Светлана же совершенно не собиралась устраивать свою личную жизнь с Димой. Ее все устраивало – и такие отношения, и встречи. Главное, на Диму можно было положиться. Он всегда был рядом, под рукой. С другой стороны, у нее ведь никого и не было, кроме него. Так что от добра добра не ищут.
На годовщину смерти Тани Светлана с Димой съездили на кладбище. Ольга Петровна отказалась, оставшись сидеть с внучками.
– Не могу, у меня сердце не выдержит, – сказала она. – Не хочу.
– А вы куда? – спросила Наташа, выскочив из комнаты в прихожую.
– Никуда. По делам, – ответила Светлана.
– Вы к маме едете? – догадалась девочка.
Светлана молчала.
– Тебе же сказали, что по делам, – вмешалась Ольга Петровна.
– Я тоже хочу, – заявила Наташа. – К маме и папе.
– Нельзя, – выдавила из себя Светлана.
– Тогда скажи им, чтобы они возвращались. Папа мне куклу обещал, а мама – клубнику. Я же помню. Сами говорили, что обманывать нельзя, – захныкала Наташа.
Светлана на ватных ногах вышла из квартиры, оставив мать успокаивать племянницу. Они с Димой доехали до кладбища, положили цветы, но Светлана никак не могла сосредоточиться. Хотела постоять спокойно, поговорить с сестрой, рассказать ей о Диме, о девочках, но не могла. Ей хотелось бежать с кладбища сломя голову, и только присутствие Димы останавливало.
– Давай в магазин заедем, – прошептала ему Светлана.
– Зачем?
– За куклой и клубникой.
Дима кивнул.
Зачем Светлане понадобилось ехать за куклой и клубникой, она и сама не могла понять. Не могла же она сказать племяннице, что это ей передали родители. Мама, которая умерла, и папа, который приходил уже не каждые выходные, а все реже и реже. Завертевшись в своей новой жизни, он даже забыл про годовщину.
Светлана долго придирчиво выбирала куклу, а клубника была плохая и дорогая. Но она купила и куклу с остановившимся мертвяцким взглядом, и резиновую полусгнившую клубнику.
– Спасибо! – обрадовалась Наташа, когда Светлана вручила ей подарки, так и не подобрав слова – от кого все это.
– Натусь, понимаешь, это я купила, – завела разговор Светлана.
– Конечно, ты, а кто еще? Я знаю, что мама умерла, а папа ушел к тете Наташе.
– А зачем же ты….
– Потому что иначе ты бы мне ни куклу, ни клубнику не купила. Здорово я придумала? – Наташа сияла и ждала похвалы.
Девочка схватила одну клубничину, повертела в руках куклу и бросила, сразу потеряв интерес и к ягодам, и к игрушке.
Светлана не знала, как реагировать и что отвечать.
Ольга Петровна буквально неделю назад водила внучку к детским врачам – невропатологу и психологу, и все в один голос заявили, что девочка абсолютно здорова: выбирает яркие цвета, рисует солнышко и домик. Никаких отклонений. И то, что Наташа будет манипулировать, играть на смерти мамы, никто из врачей не сказал. Не предупредил.
Светлана с Димой сидели на кухне и пили вино, не чокаясь. Ольга Петровна ушла укладывать девочек. Закуски было мало, так что Дима со Светланой быстро опьянели.
– Знаешь, я давно хотел тебе сказать… – начал Дима. – Не самый подходящий момент, я понимаю, но все как-то не получалось. В общем, я женюсь.
– Чего ты делаешь? – Светлана пыталась собраться с мыслями.
– Женюсь.
– Как это?
– Ну вот так получилось. Ты, это, не звони мне больше по домашнему телефону. Так, на всякий случай. Но если вдруг помощь нужна, ты только скажи.
Светлана хотела спросить: «А как же я?», «А как же девочки?», но вместо этого выдавила из себя:
– Желаю счастья.
– Спасибо, – обрадовался Дима и даже выдохнул.
– Но момент ты выбрал неудачный. Мог бы не сегодня сказать.
– Да, да, я понимаю, просто то работа, то что-то еще.
– Еще что-то – это наши с тобой отношения?
– Нет, ты не так поняла!
– Я все правильно поняла. Не волнуйся. Иди домой. У тебя нет перед нами никаких обязательств.
– Но ведь так оно и есть. Я ведь ничего Тане не обещал, и мы даже… в общем… у нас ничего не было… То есть мы же не были…
Дима разволновался, выпил еще и искал у Светланы поддержки.
– Ну да, никто никому ничего не должен. Всем спасибо, все свободны. Уходи.
– Послушай, не обижайся, но у нас ведь с тобой тоже все было несерьезно… Ты ведь меня не любишь, я тебя не люблю, и все как-то случайно получилось…
– Иди домой.
– Хорошо. Я ведь хотел как лучше. Я все равно увольняюсь через две недели. Все на работе знают, я все просчитал. А ты займешь мое место. Я уже договорился с начальством, рекомендовал тебя. Они не против. Так что и зарплата будет больше, и все остальное.
– Что – остальное?
– Ну, карьерный рост, возможности. Ты ведь так этого хотела.
– Спасибо.
– Да не за что.
Для Димы это был очень важный поступок, он им очень гордился и жаждал благодарности, которую Светлана не могла из себя выжать. И даже не пыталась. В самых дальних мечтах она уже представляла себя рядом с Димой, с девочками, пусть не сейчас, через несколько лет. Она мечтала о семье, а не о карьерном росте. И даже надеялась, что Дима к ней неравнодушен, а он прямо сказал, что не любит. Никогда не любил. И все, чем она жила этот год, – случайность, не более того. А он, оказывается, встречался не только с ней. И на той, другой, готов был жениться. Он ведь всегда хотел нормальную, как он говорил, семью, своих детей. А что могла дать ему Светлана? Ничего.
Дима понял, что его героического, стратегически продуманного и подготовленного поступка никто не оценил, и засобирался домой.
– Все будет хорошо, – сказал он, прощаясь.
– Ага, – ответила Светлана, – будет.
Только в тот момент, закрыв за Димой дверь, она поняла, что осталась одна. Совершенно одна. Выжженное поле вокруг. Только в тот момент она осознала, что никогда не выйдет замуж, потому что просто не сможет поверить ни одному мужчине, не сможет привести его в дом и познакомить с племянницами. Просто не найдет того, кому она будет нужна. Она плюс племянницы, плюс мама. Видно, ей на роду так написано – остаться одной. Хотя как одной? Дети есть. Пусть не ею рожденные, но родные. Мама жива и всех еще переживет – так, ради любопытства, ради интереса посмотреть, что будет дальше. А она, Светлана, займет освобожденную Димой должность, потом следующую, будет бегать за куклами и клубникой, будет содержать весь этот маленький, никому не нужный гарем. И она не позволит себе умереть от любви, даже влюбиться себе не позволит, потому что знает – от этого можно и умереть. И проживет в этом проклятом доме, в этой серой девятиэтажке, облупленной, с прорехами в окнах, с выжженными сигаретами лифтовыми кнопками, сорванными почтовыми ящиками, в доме, в котором умерло столько людей, в доме, который никому не принес счастья. И не вырвется, не уедет, не сгинет, потому что только такая жиличка и нужна этому дому. Такая, как Светлана – с выжженной душой, облупившимся сердцем, вечной невралгией, пропахшая сигаретами и дешевыми духами. И никто не захочет заглянуть в замочную скважину, заглянуть в душу.
* * *Я жила в том же доме, в том же подъезде. В шестнадцать лет уехала из нашего района, который ненавидела всей душой. Дорога до метро – самая страшная в моей жизни. Каждый день я на ней умирала. Мне было физически плохо, до потери сознания. С тех пор я боюсь тропок, которые ведут в один конец, бездомных собак и ненавижу виды из окна. Я училась с Таней и Светой в одной школе – была младше. Мы никогда не дружили. Встречались, общались, потому что были на это обречены.
Наша старая квартира стоит, запертая на три замка. Я захожу в свою бывшую детскую, как в чулан с привидениями. Там, под диваном, лежат мои школьные тетради. На кресле сидят мягкие игрушки. Деревья выросли, но если открыть окно и высунуться в него по пояс, то можно увидеть место, где нашли тетю Лиду. В то утро я тоже видела, как она лежала на земле. И именно поэтому сейчас никогда не выглядываю из окна.
Светлану я встретила в магазине и не сразу ее узнала. Она меня окликнула. Мы шли домой, и она рассказывала мне про Таню. Не плакала. Просто рассказывала про анализы, про МРТ, называла даты – когда увезли, когда умерла. Сухим медицинским языком. И про всех остальных рассказала – скупым монологом, стараясь успеть, пока дойдем до подъезда. Вроде как самое главное. Хотя что считать главным?
Светлана так и не вышла замуж и карьеры особой не сделала. Работает с девяти до семи. Не жалуется. Работа стабильная, зарплата вовремя. Больше ничего не желает. Маленькая Полечка называет ее мамой. А Наташа уже большая.
– Непростая девочка, – сказала Светлана. – Замкнутая, скрытная, слова из нее лишнего не вытянешь. Начинаешь спрашивать, она огрызается или молчит. Учиться не хочет, ничего не хочет. Про маму спрашивает. Отвезла ее на могилу. Лучше бы не возила. Наташа школу прогуливать стала – на кладбище ездит. Мы и не знали, пока классная руководительница не позвонила. Спрашивали ее, говорит, что гуляет, что ей там хорошо, лучше, чем в школе. И что с ней будешь делать? Ругать? Лишь бы прошло у нее это «увлечение». А если не пройдет? Даже подумать страшно, что будет.
Светлана так и не вышла замуж и карьеры особой не сделала. Работает с девяти до семи. Не жалуется. Работа стабильная, зарплата вовремя. Больше ничего не желает. Маленькая Полечка называет ее мамой. А Наташа уже большая.
– Непростая девочка, – сказала Светлана. – Замкнутая, скрытная, слова из нее лишнего не вытянешь. Начинаешь спрашивать, она огрызается или молчит. Учиться не хочет, ничего не хочет. Про маму спрашивает. Отвезла ее на могилу. Лучше бы не возила. Наташа школу прогуливать стала – на кладбище ездит. Мы и не знали, пока классная руководительница не позвонила. Спрашивали ее, говорит, что гуляет, что ей там хорошо, лучше, чем в школе. И что с ней будешь делать? Ругать? Лишь бы прошло у нее это «увлечение». А если не пройдет? Даже подумать страшно, что будет.
Мама жива, слава богу. По-прежнему жалуется на мигрени. Увлеклась лечением холодом. Надевает на себя теплые рейтузы, штаны, две пары носков, два свитера, подпоясывается шерстяным платком и открывает настежь окна. Запрещает ставить пластиковые стеклопакеты. Спит только с открытым окном, считая, что мороз убивает все бактерии и сохраняет свежий цвет лица. Даже морщины разглаживает. Переубедить невозможно. Даже то, что Поля часто болеет от вечных сквозняков, ее не останавливает. Хоть смейся, хоть плачь!
А еще забывать стала и лица, и даты. Иногда, в хорошие дни, вроде как прежде – все помнит. Но тут, буквально пару дней назад, спросила, что за девочка в гости к Танюше пришла? Наташу не узнала.
Потом Светлана рассказала, что Вадим умер, похоронили. Ольга Петровна на кладбище сообщила Светлане, что Вадим – ее отец, и долго возмущалась, почему Светлана не удивилась. А потом они подружились с Ингой и теперь вместе по телефону замораживают себя под открытыми окнами и обмениваются последними новостями о достижениях медицины. Чуть ли не клонировать себя собрались, две чокнутые старухи. Главное, обе почти друг друга не слышат, кричат в трубку, уже по кнопкам не попадают, но раз в день обязательно созваниваются. И если у одной телефон занят, другая ходит обиженная, что не дозвонилась. В общем, сплошной цирк.
У Валерки все хорошо, растут дочь и сын. Раздобрел, расплылся в боках. По-прежнему обожает жену. Стал начальником средней руки. Спокойный, инертный. Совсем не похож на себя прежнего – худого, нервного мальчика. И уже совсем не красавец – обычный мужик, середнячок. Вообще другой человек. К девочкам, то есть к Светлане с Ольгой Петровной, приезжает. Но так, без интереса, без души. Редко и по случаю – надо было квартиру продать, потом у Ольги Петровны узнавал, где мать похоронена – забыл, потерял номер могилы. Последний раз год назад виделись. Даже Наташа его уже не узнает, не считает отцом. Так, знакомый тети Светы. По работе. Но если попросишь денег – даст, не откажет. Не попросишь – сам не предложит. А просить вроде как неловко. Светлана только пару раз обращалась.
Валентина жива. Светлана ее видит часто. Живет себе и живет. Только с Ольгой Петровной они совсем не общаются. Даже когда встречаются у подъезда, кивают друг дружке и расходятся. И не скажешь, что столько пережили вместе, столько знают друг о друге. Со Светланой Валентина всегда здоровается, про девочек спрашивает. Но Светлана старается ничего особенного не рассказывать – так, все нормально, растут, как все. А Валентина и не настаивает.
– Маринка же объявилась! – оживилась Светлана. – Да, года четыре назад! Заходила в гости, чай пили. Даже мама вышла из своей комнаты и присоединилась. Ой, Маринку ты точно не узнаешь! Эта девица на длинных ногах, худющая, как вешалка, превратилась в здоровенную бабищу, по-другому и не скажешь. Ну три меня в обхвате точно!
Так вот, Маринка вернулась не одна, а уже с мужем и с двумя детьми. Муж – из дома на параллельной улице. В автосервисе работает. Маринка с детьми сидит – третьего потом родила. Девчонки. Так что ты ее увидишь, если захочешь – она на детской площадке часто бывает. Но вся в детях. И семечки без конца лузгает. Уже всю площадку засрала. А про сына ее ничего не знаю. Не спрашивала. А она и не рассказывает. Как будто и не было у нее сына. Парень уже совсем взрослый, если посчитать. Дай бог, если не в тюрьме, чтобы вообще жив был. Не знаю. Вот так вот – мечтала вырваться, а сидит теперь в той же песочнице. И у матери на кладбище точно ни разу не была. Оно ей надо? Ладно, пусть живет, как знает.
Ну, про кого тебе еще рассказать?
Ой, сын Израиля Ильича, Миша Либерман, в Москву с гастролями приезжал! Ну как с гастролями? Один концерт был. Он прислал приглашение тете Лиде, а его в наш ящик бросили по ошибке. Мама ходила. Рассказывала, что Миша играл блестяще, хотя в зале было мало народу. Зато холодно, как она любит. Она подошла к Мише, цветочки ему вручила – он ее не узнал, конечно же. Но она дождалась его после концерта. Уговорила администратора, чтобы он ее к нему провел. Представилась. Миша заахал, заохал, но там было много народу, так что они толком даже не поговорили. Миша звал ее в ресторан, но мама постеснялась поехать. А он даже не позвонил потом. Мама расстроилась, хоть и виду не показывала. Так что у них, я думаю, все хорошо. Но мама точно обиделась. Все говорила, что Израиль Ильич таким не был. Ее, конечно, больше волновало, что Миша ее не узнал – она ведь считает, что совсем не изменилась, что она совсем как в молодости. Ну что я ей буду доказывать? Мне кажется, Миша ее даже и не вспомнил. Так, из вежливости пообщался.
Так что такая вот жизнь, – вздохнула Светлана. – Ты зачем приезжала-то? Квартиру продавать или так, убрать, проветрить? Нет, сейчас лучше не продавать. Цены растут с каждым годом. Это раньше окраина была, а сейчас вон – пять минут, и в метро. Недавно новую станцию открыли. Очень удобно. Еще лет десять – и почти в центре жить будем! А правда у нас зеленый район? Весной деревья так цветут, что площадки детской не видно. А ручей зарыли давно. Нет ручья. Ты что? У нас и домофон новый, код двадцать два, ключ, двадцать два, и на плитку в подъезде все соседи скинулись. Еще хотим, чтобы консьержка внизу сидела и чужих не пускала. Ты заходи, на девочек посмотришь. Мама будет рада, она гостей любит. Только не помнит, кто когда приезжал. Но день на день не приходится. Когда давление в норме, она совсем как прежде. Лишь бы не упала, а то сломает шейку бедра – и все. Считай, конец. Так опасно в их возрасте. Ой, она все-таки сегодня вышла…
На лавочке перед подъездом сидела женщина и сосредоточенно дышала – глубокий вдох и короткий, прерывистый выдох.
– Это у нее новая дыхательная гимнастика, – объяснила Светлана. – Мамуль, ты здесь давно сидишь? Не замерзла? Пойдем домой?
– А кто это с тобой? Не вижу.
– Это Маша, помнишь Машу?
– Помню, конечно. А Таня где? На качелях качается? Ты ее забирай, сегодня холодно. Еще простудится.
– Хорошо. Пойдем домой?
– Не хочу. Я еще не додышала. А Валерочка с вами? Вы уроки сделали?
– Пойдем, вставай потихоньку.
– Сначала Таню с площадки забери. Совсем за сестрой не следишь!
– Заберу, мамочка, заберу.
Светлана аккуратно, как маленькую, подняла Ольгу Петровну с лавочки и повела домой.
– Ну, пока. Заходи. Не пропадай. И звони – телефон у нас прежний. Помнишь? – сказала она мне.
Я все помню, даже номер телефона. Много лет старалась забыть, но не получилось.