— Когда они появятся, скажи, что искала меня для них, что у тебя возникло подозрение, когда ты увидела мою фамилию в платежной ведомости, и что пришла сюда навести справки.
Она кивнула.
— Я буду скрывать свою личность, они могут узнать мой голос, но я буду стоять на своем, поэтому ты скажешь им, что я — тот самый Джон Голт, которого они ищут.
Помедлив секунду, Дагни кивнула еще раз в знак согласия.
— Потом ты потребуешь и примешь те пятьсот тысяч долларов вознаграждения, которые они предложили за мою поимку.
Она закрыла глаза и снова кивнула.
— Дагни, — неторопливо заговорил Голт, — при их системе невозможно служить твоим ценностям. Рано или поздно, хотела ты того или нет, они должны были довести тебя до той черты, где единственное, что ты могла для меня сделать, это ополчиться на меня. Соберись с силами и сделай это, потом мы заработаем эти полчаса и, может быть, будущее.
— Сделаю, — твердо сказала Дагни и добавила: — Если это случится, если…
— Это случится. Не жалей об этом. Я не стану. Ты не видела сущности наших врагов. Теперь увидишь. Если мне придется играть роль пешки в спектакле, который убедит тебя, я охотно на это пойду и отниму тебя у них раз и навсегда. Ты не хотела больше ждать? О, Дагни, Дагни, я тоже не хотел!
Голт так держал ее в объятьях, так целовал в губы, что Дагни казалось: каждый предпринятый ею шаг, каждая опасность, каждое сомнение, даже ее измена — если это было изменой, — давали ей некое право на эту минуту. Джон увидел в ее лице напряженность удивленного протеста против себя самой, и она услышала его голос сквозь пряди своих волос, прижатых к его губам:
— Не думай сейчас о них. Не думай о страдании, опасности, врагах ни мигом дольше, чем необходимо для борьбы с ними. Ты здесь. Это наше время и наша жизнь, не их. Не старайся быть счастливой. Ты счастлива.
— С риском погубить тебя? — прошептала она.
— Не погубишь. Но да, даже с этим риском. Ты не считаешь это равнодушием, так ведь? Разве равнодушие сломило тебя и привело сюда?
— Мне… — и тут исступление правды заставило Дагни притянуть к себе голову Голта и бросить ему в лицо: — Мне было все равно, погибнем мы потом или нет, лишь бы увидеть тебя!
— Я был бы разочарован, если бы ты не пришла.
— Знаешь, что это такое — ждать, запрещать себе, откладывать на день, потом еще на день, потом…
Голт усмехнулся.
— Знаю ли? — негромко произнес он.
Дагни беспомощно уронила руки: она вспомнила о его десяти годах.
— Когда я услышала твой голос по радио, лучшую речь, какую только… Нет, я не вправе говорить тебе, что о ней думала.
— Почему?
— Ты думаешь, что я не приняла ее.
— Примешь.
— Ты говорил отсюда?
— Нет, из долины.
— А потом вернулся в Нью-Йорк?
— На другое утро.
— И с тех пор здесь?
— Да.
— Слышал ты обращения, которые они посылают тебе каждую ночь?
— Конечно.
Дагни медленно оглядела комнату, взгляд ее перемещался от городских башен за окном к деревянным балкам потолка, к потрескавшейся штукатурке на стенах, к железным ножкам его койки.
— Ты все время был здесь. Жил здесь двенадцать лет… здесь… вот так…
— Вот так, — сказал Голт, распахивая дверь в конце комнаты.
Дагни ахнула: вытянутая, залитая светом комната без окон в оболочке из поблескивающего металла, напоминающая маленький танцзал на подводной лодке, была лучшей современной лабораторией, какую она только видела.
— Входи, — пригласил ее с улыбкой Голт, — мне больше не нужно скрывать от тебя секреты.
Это было как переход в иную Вселенную. Дагни посмотрела на сложное оборудование, искрящееся в ярком рассеянном свете, на сеть блестящих проводов, на классную доску, исписанную математическими формулами, на длинные ряды предметов, созданных благодаря суровой дисциплине целеустремленности, потом на прогнувшиеся половицы и крошащуюся штукатурку мансарды. «Или — или», — подумала она; перед миром стоял такой выбор: человеческая душа в образе того или другого.
— Ты хотела знать, где я работал одиннадцать месяцев в году, — сказал Голт.
— И это все, — спросила Дагни, указывая на лабораторию, — приобретено на зарплату, — она указала на мансарду, — неквалифицированного рабочего?
— О, нет! На арендную плату, которую Мидас Маллиган платит мне за электростанцию, за лучевой экран, за радиопередатчик и еще несколько работ такого же рода.
— Тогда… тогда почему тебе приходилось работать путевым обходчиком?
— Потому что заработанные в долине деньги нельзя тратить за ее пределами.
— Где ты взял это оборудование?
— Я его спроектировал. Изготовлено оно на заводе Эндрю Стоктона. — Он указал на предмет величиной с радиоприемник в углу комнаты. — Вот тот двигатель, который был тебе нужен, — и усмехнулся тому, как она ахнула и невольно подалась вперед. — Можешь осмотреть, теперь ты не выдашь его им.
Дагни во все глаза смотрела на блестящие металлические цилиндры, поблескивающие катушки с проволокой, напоминающие ржавый предмет, хранящийся как священная реликвия в стеклянном гробу в склепе терминала Таггертов.
— Он поставляет мне электричество для лаборатории, — сказал Голт. — Никому не приходится задаваться вопросом, почему путевой обходчик расходует столько электроэнергии.
— Но если они обнаружат это место…
Голт издал странный, отрывистый смешок.
— Не обнаружат.
— И долго ты…
Дагни умолкла; на этот раз она не ахнула; представшее перед ней зрелище можно было встретить только с полным внутренним спокойствием. На стене, за механизмами, она увидела вырезанную из газеты фотографию. На ней была она, в брюках и рубашке, стоящая возле паровоза на открытии дороги Джона Голта. В улыбке были событие, смысл и солнечный свет того дня. Стон был единственной ее реакцией, когда она повернулась к Голту, но выражение его лица было под стать ее выражению на фотографии.
— Я был символом того, что ты хотела уничтожить в мире, — сказал он. — Но ты была для меня символом того, чего я хотел достичь. — Голт указал на фотографию. — Считается, что люди должны испытывать такое состояние раз, от силы два в жизни. Но я избрал его как постоянное и обычное.
Выражение его лица, безмятежная сила его глаз и разума сделали для нее это состояние реальным сейчас, в данную минуту, в этом городе. Когда он поцеловал ее, Дагни поняла, что их обнимающие друг друга руки держат свое величайшее достижение, что это реальность без тени страдания или страха, реальность Пятого концерта Ричарда Халлея, награда, которой они хотели, за которую сражались и заслуженно получили.
Раздался звонок в дверь.
Первой ее реакцией было отпрянуть, его — удержать ее, притянув поближе к себе, и подольше.
Когда Голт поднял голову, на лице его была улыбка. Он только сказал:
— Настало время не бояться.
Дагни последовала за ним в мансарду. Она услышала, как сзади защелкнулся замок лаборатории.
Голт молча подал ей пальто, подождал, когда она завяжет пояс и наденет шляпу, потом подошел к двери и открыл ее.
Вошли трое крепко сложенных мужчин в военной форме, каждый с двумя пистолетами на бедрах, с широкими, бесформенными лицами, с тупыми глазами. Четвертый, их начальник, был хрупким штатским в дорогом пальто, с аккуратными усиками, светло-голубыми глазами и манерами интеллектуала из службы связи с общественностью.
Хлопая глазами, он оглядел Голта, комнату, сделал шаг вперед, остановился, сделал еще один шаг и остановился снова.
— В чем дело? — произнес Голт.
— Вы… вы Джон Голт? — спросил он излишне громко.
— Меня так зовут.
— Вы — тот самый Джон Голт?
— Какой?
— Вы говорили по радио?
— Когда?
— Не позволяйте ему дурачить вас. — Металлический голос принадлежал Дагни, она обращалась к начальнику. — Он — тот самый Джон Голт. Я подтвержу это в управлении полиции. Можете продолжать.
Голт повернулся к ней, словно к незнакомке.
— Не скажете ли, кто вы и что вам здесь нужно?
Лицо его было таким же пустым, как лица солдат.
— Меня зовут Дагни Таггерт. Я хотела убедиться, что вы — тот человек, которого разыскивает вся страна.
Голт повернулся к начальнику.
— Хорошо, — сказал он. — Я — Джон Голт, но если хотите, чтобы я отвечал вам, держите свою доносчицу, — он указал на Дагни, — от меня подальше.
— Мистер Голт! — воскликнул начальник с необычайной оживленностью. — Для меня честь познакомиться с вами, честь и привилегия! Пожалуйста, мистер Голт, не поймите нас превратно, мы готовы удовлетворить ваши желания, нет, конечно же, вам не нужно иметь дело с мисс Таггерт, если не хотите, мисс Таггерт только старалась исполнить свой патриотический долг, но…
— Я сказал, уберите ее от меня.
— Я сказал, уберите ее от меня.
— Мы вам не враги, мистер Голт, уверяю вас, не враги. — Он повернулся к Дагни. — Мисс Таггерт, вы оказали народу неоценимую услугу. Вы заслужили высшую форму общественной благодарности. Позвольте теперь нам продолжать.
Успокаивающим движением рук он велел ей отойти назад, чтобы Голт ее не видел.
— Чего вы хотите? — спросил Голт.
— Нация ждет вас, мистер Голт. Мы хотим только возможности рассеять недоразумения. Только возможности сотрудничать с вами. — Рукой в перчатке он подал знак троим, половицы заскрипели, когда те молча принялись открывать ящики стола и чуланы — они обыскивали комнату. — Дух нации оживится завтра утром, мистер Голт, когда люди узнают, что вы нашлись.
— Чего вы хотите?
— Просто приветствовать вас от имени народа.
— Я под арестом?
— Зачем думать в таких устарелых терминах? Наша задача — лишь сопроводить вас на высшие совещания руководства нации, где ваше присутствие очень нужно. — Он сделал паузу, но ответа не получил. — Высшие руководители страны хотят просто посовещаться с вами и достичь дружеского взаимопонимания.
Солдаты не нашли ничего, кроме одежды и кухонных принадлежностей; не было ни писем, ни книг, ни хотя бы газеты, словно в этой комнате жил неграмотный.
— Наша цель — только помочь вам занять ваше законное место в обществе, мистер Голт. Вы, кажется, не осознаете своей общественной ценности.
— Осознаю.
— Мы здесь лишь для того, чтобы защитить вас.
— Заперто! — объявил солдат, ударив кулаком по двери лаборатории.
Начальник вкрадчиво улыбнулся.
— Что за этой дверью, мистер Голт?
— Частная собственность.
— Будьте добры, откройте ее.
— Нет.
Начальник развел руки жестом страдальческой беспомощности.
— К сожалению, у меня нет выбора. Приказы, понимаете. Мы должны войти в эту комнату.
— Входите.
— Это лишь формальность, пустая формальность. Ничто не мешает решить все по-хорошему. Прошу вас пойти нам навстречу.
— Я сказал — нет.
— Уверен: вам не хочется, чтобы мы прибегли к каким-то… излишним мерам. — Ответа не последовало. — Знаете, у нас есть полномочия взломать эту дверь, но, разумеется, делать этого мы не хотим.
Начальник подождал, но ответа не последовало.
— Ломайте замок! — отрывисто приказал он солдатам.
Дагни взглянула на лицо Голта. Он стоял с бесстрастным видом, она видела спокойные черты его лица, устремленный к двери взгляд. Замок представлял собой небольшую квадратную пластину из полированной меди без замочной скважины или каких-то принадлежностей.
Молчание и внезапная неподвижность трех скотов были невольными, пока орудия взлома в руках четвертого осторожно врезались в древесину двери.
Древесина поддавалась легко, на пол падали мелкие щепки, их усиленный тишиной стук походил на гром далеких орудий. Когда ломик взломщика коснулся медной пластины, за дверью послышался легкий, не громче усталого вздоха шелест. Через минуту замок выпал из двери, и она, содрогнувшись, подалась вперед на дюйм.
Солдат отскочил назад. Начальник, боязливо ступая, подошел и распахнул дверь. Им открылось черное пространство с неизвестным содержимым и непроглядной тьмой.
Все переглянулись и посмотрели на Голта; тот неподвижно стоял, глядя во тьму.
Дагни последовала за ними, когда они, светя фонариками, перешагнули через порог. Пространство за ним представляло собой длинную металлическую оболочку, там ничего не было, кроме куч пыли на полу, странной, серовато-белой пыли, которой, казалось бы, место среди развалин, где никто не бывал столетиями. Комната выглядела безжизненной, как череп.
Дагни отвернулась, чтобы они не увидели на ее лице знания, чем была эта пыль несколько минут назад. «Не пытайтесь открыть эту дверь, — сказал ей Голт у входа в электростанцию Атлантиды. — Если попытаетесь взломать ее, оборудование внутри развалится задолго до того, как дверь распахнется…» «Не пытайтесь открыть эту дверь», — думала она, но знала, что видит зримую форму заявления: «Не пытайтесь насиловать разум».
Солдаты, пятясь, вышли из лаборатории и продолжали пятиться в сторону мансардной двери, потом остановились в разных местах, словно оставленные отливом.
— Ну, что ж, — сказал Голт, взяв пальто и поворачиваясь к начальнику, — пошли.
Три этажа отеля «Уэйн-Фолкленд» были эвакуированы и превращены в вооруженный лагерь. Охранники с автоматами стояли на каждом повороте длинных коридоров с бархатными дорожками. Часовые с примкнутыми на винтовки штыками занимали свои посты на площадках пожарных лестниц. Дверцы лифтов на пятьдесят девятом, шестидесятом и шестьдесят первом этажах были заперты на висячие замки: одна дверь и один лифт были оставлены как единственные средства доступа, их охраняли солдаты в полной боевой готовности. В вестибюлях, ресторанах и магазинах на первом этаже околачивались странного вида люди: одежда их была новенькой и дорогой, неудачной имитацией одежды обычных постояльцев, портило все это то, что она плохо сидела на крепких фигурах и оттопыривалась там, где одежде бизнесменов нет причин оттопыриваться, а одежде телохранителей — есть. Группы охранников с автоматами стояли у всех входов и выходов отеля, а так же у стратегически важных окон на прилегающих улицах.
В центре этого лагеря, на шестидесятом этаже, в так называемом королевском номере отеля, среди атласных портьер, хрустальных светильников и скульптурных цветочных гирлянд сидел в парчовом кресле одетый в рубашку и широкие брюки Джон Голт, одну ногу он водрузил на бархатную подушечку, руки заложил за голову и глядел в потолок.
В этой позе его застал мистер Томпсон, когда четверо охранников, стоявших у двери номера с пяти утра, распахнули ее, чтобы его впустить, и заперли снова.
Мистер Томпсон испытал краткий приступ беспокойства, когда лязг замка отрезал ему путь к отступлению и оставил его наедине с пленником. Но он вспомнил газетные заголовки и радиоголоса, объявлявшие стране с рассвета: «Джон Голт найден! Джон Голт в Нью-Йорке! Джон Голт присоединился к народному делу! Джон Голт совещается с лидерами страны, работает для быстрого решения всех наших проблем!» — и убедил себя, что верит в это.
— Так, так, так! — весело заговорил он, подходя к креслу. — Стало быть, вы тот самый молодой человек, который заварил всю эту кашу… О, — внезапно произнес он, когда пристальнее взглянул в наблюдавшие за ним темно-зеленые глаза. — Что ж, я… очень рад познакомиться с вами, мистер Голт, очень. — И добавил: — Я — мистер Томпсон.
— Здравствуйте, — сказал Голт.
Мистер Томпсон рухнул в кресло, эта резкость наводила на мысль о непринужденном деловом отношении.
— Только не думайте, что вы под арестом или еще какой-то ерунды. — Он обвел рукой комнату. — Сами видите — это не тюрьма. Видите, что мы обращаемся с вами достойно. Вы значительный человек, очень значительный, и мы это знаем. Чувствуйте себя, как дома. Просите чего угодно. Увольняйте любого лакея, который вам не понравится. И если вам неприятен кто-то из вооруженных ребят снаружи, скажите только слово, и мы пришлем другого ему на замену.
Он выжидающе умолк. Но ответа не получил.
— Мы доставили вас сюда лишь затем, чтобы поговорить с вами. Не хотели делать это так, но вы не оставили нам выбора. Вы все время скрывались. А мы только хотели получить возможность сказать вам, что вы совершенно неверно нас поняли.
Он с обезоруживающей улыбкой развел руками. Голт молча смотрел на него.
— Вы произнесли отличную речь. Вы превосходный оратор! Вы сделали кое-что для страны, не знаю, что или почему, но сделали. Людям как будто нужно кое-что, чем вы обладаете. Но вы думали, мы будем категорически против этого? Вот тут вы ошибаетесь. Мы не против. Лично я считаю, что многое в этой речи имело смысл. Да, сэр, считаю. Конечно, я не согласен с каждым вашим слово, но что из того? Вы же не ожидаете, что мы будем соглашаться со всем, верно? Расхождение во мнениях — вот что движет делами. Я всегда готов изменить свое мнение. Готов выслушать любой довод.
Он приглашающе подался вперед. Но ответа не получил.
— Мир в ужасном беспорядке. Как вы и говорили. В этом я с вами согласен. У нас есть точка соприкосновения. Можно начать с нее. Необходимо что-то предпринимать. Я только хотел… Послушайте, — неожиданно выкрикнул он, — почему не даете мне поговорить с вами?
— Вы говорите со мной.
— Я… в общем… в общем, вы понимаете, что я имею в виду.
— Полностью.
— Ну?.. Ну, что вы хотите сказать?
— Ничего.
— Что?
— Ничего.
— О, да будет вам!
— Я не искал разговора с вами.
— Но… Но послушайте!.. У нас есть темы для обсуждения!
— У меня нет.
— Послушайте, — заговорил мистер Томпсон после паузы, — вы человек действия. Практичный человек. Еще какой! Я не совсем разобрался в вас, но в этом уверен. Разве вы не такой?