Иван разозлился на Жагина, но виду не показывал. На повестке стояли более серьезные задачи.
— Договаривайтесь с администрацией! — попросил. И Насте: — А ты можешь сходить к дедушке!
— Ой, спасибо!
Настя обрадовалась и скрылась за ширмой менять простыню на одежду. Через минуту она уже выходила из купе Ивана.
— Час у тебя, — напутствовал человек-ксилофон. — Нам еще репетировать!
После того как она исчезла, Иван еще раз попросил импресарио сделать все возможное, чтобы концерт состоялся.
— Сделаю все, что смогу!
Глядя в могучую спину этого большого человека, Иван пытался понять, что происходит с ним самим. Он не знал… Душа продолжала мучиться, но ответов не давала. Но Иван подумал, что смысл дороги заключается в том, чтобы привести человека из пункта А в пункт Б. А что там в пункте Б, знать дороге не дано!.. А в том, что он дорога, то есть Вера, Иван Диогенович не сомневался.
Жагин соединился с полковником Крутоверховым и объяснил ему, что хочет провести в городе еще один концерт.
— Не разрешаю, — коротко ответил полковник.
— На каких основаниях?
— Дестабилизация в городе.
— Я ничего в газетах не читал.
— Сначала человеческие трупы, потом птицы, — пояснил полковник. — Слухи нехорошие… Опять-таки имущество испорчено.
— За имущество мы заплатим, зал восстановим, — пообещал импресарио. — А слухи… Он же артист! Иллюзия!
— Вот и Гаврила говорил — иллюзия! Прозектором служил Гаврила…
— Простите, не понял?..
— Нет, ничего… Возьмите разрешение в администрации. Тогда я не буду против.
— Спасибо, — поблагодарил Жагин, разъединился и провел отросшим ногтем указательного пальца по списку приглашенных, дойдя до строчки «Шмакова Валентина Карловна, жена губернатора».
Он соединился с ней и поведал о проблемах артиста.
— Я бы хотела бы повидаться со святым Ивааном! — почти расплакалась женщина. — Мой муж не ночевал дома!
— Государственные дела, — попробовал успокоить Карловну Жагин.
— Встреча с Ивааном! — настаивала женщина. — После нее будет и разрешение, и целевое вливание денег.
Она приехала на служебной машине. Опять в черном, толстенькая, забралась, хватаясь за поручни, в вагон, глотнула наспех коньяка и прошла к Ивану Диогеновичу.
Увидев его, тотчас бросилась на колени и поцеловала руку.
— Как вы, наверное, страдаете, — предположила женщина, глядя Ивану в раскосые глаза.
— Мои страдания не напрасны, надеюсь.
— Я уговорю мужа, чтобы он разрешил выступление, — затараторила Карловна. — Хотя было множество звонков сверху, чтобы администрация края прекратила вашу деятельность немедленно!
— Что вы хотите?
— Святой Иваан, — взмолилась женщина. — Расскажите мне все о смерти! Только правду! Одну правду…
— Все еще боитесь умереть?
— Боюсь, — призналась Карловна честно.
— Вы знаете, что такое апноэ?
— Это когда ночью останавливается дыхание на несколько минут?
— Абсолютно точно.
— У меня папа от этого умер, — призналась Карловна. — И со мной такое случается. Муж говорит, что не дышу по ночам, тогда он меня тычет в бок локтем.
— Вы помните, я говорил о бесчисленном количестве Вселенных?
— Конечно! Я каждое слово помню.
— При каком-то случае апноэ ваше дыхание уже не возобновится, муж проспит или еще что… Он обнаружит вас утром мертвой и холодной…
Валентина Карловна вскрикнула от ужаса.
— А в другой Вселенной вы проснетесь рядом с ним как ни в чем не бывало.
— А в этой он меня похоронит и уйдет спать с этой потаскухой Весниной?
— Вам-то что! Вас там уже не будет. Как вам нет никакого дела до остальных Вселенных. А в этой Вселенной ваш муж на самом деле умрет на этой самой Весниной!
Карловна случайно радостно улыбнулась.
— А совсем в другой — проснется рядом с вами.
— Было бы здорово! — согласилась Карловна. — Я столько слышала и читала про эти параллельные Вселенные. Столько фильмов о них, фантастических.
— Никаких параллельных Вселенных не существует! — жестко осадил женщину Иван. — Нет в мире геометрии! Только человеку кажется, что все по законам математики и геометрии!
— А как же?
— Все создано по закону Импровизации! Представьте, что вы несете в каждой руке по авоське с бананами. Гроздья бананов. Вот так и Вселенные — гроздьями!
— Но а смерть в этих гроздьях?
— Нет ее.
— Ну, умерла я здесь от апноэ, проснулась в другом мире…
— Вы можете проснуться девочкой шести лет, Валечкой Шмаковой.
— Я Хенке по отцу. Мы из немцев. Шмакова по мужу.
— Проснетесь девочкой Хенке.
— И опять буду проживать такую же жизнь заново?
— Кем был ваш отец?
— Военным. Мы часто переезжали с места на место.
— Где он познакомился с вашей матерью?
— В Новосибирске.
— А до Новосибирска где он служил?
— Я не уверена… Кажется, в Казахстане…
— А если бы он женился на какой-нибудь Уйгуль, а не на вашей матери? Родилась бы девочка Валя с раскосыми, как у меня, глазами.
— Да, — припомнила губернаторша. — Мама рассказывала, что в Казахстане у отца была женщина.
— Не женившись на Уйгуль, ваш отец сделал выбор, породив другую Вселенную. В этой Вселенной вы Валентина Шмакова и в другой Валентина Шмакова, только с раскосыми глазами. И, умерев от апноэ, вы проснетесь, возможно, девочкой с раскосыми глазами. И так бесчисленное количество вариантов. Собственно говоря, есть Вселенные, где вы родились мальчиком. И это еще не все. Об остальном я попытаюсь рассказать на последнем своем выступлении.
Валентина Шмакова напряженно думала и фантазировала. Ей показалось, что она поняла человека-ксилофона. Лицо ее просветлело.
— Сучка эта Веснина! — проговорила.
— Что, простите? — не расслышал Иван.
— Нет-нет, ничего, — смутилась Карловна. Она потянулась губами к руке Ивана и поцеловала бледную кожу с причмокиванием. — Будет вам разрешение и финансирование полное. Я объясню вашему продюсеру, что нужно делать… — В дверях она спросила: — А почему у него голова такая большая?
— Большой человек! — объяснил Иван.
— Очень большой, — согласилась Карловна. — До свидания, отец Иваан.
После встречи с женой губернатора Жагин начал действовать. Он связался с руководством филармонии и объявил, что завтра состоится последнее выступление человека-ксилофона. В филармонии подтвердили, что у них уже есть на это официальное распоряжение от властей и уже начаты работы по приведению сцены в надлежащее состояние.
Жагин позаботился об усилении охраны мероприятия, договорившись об этом с полковником Крутоверховым. О снайперском выстреле продюсер решил промолчать.
— Помогу, — пообещал полковник.
— Хотите пару билетов? — предложил импресарио. — Для жены, дочерей?
— Нет, спасибо, — отказался главный полицейский города. — Беснуйтесь без моей семьи. — И разъединился.
А потом Жагина стошнило. Он еле успел добраться до раковины. Отдышался и увидел в блевотине какие-то крошечные домики, как из игрушечного набора, светофоры, деревья, автомобильчики…
Каким-то образом я умудрился сожрать детскую игру, решил импресарио. Он даже пальцем потрогал выблеванное. Потом смыл все в канализацию. Посмотрел на себя в зеркало, на свою чудовищно огромную голову, и подумал, что скоро умрет.
В дверь постучали.
Охранник рассказал, что московским поездом в Ковров прибыла его бывшая главная звезда личным вагоном.
— У нее что, концерт здесь? — удивился Жагин.
— Не знаю, — пожал плечами охранник. — Вас к себе просит.
— Агрессивна?
— Нет, наоборот, мила как никогда.
— Со своим протеже?
— В том-то и дело, что совершенно одна. Ну, естественно, с домработницей.
— Естественно… Придется сходить!
У него вновь заболела голова. Он забросил в рот пригоршню таблеток, разгрыз их и проглотил, не запивая.
Андрей Васильевич почувствовал, как голова растет. Ему показалось, что он услышал треск расходящихся костей. Почему-то вспомнил кота Помазка. Потом Образиночку, дочь свою, словно наяву увидал. Опять подумал, что скоро умрет и встретится с дочкой и котом… А пока он привычно взял себя в руки и отправился на встречу со своей бывшей артисткой, Народной СССР. По пути встретил красивую юную девушку. Понял, что это новое увлечение Ивана Диогеновича.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте…
Интересно, куда делась старая Анастасия? — подумал импресарио, шагая по шпалам к одиноко стоящему вагону его бывшей артистки.
— И зачем ты полезешь себе в ухо? — поинтересовался Викентий.
— Вы не шутите? — уточнила Настя.
— Какие шутки, — почему-то злился Яков Михайлович, крепко сжимая в руках пластинку. Оглянулся и, увидев, как старуха жадно доедает котлеты, заорал: — Прекратите есть, Загладина! Вы умрете не от Альцгеймера, а от обжорства!
— Вы не шутите? — уточнила Настя.
— Какие шутки, — почему-то злился Яков Михайлович, крепко сжимая в руках пластинку. Оглянулся и, увидев, как старуха жадно доедает котлеты, заорал: — Прекратите есть, Загладина! Вы умрете не от Альцгеймера, а от обжорства!
Старуха не обиделась, вытерла губы салфеткой и поинтересовалась:
— А десерт?
— Вам что тут, пансионат для ветеранов сцены? — разъярился психиатр. — Десерт ей подавай! Надеюсь, «Фернет Бранка» выпьете рюмочку?
— Что это? — запросила информацию старуха.
— Ликер на травах, для улучшения пищеварения.
— Буду.
— Я вам укол сейчас сделаю, Загладина! — пригрозил Яков Михайлович. — Весь следующий год спать будете!
— Обойдусь без ликера, — согласилась она, ничуть не обидевшись.
— Здесь люди в ухо собираются залезать! — не мог успокоиться Яков Михайлович. — А всякие старухи!..
— Так ты можешь объяснить зачем? — настаивал Викентий.
— Нет, не могу, — Яков Михайлович старался дышать глубоко, пытаясь успокоиться. — Есть вещи, которые объяснить невозможно. Я чувствую, что это необходимо сделать. Именно после этой процедуры все пойдет по-другому. Мы выиграем темп! — И оборотился к Викентию: — Отведи Загладину… Ну, к этим… К однокурснику моему. Пусть немного поспит.
— Я не хочу! — взмолилась старуха. — Я не могу больше спать! К милости призываю!..
Несмотря на ее мольбы, Викентий взял Загладину под руку и повел в спальню.
Споткнувшись о ноги хозяев, старуха вскричала «Здесь покойные!», но была уколота в мягкое место снотворным и обмякла в руках человека-дятла. Викентий осторожно уложил ее в постель и, закрыв накрепко дверь, вернулся к остальным.
— Вы уже делали это? — поинтересовалась Настя.
— Вы имеете в виду, лазил ли я в собственное ухо?
— В мое вам вряд ли удастся влезть! — усмехнулась Настя.
Якову Михайловичу было не до шуток, он поскреб ногтем по пластинке, и Настя, закусив губу, сжала колени. Задышала сквозь сжатые зубы, покраснев щеками от прилившей к коже крови.
— Желаете побаловаться? — поинтересовался Яков Михайлович. — Можно устроить! С участием двух трупов и старухи!
— Извините, — проговорила Настя, прикусив до крови губу.
— Так-то! Шутит она! — все еще бесновался Яков Михайлович. — Викентий, раскури мне сигару!
— Да, отец.
Яков Михайлович сделал три глубокие затяжки и молвил:
— Поехали!
Психиатр разделся догола, сложив вещи на спинку стула, и, велев сыну следить за девушкой пристально, начал процесс. Он лег на пол и лежал так с полчаса. Казалось, что ровным счетом ничего не происходит. Грудная клетка психиатра мерно вздымалась и опускалась. Насте стало скучно и одиноко. Она принялась думать, что сама виновата в разрушении отношений с Иваном. Что, собственно говоря, страшного, что у него появилась какая-то девчонка? Все мужчины одинаковы, и им необходимы отвлечения от главной темы… Ее прекрасные глаза засверкали набежавшими слезами. Но здесь Настина память выдала ей короткий, полный ужаса сюжет о том, как человек-ксилофон хотел ее смыть, растворить в бульоне своего тела безвозвратно, и в ее живот тяжелым камнем вернулся страх.
Она отвлекалась, а между тем грудная клетка Якова Михайловича вдруг поникла на глазах, как будто из-под кожи вытащили ребра. Плечи, будто мячики, лопнули, заставив неразвитые мышцы обвиснуть. Вслед за ними и локти размягчились до разогретого пластилина, а костяшки пальцев рук растянулись вдоль вен и сосудов. Приблизительно то же самое произошло и с нижней частью тела. Бедра и суставы ног опали, словно их выжгли, и даже мужское отличие спряталось внутри кожного покрова, как черепашья голова.
Настя зачарованно смотрела на происходящее и вспоминала, что еще не так давно наблюдала подобную метаморфозу превращения Ивана в человека-ксилофона. Господи, подумала она. Иван не один такой!!! Есть еще люди, которые наделены миссией. Есть разные дороги к одному событию, и не известно, чья короче! Анастасия Ольговна подумала, что, вполне возможно, прожила главную часть своей жизни, исходя из ложных предпосылок.
Между тем изменения в анатомии Якова Михайловича происходили стремительно. Левое ухо увеличилось на глазах, становясь похожим на граммофонную трубу с широким раструбом.
И вслед за этим, прошамкав искривленным ртом с перемешавшимися в нем зубами «я готов», Яков Михайлович закинул правую, словно резиновую, руку с пластинкой в ухо и начал внедрять ее все глубже и глубже. За правой рукой последовала левая, а потом у психиатра разом провалились глаза, и голова стала исчезать в ухе, будто череп заглатывала огромная анаконда.
Викентий наблюдал за происходящим с восхищением, приоткрыв рот, как птица клюв.
— Бесподобно, — проговорил он.
Настино сердце бешено колотилось, а душа была напугана и вместе с тем восторженна от созерцания происходящего события.
Сантиметр за сантиметром ухо поглощало Якова Михайловича, пока не вывернуло психиатра наизнанку отдельными внутренними органами наружу.
Потрясенная Настя разглядывала, как вздымаются его легкие — дырявые и коричневые, прокуренные сигарным дымом. Бордовое сердце, обвитое сосудами, словно веранда плющом, стучало неровно, будто собиралось остановиться. Из уха торчала часть мозга, лобная его часть, серого, как и полагается, цвета. Борозды были глубоки, как расщелины в раскаленной пустыне.
— Он сделал это! — воскликнула потрясенная Настя.
— Вы сомневались в моем отце? — Лицо Викентия светилось гордостью.
— Он тоже Вера? — спросила Настя, глядя, как от внутренних органов исходит в атмосферу пар.
— Какая Вера? — не понял молодой человек.
— Как и человек-ксилофон?
— Бросьте вы эти сказки! Какая Вера… Вера в кого, во что?!! Мой отец непостижим, и задача его непостижима для человечества!
— Тихо! — попросила Настя.
— Что такое?
— Тише!!!
Они замолчали, напряженно вслушиваясь. Из глубины уха, сначала едва различимо, потом все более нарастая, зазвучала музыка. Едва слышная, она постепенно подрастала, а потом вовсе стала угадываться мелодия. Боже, вдруг поняли оба. Это же песня «Валенки». И не задом наперед, а как положено, естественно. Игривый, а вместе с тем нежный голос пел куплет за куплетом. «Валенки, да валенки… стареньки… придет миленький…» И конечно, это исполнение не принадлежало Руслановой… Голос все усиливался; проснулась старуха Загладина и запросила, чтобы ей открыли дверь, дабы не опозориться и справить малую нужду в подобающих условиях. В потолок забарабанили, а потом внезапно прекратили. И старуха перестала проситься до ветру. Неожиданно из-за двери Загладина запела старческим голоском, стараясь попасть в куплет песни:
— Ой ты Коля, Коля-Николай, сиди дома, не гуляй…
А потом и Настя не удержалась. И третьим голосом:
— Не ходи на тот конец, ох, не носи девкам колец.
Дальше — больше. Востроносый Викентий, дергая головой, поддержал фальцетом:
— Чем подарочки носить, лучше валенки подшить…
А затем и весь пятиэтажный дом, в полном своем составе проживающих, подхватил припев:
— Валенки, валенки, эх, не подшиты, стареньки.
И загрохотала песня на весь район, будя разухабистым припевом квартал за кварталом, пока не восстал весь город со словами:
— Нельзя валенки носить, не в чем к миленькой ходить!..
Пели все, кроме двух немых и глухого осветителя Лаврентия Сергеевича. И менты проснулись, и пожарные орали во все горло, бродячие собаки подвывали губернатору, тискающему Марину Веснину, и мэру города, и отцу Исидору, громогласно заявляющему небесам о валенках. Дрожали в домах стекла, готовые вылететь наружу, гнулись деревья на бульварах и аллеях, а над Ковровом неслось разудалое:
— Валенки, да валенки, ой, да не подшиты, стареньки. Нельзя валенки носить, не в чем к миленькой ходить…
И детский сад номер пять по улице Дзержинского присоединился к беснующемуся в творческом экстазе городу. Дети картавили, а многие не выговаривали по малолетству половину букв алфавита, но это им не мешало почти кричать сплоченным хором:
— Ой ты Холя, Холя-Нихолай, тиди дома, не гуяй. Ваенки, ваенки, ой, да не пашиты, стаеньки…
И Жагин пел, открывая рот все непомерно разрастающейся головы, и человек-ксилофон со всеми, и Народная СССР, прибывшая ночью в город, заснувшая в бигуди, с маской из китового семени на пухлых щеках, пела задорно, как в молодости.
А когда песня закончилась, город в полном своем составе, счастливый и умаявшийся, заснул сном праведников, а наутро у всех замечательное настроение обнаружилось. А про хор и позабыли.
Лишь четверо в этом городе бодрствовали той ночью.
Старуха Загладина, закончив петь, сообщила об отсутствии необходимости выходить по малой нужде.