Викентий завороженно смотрел на сцену, слегка подергивая кончиком острого носа.
Крутоверхов звонил в дверь Марины Весниной. Она открыла. Вся трясущаяся, в полупрозрачном пеньюаре, привалилась к стене.
— Он т-там, — показала на спальню и икнула.
— Мертвый? — спросил Крутоверхов.
— Кажется, д-да… — опять икнула.
Губернатор лежал на животе, голым задом к потолку. Его кожа оставалась почти розовой, и полковник сунул два пальца ему под шею, к кадыку. Тишина. Переворачивать не стал до прибытия экспертов. Выругался негромко. Его опасения, что без ЧП не обойдется, подтвердились.
Крутоверхов пошел на лестничную клетку, оставив сотрудников в квартире. Проходя мимо все еще икающей Марины, полковник потрепал ее по плечу:
— Оденьтесь! Сейчас здесь будут десятки человек!
Он набрал дежурного ФСБ и подтвердил ситуацию 201.
Один из охранников важного лица в ложе получил сообщение в ухо и наклонился к охраняемому, коротко подтвердив:
— Умер.
Тотчас в зале запикали пришедшими сообщениями десятки мобильных телефонов.
Владельцы аппаратов прочитали одинаковое сообщение: «Губернатор умер».
Высокопоставленная публика слегка зашумела.
Важный человек чуть слышно проговорил:
— Умер… Все умирают. Сладко умер. Жизнь продолжается, а вместе с нею — концерт.
— Спасибо, — поблагодарил человек-ксилофон, вывернув лицо в сторону ложи.
Народной СССР все это очень понравилось. Прямо все внутренности встрепенулись.
Валентина Карловна очнулась и, хлопая глазами, таращилась на сцену.
— Все будет хорошо, — успокоил ее Иван Диогенович. — Он умер, как я и говорил, раньше вас. А знаете почему?
— Да, святой Иваан, — почти проскулила Карловна. — Смерти нет. Есть только ее пример…
— Абсолютно точно! — подтвердил человек-ксилофон. — Давайте переходить к существу!
Настя ударила молоточками по инструменту, извлекши из него ноту «си», и спертый в зале воздух мигом исчез, оставляя пространство напоенным прохладой и озоном, будто после грозы собрались на полянке туристы.
Зрители подумали, что наконец включились несуществующие кондиционеры.
— Эпиграфом нашей встречи я бы сделал такое утверждение: если вы идете по дороге и, посомневавшись немного, поворачиваете направо, а не налево, то вместе с этим выбором вы рождаете новую Вселенную, где вы, возможно, свернули все же налево.
Народ у экрана обшутил эпиграф: мол, губер уже сходил налево!
— Вот и сильный мира сего, сделав выбор в пользу продолжения концерта, породил новую Вселенную, в которой концерт отменен или еще что произошло. Каждый из нас за свою жизнь плодит сотни тысяч Вселенных, по одной, когда делает любой выбор. Несколько лет назад губернатор решал, заехав в Ковров, где отобедать. У мэра или в частном ресторане? Жена мэра готовит неважно, да и мэр болтлив. В общем, губернатор сделал выбор в пользу ресторана, где и повстречал Марину Веснину, на которой сегодня и умер…
Взрыднула Карловна. Она сразу же попыталась взять себя в руки, заткнув кулачком рот.
— В другой Вселенной, — продолжил Иван, — губернатор без особого удовольствия отобедал у мэра, был им заболтан до одури и никогда не познакомился с любовницей. Он мог бы сейчас сидеть рядом с женой, а в будущем стать полпредом Президента… Конечно, он им стал в одной из Вселенных. А в третьей похоронил свою половину!
В зале сидели действительно умные люди. Для них вывод человека-ксилофона хоть и был любопытен, но никак откровением не стал. Как на лекции по квантовой физике.
Настя взмахнула молоточками и заиграла фугу Баха. Настроение в зале тотчас переменилось. Сознание олигархов, политиков и всего зала вдруг слилось воедино, создав нечто подобное коллективной душе, и с невероятной скоростью устремилось сквозь космическую Бесконечность. Это сознание вдруг сконцентрировалось в маленьком ребенке, просыпающемся в своей кроватке ночью.
Мальчику Вите было страшно. Он всегда боялся ночи, особенно в чужом городе, потому что за окнами качаются черные деревья, а крыша дома скрипит. Вите очень хочется по малой нужде, но страх сковывает, и он забирается с головой под одеяло. Он также страшится позвать мать. Она очень не любит, когда ее будят. Мальчик говорит себе, что если не встанет с кровати, то непременно описается и за это будет очень стыдно. Тогда Витя встает и, трясясь от страха, добирается до уборной, а потом, сделав свое дело, стремительно бежит в свою комнату и бросается, счастливый, под одеяло… А потом все сначала. Вите страшно, потому что за окнами качаются черные деревья, а крыша дома скрипит. Ему очень хочется по малой нужде, но страх сковывает, и он забирается с головой под одеяло. Мальчик говорит себе, что если не встанет с кровати, то непременно описается и за это будет очень стыдно. Он повторяет это про себя множество раз, а потом чувствует, как постель наполняется горячей жидкостью. Мальчик ощущает себя несчастным.
Человек-ксилофон ослабил напряжение, и постепенно общественная душа зала расслоилась по прежним телам на множество душ.
Зрители словно очнулись. Они ощупывали себя, словно вспоминали. Вот это было круто! — решил каждый про себя. Детские ощущения, доставшиеся вдруг солидным дядям и тетям, неожиданно обнулили их собственную значимость, добавили простого счастья и заставили напрячься, чтобы лучше слышать человека-ксилофона.
Народ также испытал радость перевоплощения и тихо выражал свой восторг словами «бляха-муха», просто «бля», «клево» и т. п.
Народная СССР вообще до сей поры никогда не представляла себя мальчиком, а потому подумала, что Жагин гений, что нашел такого лектора-гения! Ей хотелось, чтобы представление длилось бесконечно. Она щелкнула замочком сумочки и, положив в рот мятную конфетку, поудобнее устроилась в кресле.
— На самом деле, — пояснил Иван Диогенович, — это всего лишь пример дуализма. В природе Импровизации дуализм встречается крайне редко. Полярности хоть и существуют, но крайне редки. Скорее, между полярностями и существует вечность с ее вариативностью. Мальчик мог и не захотеть писать и проспал бы, не просыпаясь, до утра. Или он вскочил с кровати чуть позже, преодолев себя, и обмочился на бегу. Все это примитивные раскладки по Вселенным. Мальчик обязательно проживет все возможные ситуации с этой ночью. Но это не значит, что я говорю про параллельные Вселенные. Ничего параллельного нет, если говорить о мирозданиях. Представьте себе обезьяну! — Иван изменил гармонию ксилофона, словно затормозил музыку, растягивая время. Все в зале и на площади тотчас представили себе обезьяну. — У обезьяны карандаш. Обезьяна неистово чертит грифелем по бумаге немыслимые фигуры, заполняя лист каракулями, нагромождая их друг на друга, слой на слой. Вот это произведение и есть нечто похожее на действительность. Импровизационность без эстетики. И вообще, эстетика — человеческое понятие. — Люди, сидящие в зале, казалось, начинали воспринимать человека-ксилофона. Пусть не на сто процентов это понимание относилось к их прекрасным мозгам, но чувственное понимание дополняло серое вещество успешно. — Так устроено Мироздание, как отобразила его обезьяна. Конечно, приблизительно и только в мизерной части его. Эти каракули — словно папиллярные линии на ваших ладонях. Только у каждого человека они уникальны, а во Вселенной бесконечное множество повторов. И мы бесконечно повторяемся, вдруг внезапно переходя с одной каракули на другую, совсем не ощущая этих переходов…
Настя ударила молоточком по бруску, извлекши из него ноту «ре».
Сознание зала вдруг вновь сделалось коллективным, метнулось по уголкам Вселенной и вернулось в тело маленькой африканской девочки по имени Тамбуси. Чернокожая, сверкающая на солнце, как эбонит, она шла по узенькой тропинке к своей деревне, перенося на голове сосуд с водой. Внезапное нападение голодной львицы застало Тамбуси врасплох. Она не успела даже вскрикнуть. Львица знала свое дело и нежно сомкнула челюсти на горле девочки… Весь зал ощутил ужас приближающейся смерти, легкую боль от клыков, врезавшихся в нежную плоть, а потом наступающее забытье… И следом вновь: Тамбуси идет к своей деревне, несет воду, а изголодавшейся львице вдруг попадается навстречу детеныш косули. Львица даже не почувствовала запаха девочки, и Тамбуси пришла в деревню целехонькой.
И опять групповое сознание подверглось делению на составные, а составные, в свою очередь, заняли привычные места. Здесь зал не выдержал и зааплодировал неистово. Если Народная СССР никогда не представляла себя мальчиком, то государственные мужи уж точно не фантазировали себя девочками. Тем более негритянками. Ну, может быть, за исключением министра культуры, у которого была очень развита фантазия.
Народ на площади хлопал в ладоши от души. Люди перестали жевать шаурму и покупать воздушную вату. Население Коврова замерло, уставившись тысячами глаз в магический экран.
И опять Иван Диогенович волею своей собрал души воедино и вновь отправил их в Африку, где по тропинке шла не девочка Тамбуси, а мальчик Витя, только здесь его звали Абидеми, что означает «рожденный без отца». Он не несет на голове воду, он поймал несколько змей, которых обменяет на еду и необходимые вещи. Все добытое он отдаст матери… И тотчас следующий вариант завладел общим сознанием: одна из змей укусила мальчика в бедро, оглушительная боль, так что зал вскричал, как и вся площадь, потом забытье… И опять девочка Тамбуси идет к своей деревне с кувшином воды на голове…
Настя, пережившая с залом все то же самое, по мысленному приказу Ивана Диогеновича ударила молоточком по ноте «ми», но промахнулась, попав по двум брускам одновременно. От случившейся какофонии аудитория очнулась до времени, ощущая в своих душах многополярное расслоение. Например, важный человек за бронированным стеклом ложи чувствовал себя одновременно и мальчиком Витей, и его двойником Абидеми, в придачу еще и негритянкой Тамбуси, да и про свою настоящую сущность он не забыл. Со остальными зрителями дело обстояло точно так же.
Настя прицелилась и теперь точно попала в ноту «ми».
Все вновь стали самими собою и, пережив недоумение, перемешанное со страхом, вновь зааплодировали артисту.
Даже Валентине Карловне Шмаковой на время удалось забыть о смерти мужа. Она глазела на сцену и шептала многократно:
— Святой Иваан! Святой…
— Если бы отец мальчика Вити, — заговорил человек-ксилофон, — после срочной службы согласился поехать работать водителем в дружественную африканскую страну, то он бы там мог познакомиться с местной женщиной, которая родила бы ему мальчика Абидеми. Выбери он этот вариант, не выбери — отец Вити своим сомнением родил несколько Вселенных. Нерешительность плодовита! В одной из Вселенных он погибает еще до рождения сына, которого, если вы помните, зовут Абидеми, то есть «рожденный без отца», а в другой родилась девочка Тамбуси, совсем от другой женщины. И отец Вити до старости будет крутить баранку машины. Главное — мы должны понимать, что всё — и Тамбуси, и Абидеми, их матери, их деревня, страна, мир, Вселенная — лишь производная от мальчика Вити. А он, в свою очередь, — производная выбора своего отца… — Иван сделал паузу. — И следовательно, вы все, сидящие в этом зале, все, слышащие меня, вы проживете жизни и мальчика Вити, и негритянки Тамбуси, их отца и жен его возможных!.. — Иван сделал паузу, чтобы информация усвоилась, и, убедившись, что рассказ бетоном лег в мозги зрителей, продолжил: — Этот рассказ записан в ячейки вашей памяти и стал причиной рождения тысяч Вселенных, в которых вы абсолютно вариативны. Вы проживете столько жизней и судеб, что нет такой цифры, в которую они уложатся!
Иван Диогенович почувствовал некое сомнение в зале. А здесь еще и Валентина Карловна поползла к сцене, перелезая через сидящих в проходе, как медлительная игуана.
— Святой Иваан! — приговаривала. — Мессия!..
Из правительственной ложи последовало указание, чтобы бедную женщину перехватили по пути, вывезли из филармонии и приняли все необходимые действия медицинского характера. Охрана бросилась исполнять указание, а пока в зале атмосфера немного разрядилась, зрители заговорили между собой, обмениваясь впечатлениями.
Из-за кулис вышел Митя и поставил перед головой Ивана Диогеновича стакан со свежим апельсиновым соком. Человек-ксилофон через трубочку вытянул содержимое и поблагодарил:
— Спасибо, Дмитрий Константинович!
Карловну схватили и понесли на выход. А она кричала почти театрально:
— Ах, оставьте меня! Я жена губернатора!!!
И в зале, и на площади в едином порыве доброты своей подумали: «Уже нет!»
Яков Михайлович сидел с багровым от злости лицом. Он перебрал пальцами десяток шприцев в нагрудном кармане пиджака, но понимал, что нужного химического соединения от галлюцинаций с собой нет. Он уже отчетливо понимал, что наш ответ Чемберлену в должной мере не состоится. Но то, что двери будут хлопать так, что многие останутся без пальцев, так это будьте спокойны. И мышь способна убить слона.
— Папа, — произнес Викентий почти возвышенно. — Вечная жизнь!
— Какая для дятла вечная жизнь!!! — прошипел психиатр. — Птичья тушка сгнивает за неделю!
— Тогда и для уха вечность заказана? — ответил Викентий, улыбнувшись презрительно.
— И я про то же! — стиснул зубы Яков Михайлович. Он совершенно запамятовал о наклеенной бороде и зачесал лицо с такой неистовостью, что волоски полетели в разные стороны.
— Мужчины! — призвала Настя. — Я же говорила, что моя бабушка похлеще этого дядечки была! Уж такую белиберду в голову засунет, что потом тыщи платить людям приходилось, чтобы с нее ее же собственный сглаз снять! Какое бессмертие! Какие перевоплощения?!! Сеанс надувательства!
— Ты откуда взялась? — злобно хмыкнул Яков Михайлович. — Ты из моего уха! А изначально — из пластинки, записанной шиворот-навыворот!
— И что же?
— Сто лет прошло, — напомнил психиатр.
— Так здесь все объяснимо, потому что материально, — нашлась Настя. — Ухо — материально, пластинка — материальна, и я… Ну, вы, мальчики, и сами могли убедиться!
Рокоток разговоров в зале стих, и Яков Михайлович успел подумать о том, что цыганка права. Все логично, никакой импровизации! Да и поздно уже что-то возвращать…
Настя извлекла из ксилофона нежное трезвучие. И зал вместе с площадью устремился в Космос. И совсем не дальним оказалось путешествие. Здесь, у нас, совсем рядом, в Солнечную систему.
— Здесь была планета Фаэтон, — сообщил Иван, показав гипотетическую орбиту несуществующего объекта. — Она погибла от удара космического тела почти такого же размера, как и сама планета. На ней была цивилизация… В этой Вселенной в достатке почти идентичных нашей планетарных систем, и там Фаэтон до сих пор крутится вокруг Солнца, и в свое время к нам пожалуют с этой планеты гости, а мы им верить не будем, говоря, что планета Фаэтон разрушена миллионы лет назад… — Зрители увидели огромный и величественный Юпитер. — Господь пожаловал нам это небесное тело как защиту. Юпитер притягивает к себе большинство скитающихся небесных тел, обломков Фаэтона и других планет. У Фаэтона такого защитника не было…
Напряжение в зале вновь ослабло, так как все серьезные люди об этом хорошо знали и даже в планетарии побывали, и не только в московском. Важный человек в ложе даже отвлекся и вспомнил, что не высказал Президенту своего мнения об одном важном деле.
— Я показал вам Солнечную систему не информации ради, а только как преамбулу к воспоминаниям о прошлой лекции, в которой я говорил, что если лететь, лететь через множество Вселенных, то мы обязательно долетим до идентичной планеты с таким же названием Земля. Там будем находиться мы. Сотканные из тех же атомов, рожденные от тех же отцов и матерей, дышащие с нами в унисон, говорящие с нами в унисон те же слова, даже икающие синхронно. На идентичной планете в данный момент в городе Коврове проходит концерт, на котором вы все собрались. Человек в ложе также задумался сейчас о деле, которое не обсудил с Президентом…
— Только не надо, пожалуйста, вдаваться в детали дела! — попросили из ложи негромким, но властным голосом.
Кое-кто в зале захихикал.
— И таких идентичных нашей планет в Мироздании великое множество…
— Не совсем логично, — все услышали голос министра культуры. — Где логика? То вы говорите об Импровизации с большой буквы, а потом сбиваетесь на множественность идентичностей! Непонятно! Какая импровизация в идентичностях?
«Выеживается! — подумали в зале. — Намекает, что может быть более серьезным министром, чем культурным!»
— В музыке всего семь нот, — напомнил человек-ксилофон. — Но импровизаций из этих семи нот бесчисленное количество — десять в пятнадцатой степени; возможно, куда вариативней импровизация, чем в шахматах. Я уж не говорю о музыкальной индийской традиции, где в каждой ноте семь тонов… Наша планета Земля даже не нота в теле Бесконечности! В звене повторяющихся идентичностей она всего лишь невидимая помарка. Мушиный след. И цивилизация, к которой мы себя относим, есть лишь наш субъективный взгляд на цивилизацию.
— Насколько я понимаю, — включился в беседу господин Меликян, — цивилизацию от нецивилизации отличает возможность прогресса мыслительного процесса?
Супруга биржевого гения считала мужа одним из самых выдающихся умов на планете. Счастливая, она сейчас улыбалась, предвкушая «фехтовальный поединок» с артистом-вещуном.
— Вы удивитесь, насколько далеки от истины! — ответил Иван. — Это лишь для человека ум является каким-то критерием чего-то! Успеха, самолюбования и тому подобного. Кстати, далеко не для всех! Духовность, гармония гораздо значимее в других культурах!