Маринка привезла сына, Никитку, матери. Кто был отцом ребенка, никто не знал, даже тетя Рая. Она посмотрела на внука и чуть не умерла на месте от горя: мальчик был худой, заброшенный и неприкаянный. Смотрел под ноги и молчал.
– Мам… – начала Маринка, потом махнула рукой – мол, что с тобой разговаривать, сама все видишь, заволокла маленький чемоданчик в квартиру, быстро чмокнула Никитку в щеку, как клюнула или укусила, махнула рукой и уехала – такси она даже не отпускала. Тетя Рая, поглощенная созерцанием мальчика, внука, даже не спросила, куда Марина поехала и вернется ли…
Потом она ожила, очнулась, забегала. Опять набрала клиентов-пациентов, купила новые сапоги и носилась с утра до ночи, как лошадь, которой вожжа попала под хвост. Работала, как каторжная, похудела, только глаза горели адским пламенем. Полыхали от любви, страха и ответственности.
Накормить, постирать, одеть, купить. Марина не объявлялась и денег, которых тетя Рая сначала ждала на праздники, не присылала. Тетя Рая даже не знала, где дочь – в Москве или в каком другом городе. Хотя про дочь она вспоминала редко. Никитка. Все мысли крутились вокруг него, только о нем она думала. Разобрав его вещички, тетя Рая долго плакала – все было ношеное, старое и какое-то нищенское. Маринку тогда, при встрече, она не разглядела толком, и не знала – в богатстве, за которым гналась, живет дочь или в бедности. Но судя по всему, в нищете.
– А мама уехала искать папу? – спросил однажды Никита.
– Не знаю, мой хороший. Не знаю, – ответила тетя Рая.
– Когда приедет?
– Скоро, очень скоро.
– А скоро – это когда?
Тетя Рая не ответила. Что она могла ответить?
Сначала было тяжело – тетя Рая отводила Никиту к Ольге Петровне, пока бегала на работу, но долго так продолжаться не могло. Ее безумная дочь оставила ей только свидетельство о рождении ребенка, где в графе «отец» стоял прочерк. Тетя Рая не могла устроить внука даже в садик. То есть устроила, спасибо старым связям – заведующую знала давно, знала ее вены, в которые только она могла попасть с первого раза. Никиту взяли в группу, но незаконно.
– Что мне делать? – спросила тетя Рая, когда заведующая сказала, что берет его до первой проверки.
– Оформляй опекунство.
– Как это? При живой матери? – ахнула тетя Рая.
– А где она? Мать-то?
Тетя Рая кивнула. Но понадобился еще год, за который тетя Рая ничего не услышала от своей пропавшей и пропащей дочери – ни звоночка, ни весточки, – чтобы пойти в органы опеки.
Что было самым сложным? Нет, не хождение по кабинетам, не очереди, а то, что ее дочь Мариночку признали как бы пропавшей без вести – ушла и не вернулась. Все сроки прошли.
Тетя Рая тогда накрыла на кухне нехитрый стол, поставила бутылку водки, нарезала черный хлеб крупными ломтями и позвонила соседкам. Ольга Петровна и Валентина пришли почти сразу. И сразу все поняли. Они выпили, не чокаясь, как за покойника. Закусили хлебом. Долго молчали, выпили еще. За стенкой во сне тихонько постанывал Никита, как будто ему было больно, как будто он тоже все почувствовал и понял. И страдал. Ворочаясь, сбивая одеяло, обливаясь во сне невидимыми слезами по маме, которую уже почти не помнил. А девушка с фото, которое стояло за стеклом серванта в комнате бабушки, – Маринка в длинном платье, красивая, с лентой «выпускник» через плечо, дерзкая, уверенная в себе, – была совсем ему не знакома. Вот ни капельки.
– Это кто? – спросил Никита, показывая на фотографию.
– Твоя мама, – ответила тетя Рая.
Никита засмеялся, решив, что бабушка шутит.
– Вот оформила. – Тетя Рая продемонстрировала соседкам бумагу на опекунство.
– Ну и слава богу, – ответила Ольга Петровна. – Давно пора.
– Теперь он вроде как сирота, – поджав губы, собираясь заплакать, сказала тетя Рая.
– Да, если с тобой что-то случится, он сиротой и останется, – отозвалась Валентина.
– Типун тебе на язык, – оборвала ее Ольга Петровна. – Что с Раей случится? Руки-ноги есть. Ничего. Вырастит.
– Да, – решительно кивнула тетя Рая, – выращу.
И слово сдержала. Растила, кормила, воспитывала, ставила на ноги, как могла и как умела. А умела она только одно – любить этого мальчика, подкидыша, холить и лелеять это яичко с тонкой скорлупой, которое ей подкинула мать-кукушка, хоть и родная дочь, прости господи.
Тетя Рая ходила в церковь, ставила свечи за здравие Никитки и за упокой Маринки. Она поверила, заставила себя поверить в то, что дочь умерла. Не просто бросила сына, а умерла, поэтому не приезжает, не присылает даже рубля, не звонит. Умерла. Только это может быть уважительной причиной. Батюшка, которому тетя Рая рассказала про Маринку, запретил ей ставить свечку за упокой. Ругался. Сказал, что грех это большой. Тетя Рая покивала, отмаливала грех каждое воскресенье, но продолжала ставить свечу за упокой, хотя ни она сама, ни Маринка крещеными не были. Только тетя Рая никому этого не говорила. А ее и не спрашивали.
Однажды, когда Никитке было уже лет девять, большой мальчик, тетя Рая подскочила на кровати от его крика.
– Мама, мама! – кричал Никитка.
– Тихо, мой золотой, тихо, я здесь, – подбежала к нему тетя Рая и гладила по голове.
Мальчик успокоился, замер под теплой рукой.
И после этого тетя Рая перестала ставить свечи за дочь, поняла, что Маринка жива, что где-то ходит и дышит. Раз мальчик ее зовет, значит, жива. Испугалась тогда тетя Рая очень. И боялась каждый день – что однажды Маринка появится на пороге квартиры и заберет у нее Никитку. Тетя Рая думала об этом все время и накаркала, накликала, призвала беду.
Маринка появилась на пороге – помятая, с жуткими размалеванными губами, страшная. От нее пахло вокзалом, блевотиной и потасканным женским телом.
– Привет, Никитос, – сказала Маринка.
От этого «Никитоса» у тети Раи остановилось сердце, она чуть не потеряла сознание, а ее мальчик, ее любимый внук кинулся к этой чудовищной грязной женщине обниматься. Он целовал ее в размалеванные щеки, опухшие глаза и нарисованные губы.
– Мама! – кричал он, как тогда, ночью.
Тетя Рая не смогла видеть эту встречу и ушла в комнату. Легла, чтобы не упасть. Хотела уснуть, просила о забытьи… Маринка на кухне хлопала дверцей холодильника.
– Мам, а где мне спать? – разбудила ее Маринка.
Их комнату тетя Рая сразу, как только въехали, разделила на две половины, поставив посередине большой книжный шкаф. Та часть, которая была от окна, стала Маринкиной, а та, что ближе к коридору, – ее, Раиной. Маринке она поставила диванчик, а себе – полутораспальную кровать. За эти годы ничего в планировке не изменилось. В бывшей «детской» половине, на диванчике, спал Никитка. И теперь оказывалось, что третьего жильца класть некуда.
Тетя Рая отдала Маринке с Никиткой свою кровать, на которой никогда не спал мужчина, и ушла за шкаф. Легла на пол, потому что на Никиткин диванчик нельзя – детский же, пахнущий ребенком. Нельзя осквернять такую святыню. Нельзя даже пачкать своим старым телом. Утром она встала, как всегда – в пять утра. В семь наклонилась над внуком, чтобы разбудить его в школу.
– Мммм, – Никитка натянул одеяло на голову.
– Вставай, в школу опоздаешь, – сказала тетя Рая.
– Пусть не идет, – пробурчала Маринка, и Никитка счастливо прижался к боку матери и засопел, досматривая свой самый счастливый в жизни сон.
Тетя Рая плакала всю дорогу, пока шла до поликлиники. Уже на рабочем месте накапала себе валокордина – старая жизнь закончилась, началась новая, от которой не пойми чего ждать. Все зря, все рухнуло. Бог ее не услышал. Он и не знал о ее существовании – не крещеная ведь.
Она продолжала работать, бегать. Домой возвращалась поздно, уходила рано. Ведь все видела, все, но ничего не сделала.
Маринка водила каких-то гостей. Вечные пьянки, гулянки. Никитка как будто приклеился к матери и стал полноценным участником загулов. Засыпал на кухне, где придется. Лишь бы с мамой. Тетя Рая пробиралась на свою половину, ложилась на пол и ждала утра. Сон если и приходил, то был мучительным, кошмарным, слава богу, что недолгим. Сердце все время кололо, болело, разрывало грудную клетку. Никитка начал прогуливать школу, Маринке было наплевать. Мальчик, золотой бабушкин внук, вставал часов в одиннадцать, ел что придется, потому что то, что оставила ему бабушка, сжирали гости в виде закуски. Тетя Рая пробовала прятать еду, но Маринкины мужики всегда находили и котлеты, засунутые под подушку, и кастрюлю с макаронами, которую она прятала в шкаф. Забулдыги, воры, засранцы. Ее квартира, дважды купленная, выстраданная ценой здоровья, превратилась в притон, в хлев. И Никитка в этом жил.
И тогда тетя Рая, лежа на полу, скрючившись, пожелала: «Лучше бы Маринка тогда умерла». И как подумала, стало страшно. Ведь пожелала дочери, живой, родной, смерти. Да так сильно, так отчаянно, как будто проклятие наслала. Только было непонятно – на кого. На себя ли, на дочь ли? И кто будет расплачиваться?
По утрам Рая нахлобучивала старый парик – свои волосы давно выпали, почти лысая ходила, – плохой, давно не мытый, приглаживала его руками и сидела так несколько минут. Все думала – когда беда случится? Сегодня?
И когда случилась – не удивилась. Она пришла вечером с работы, надеясь, что Маринкины гости уже разошлись, и пошла на цыпочках на кухню – хоть чаю, хоть кипятка пустого попить. На кухне было чисто, Маринка жарила картошку. Трезвая, умытая.
– Мам, картошку будешь? – спросила она.
– Буду, – ответила Рая.
Маринка положила ей картошки, налила чай. Села напротив. Рая поела, осоловела и раскисла.
– Мам, ты что-то совсем замоталась, – начала Маринка.
– Да, устала, – отозвалась тетя Рая.
– Может, в пансионат поедешь? Отдохнешь. Подлечишься.
– Какой пансионат? – удивилась тетя Рая.
– Для медработников. Вам же выделяют путевки.
– Да? Не знала.
– Конечно, не знала. Ты и не спрашивала.
– Не спрашивала, – подтвердила тетя Рая.
– А я спросила. Можешь ехать хоть с понедельника. Место хорошее. Процедуры, питание. Все есть. Поезжай.
– Как? А Никитка?
– Что Никитка? Он уже взрослый. При чем тут он?
– Как я его одного оставлю?
– Не одного, а со мной. Тебе надо поехать.
– Не надо, Мариночка, – начала протестовать тетя Рая. – Не нужны мне эти пансионаты. Не хочу. И толку никакого. Все равно сердце будет не на месте.
Тетя Рая сама не поняла, почему отказывается, хотя в первую минуту поехать очень захотела. Еще удивилась, что ей ни разу в голову не пришло спросить про путевки. Какой отдых, когда на руках ребенок? И сейчас тем более не хотела его оставлять совсем уж без пригляда. Какая из Маринки мать? Что она, с ним уроки будет делать? Он и в школу почти совсем перестал ходить.
– Мам, надо ехать. Я уже обо всем договорилась. И деньги заплатила, – сказала Маринка.
Тетя Рая посмотрела на дочь и ничего не ответила. У Маринки было такое выражение лица, которое тетя Рая очень хорошо знала: дочь отправит ее в пансионат любой ценой. Хочет она того или нет.
– Я тебе мешаю, что ли? – спросила тетя Рая.
– Мам, прекрати, – резко остановила ее Маринка. – Я же тебе объяснила – поедешь, подлечишься, отдохнешь. На двадцать четыре дня.
– Так долго? – опять ахнула тетя Рая, про себя решив, что поедет на неделю. Ничего за неделю не случится.
– Ничего не долго. Обычный срок. Понравится – продлишь.
Марина с грохотом поставила тарелку в мойку. Она была раздражена и еле сдерживалась.
– Мариночка, у тебя что-то случилось? Ты скажи… – сделала еще одну попытку тетя Рая.
– У меня все нормально, – отрезала Маринка.
Как она оказалась в так называемом пансионате, тетя Рая помнила с трудом. Маринка сама запихнула в чемодан ее вещи, посадила в машину, дала шоферу адрес, хлопнула дверцей и ушла, не попрощавшись. Никита даже не вышел ее проводить. Тетя Рая проплакала всю дорогу. Не сказала мальчику «до свидания», не поцеловала, не посмотрела в глазки, не обняла.
Пансионат оказался домом для престарелых. Задрипанная, вонючая, обшарпанная богадельня. Никакого лечения, никаких процедур. Каша-размазня три раза в день и жидкий чай. Тетя Рая считала дни до возвращения. Ни с кем не знакомилась, не разговаривала. А с кем? С выжившими из ума одинокими старухами, никому не нужными, брошенными, забытыми, вычеркнутыми из жизни стариками, которые мешали жить родственникам и которых отправили сюда умирать? Здесь быстрее сдохнут, чем дома. Нет, она не такая. У нее есть дочь, есть внук. Это ошибка, просто ошибка, что она здесь оказалась. Что-то Марина напутала, когда брала путевку. На двадцать четвертый день тетя Рая собрала чемодан и пошла к выходу, не думая, как доберется домой. Лишь бы выйти за ворота.
– И куда это мы собрались? – спросила медсестра Галка – одна на всех, злая, всегда подвыпившая тетка, ненавидящая свою работу и подопечных. Надзирательница, а не медсестра.
– Домой, – ответила тетя Рая.
– Ха, иди в палату. Ты тут надолго прописалась, – ответила Галка. – Дочка тебя сплавила на год.
– Как это? – Тетя Рая решила, что не расслышала. В ушах звенело, в голове били колокола.
– Так это, – отмахнулась та. – Тут тебе не пансионат.
– Можно позвонить? – спросила тетя Рая.
– Да пожалуйста! – разрешила Галка и грохнула перед ней на стойку старый раздолбанный аппарат, с перевязанной изолентой расколотой трубкой.
– Мариночка! Марина! – кричала тетя Рая в трубку, но ее никто не слышал. Там, в ее квартире, кричала музыка, стоял гул голосов. Маринка была пьяна, судя по ее «алле» и гадкому, развязному смеху. Дочь давно бросила трубку, а тетя Рая продолжала кричать: «Марина! Никита! Марина! Это я!»
Галка смотрела на тетю Раю с нескрываемым удовольствием, даже счастьем. Когда тетя Рая заплакала, та радостно засмеялась. Этой чудовищной тетке, с прогнившими зубами, в сальном халате, нравилось чужое горе. Тетя Рая думала, что эта Галка сумасшедшая, потому что здоровый человек не может испытывать удовольствие, унижая других, улыбаться, видя страдания и горе. Она и уколы делала так, чтобы больнее. В одно место, до гематом и шишек.
– Можно мне еще позвонить? – попросила тетя Рая.
– Да звони, хоть обзвонись! Чего только вызвонить хочешь? – разрешила Галка и осклабилась.
Тетя Рая задумалась, а потом набрала телефон Ольги Петровны.
– Ольга Петровна, – закричала она в трубку, – это Рая! Что там у моих? Вы не знаете?
– Сумасшедший дом, – ответила Ольга Петровна, – и у вас, и у нас.
Тетя Рая слышала, как в квартире Ольги Петровны кто-то ругается.
– Покоя нет ни на минуту, – продолжала Ольга Петровна. – У меня голова раскалывается! Наташа, тихо, я по телефону разговариваю! Таня! Таня! Господи, что ж такое-то?
– Спасибо, – ответила тетя Рая, поняв, что ничего путного от Ольги Петровны не добьется, та ее не слышала, занятая своими проблемами, и положила трубку.
Галка продолжала плотоядно скалиться и подтолкнула телефон: мол, звони, звони, все равно никуда отсюда не денешься.
Тетя Рая набрала номер Валентины:
– Валя, это Рая, ты не знаешь, что там у моих?
– А что там может быть? – ответила Валентина. – Маринка пьет, мужик у нее живет.
– А Никитка? Никитка что? – закричала тетя Рая.
– Не знаю. Давно не видела.
– Ты зайди к ним, пожалуйста. Посмотри. Меня отсюда не выпускают! – кричала, умоляла тетя Рая. – Покорми его хоть.
– Откуда – отсюда? – удивилась Валентина.
– Из пансионата, – выдохнула тетя Рая. – Я скоро вернусь! Присмотри за Никиткой! Умоляю тебя. Всю жизнь тебе благодарна буду!
– Хорошо. Зайду, – пообещала Валентина.
– Я тебе завтра позвоню! – крикнула тетя Рая, бросила пылающую трубку и почти бегом, как будто за ней гнались, побежала к себе в комнату, в палату. В грязное, пахнущее хлоркой и старостью – едкий, удушливый запах – пристанище для неспокойных душ. Тетя Рая не раз думала, что если бы ад существовал, то ее персональная преисподняя была бы такой – с продавленной кроватью, тумбочкой без дверцы, колючим одеялом, вечно мокрой наволочкой и пропечатанным драным пододеяльником.
На следующий день тетя Рая позвонила Валентине. Та честно доложила: Никитка в школу не ходит, но сказал, что есть не хочет. Маринка живет с мужиком. Что за мужик – непонятно. Валентину она прогнала.
– Валя, ты к ним заходи! Присмотри за Никиткой! Умоляю тебя!
– А что я могу? Ольга Петровна к твоей Маринке тоже ходила. Та и ее выставила! – доложила Валентина. – Ты когда вернешься?
– Не знаю!
Еще месяц тетя Рая прожила в своем аду, глотала кашу, вливала в себя чай, гуляла вокруг здания и накручивала телефонный диск под торжествующе-издевательским взглядом медсестры. После этого плакала, не могла уснуть, сходя с ума от мыслей.
– Уехала! – сообщила во время очередного разговора Валентина.
– Кто? – ахнула тетя Рая.
– Маринка твоя с мужиком уехала!
– Куда?
– А я откуда знаю? Собрала манатки и свалила.
– А Никитка? Что с ним?
– Ничего. Я ему котлет принесла с макаронами. Да его дома почти не бывает. Шляется не пойми где и с кем.
В ту ночь тетя Рая решилась на побег. Дождалась, когда Галка уйдет спать, аккуратно застелила постель, нацепила парик, взяла чемодан и пошла к выходу. Сердце уже не стучало. Замерло, как будто остановилось. Тетя Рая приказала себе не оборачиваться. Даже если окликнут. Но в здании была тишина. Ее никто не хватился, не остановил. В двери торчал ключ. Тетя Рая повернула его и спокойно вышла. Так же спокойно дошла до ворот, прошла мимо сторожки, в которой никогда не было сторожа, и вышла на дорогу. Куда идти дальше – она не знала. Но шла вперед, не думая ни о чем, готовая дойти пешком до дома. Читала про себя молитву, сбивалась, потом просто стала просить – помоги дойти, помоги. И вот чудо – автобусная остановка оказалась совсем рядом, и почти сразу же подошел автобус. Тетя Рая даже не сразу поняла, что вот оно – чудо случилось. Чудо, о котором она просила.