – Толстый пальчик Саши Минина ткнул в противоположную сторону.
– Вижу, Сашок! Это уже... Это уже не улика, скажу я. Это в самом деле бомба!
– Ага, ага, – покивал Сашок, посмеиваясь и с шумом прихлебывая из маленькой чашки. Как он ухитрялся при этом выцеживать чай и не поперхнуться его листьями, всегда и для всех оставалось загадкой. – Теперь тебе только и делов осталось, как придумать, каким образом эта ерундень оказалась в ручке у деревенской бабы, Данилка. Вещица-то не скажу, что бесценная, но дорогущая, страсть! В такой на ферму не ходят, поверь мне. Такие не на каждый званый ужин надевают.