Маму понять можно. Еду из банок я не ем, и мама готовит мне сама, каждый день разное, питательное, полезное и разнообразное.
– Что ты так нервничаешь? – пытался успокоить маму папа. – Ну сейчас не поест, потом поест.
Мама как-то раз пошла на принцип. Я выплюнула суп, и она сказала, что больше не будет меня кормить. Продержалась она час, после чего ползала за мной на коленях и пихала в меня ложку с едой. Я тогда и телевизор посмотрела, и компьютер, и еще раз телевизор.
Маме очень удобно кормить меня перед компьютером.
– У меня в кабинете пахнет, как в детском саду, – сокрушается папа, – остатками детской блевотинки, запеканкой и мочой. Почему кресло так пахнет, кстати?
– Сима ходила без памперсов, вот и написала случайно, – объясняет мама.
– А почему именно на мое кресло? И почему я мокрый?
– Потому что она писает там, где сидит. А сидела она в твоем кресле. И я еще помыть не успела. Ты же сам говорил, что моча ребенка – что божья роса.
– Только пахнет она не по-детски.
– Возьми и вытри. Подумаешь... ребенок описался.
– Мама, Сима накакала у меня в комнате! – закричал Вася. – Нельзя ее отсюда забрать? Тут дышать нечем!
– Зато у ребенка хорошо работает кишечник, радоваться надо. Вон, как покакала хорошо, – сказала мама.
– Слушай, а если я так накакаю, ты тоже будешь радоваться? – спросил Вася.
– Это ты к чему?
– К тому, что хватит радоваться какашкам! Можно сменить тему? Каждый вечер одно и то же! – возмутился Вася.
Вот еще хотела про врача рассказать – про Анну Николаевну. Мама ее не просто любит, а боготворит. А мне нравится ее чувство юмора, хотя я не все понимаю.
– Анна Николаевна, по-моему, у Васи болит голова, – позвонила мама ей в истерике. – Он не спит, плачет и голову трет. Как вы думаете, что это?
– Менингит, – ответила доктор спокойным ровным голосом. Пошутила так.
Заболел папа – принес с работы какой-то вирус. Кашлял, сморкался. Мама заболела следом. Анну Николаевну вызвали сделать прививку мне.
– Скажите, а есть ли какой-нибудь способ защитить ребенка? Чтобы он не заразился от нас? Только самый эффективный, – спросил у нее папа.
– Сжечь. Всех сжечь, – ответила Анна Николаевна.
– Анна Николаевна, у мужа болит сердце. Посмотрите его, – попросила мама шепотом.
Папа в это время лежал на диване и умирал.
– Сердце – это мышца, а мышца болеть не может. Понятно? – строго сказала врач.
– Понятно, – ответил папа и бодренько вскочил с дивана.
Эта великая женщина, вырастившая одна двоих сыновей, циничная в силу профессии, мудрая – потому что жизнь заставила, верит в любовь с первого взгляда и судьбоносные встречи.
Собственно, это все вступление. А история такая.
Анна Николаевна вышла после приема в поликлинике – уставшая, вымотанная, голодная. В районе свирепствовали педикулез и ротавирусная инфекция, и неизвестно, что хуже. А еще нужно было ехать к пациенту – плачущему младенцу – на другой конец Москвы. На остановке не было ни маршрутки, ни автобуса. Анна Николаевна подняла руку.
– Девушка, садитесь, – остановилась машина. Белый «Мерседес».
Анна Николаевна помотала головой, чтобы снять дурман. Да, ее назвали девушкой, чего не случалось последние лет... неважно, сколько. Белый «Мерседес» стоял на обочине, как белый конь. И мужчина в нем вполне мог сойти за принца. Абсолютно в ее вкусе – с седыми висками, умными грустными глазами...
Анна Николаевна села.
– Куда вам? – спросил мужчина, и Анна Николаевна отметила, что он посмотрел на ее коленки.
– С вами – хоть на край света, – ответила она совершено серьезно. Но принц решил, что она шутит.
– Мне к метро, на рынок заскочить, вам подойдет? – спросил принц.
– Да, – кивнула Анна Николаевна.
Всю дорогу мужчина сыпал комплиментами, восторгался ее коленями и требовал «телефончик». Этого слова Анна Николаевна тоже не слышала много лет.
Теплый салон, красавец-принц, белый автомобиль и магическое слово «телефончик» откуда-то из романтичной безрассудной молодости ввели Анну Николаевну в состояние счастливого анабиоза. К тому моменту, когда они подъехали к метро, она отогрелась телом, оттаяла душой и улыбалась просто так. Без повода. Перед глазами летали херувимы.
В этот момент зазвонил ее мобильный.
– Да, могу. Гнойный отит? Кто сказал? Хорошо, завтра приеду. Что у младшего? Сопли белые или зеленые? Я поняла. Да, буду.
Когда Анна Николаевна отключила телефон, прекрасный принц сидел, положив голову на руль.
– Что случилось? – спросила она.
– Вы врач? – принц посмотрел на нее такими глазами – огромными, как блюдце, и грустными-грустными... как в книжке про принцесс.
– Да, – ответила Анна Николаевна.
– Вы из сто семьдесят пятой поликлиники?
– Да.
– Доктор, спасибо вам. За все. Спасибо.
Принц уткнулся лицом в ее коленки и целовал руки.
– Что? Что? – никак не могла понять Анна Николаевна.
– Вы помните Мишу? Такой беленький...
– С поджелудочной? Помню.
– Это мой сын. Вы спасли его. Спасибо вам, доктор. Сейчас... посидите... сейчас...
Принц выскочил, купил огромный букет цветов, вручил Анне Николаевне, продолжая целовать ей руки. Анна Николаевна вдыхала тяжелый аромат лилий – главной составляющей букета, которые всегда терпеть не могла, и думала, что лучше бы он целовал ее колени. А еще думала о том, что с каждым годом у нее все меньше и меньше шансов встретить на остановке принца, у которого не было бы ребенка, вылеченного ею за эти годы. Практически ни одного.
Мама все ждет, что я начну говорить. На детской площадке есть одна девочка, которой чуть больше годика, и она уже говорит много разных слов. А еще одна девочка, которой два года, читает стихи. Но я пока говорить не собираюсь. Мама считает, что со мной будет та же история, что с Васей.
Мой брат не говорил очень долго. Если его не понимали или делали вид, что не понимают (как советовал один журнал про материнство и детство), Вася начинал кричать. Громко и пронзительно.
– Мальчик, что ты так себя плохо ведешь? Ай-яй-яй! – обязательно говорила какая-нибудь строгая бабуля.
Вася подходил к бабуле и бил ее тем, что было в руке, – лопаткой, ведерком, палкой. В этот момент мама садилась на лавочку и закрывала лицо руками.
– Вот я сейчас тебя с собой заберу и в милицию сдам, – не мог пройти мимо какой-нибудь дедуля. – У-у-у-у.
Вася подходил, протягивал ручонку деду и тянул того по дороге – он был очень любознательным мальчиком и радовался новому знакомству.
Он не говорил ни «мама», ни «папа», ни «баба». Первое, и единственное слово, которое произносил внятно и четко лет до трех, было слово «нет».
– Вася, хочешь кушать? – спрашивала мама ласково.
– Нет! – орал Вася.
– Вася, пойдем купаться?
– Нет!
– Вася, ты же хороший мальчик!
– Нет!!!
– И кто из него вырастет? – причитали бабули из парка.
Хуже Васи был только мальчик Саша с четырнадцатого этажа. Если Вася кричал в парке, то Саша устраивал сцены на первом этаже – не хотел идти домой. Он ложился на грязную лестницу, делал глубокий вдох и на одной ноте гудел: «А-а-а-а-а-а-а!» Мимо шли соседи, консьержка выбегала из своей комнаты, Сашина мама пыталась его поднять, грузчики заносили чью-то мебель, а Саша лежал на проходе и гудел. Он гудел, а Вася стоял и не мог на него насмотреться.
– Васенька, пойдем домой, – просила мама.
– Нет! – отвечал он
– Саша, вставай, хватит, – причитала мама Саши.
– Нет! А-а-а-а! – вопили оба мальчика.
– А вот как я сейчас ремень возьму со стены и надаю обоим по первое число! – подключалась консьержка.
Саша в ответ на угрозу устраивался на ступеньках поудобнее, а Вася присаживался на корточках рядом и звонко бил лопаткой по плитке.
– Ну что? Опять забастовка? Чего требуем? Каши недокладывают? – веселились соседи.
Кстати, Саша тоже долго не говорил. Моя и Сашина мамы ненавидели анекдот про непрожаренный бифштекс, в котором мальчик молчал-молчал, потому что «до этого все было в порядке». Этот анекдот им на лестнице рассказали все соседи не по одному разу.
Мама, кстати, вызывала врача, чтобы проверить строение гортани у Васи, а Сашина мама у психолога проверяла сыну голову. Маме сказали, что у Васи проблемы в голове, а Сашиной маме – что в гортани. Сейчас, кстати, эти мальчишки вступают в подростковый возраст – мамы им слово, а они – десять в ответ. Кошмар.
Тут мама шла с продуктами и долго ждала лифт. К ней подошла консьержка и шепотом спросила:
– Ну, как, говорит?
– Что? – не поняла мама.
– Дочка ваша хоть «мама», «папа» начала говорить?
– Нет. Рано еще...
– Вот и Сашина сестричка молчит пока, а ей уже годик, – доложила консьержка и, вздыхая, пошла мыть лестницу.
Бабушка стояла на пороге в ярко-зеленой кепке, обмотанная зеленым шелковым шарфом.
Я смотрела на нее внимательно и «держала улыбку».
– На. – Бабушка протянула мне игрушечную лошадку с длинной гривой.
У меня все еще режутся зубы, и я жую все, что мне дают в руки, поэтому я послушно взяла лошадь и засунула гриву в рот.
– Там еще расчесочка маленькая и ведерко, – сказала бабушка.
Я засунула в рот резиновое ведро и начала его разжевывать.
– Мам, там у Симы во рту волосы, и она сейчас ведро проглотит, – объявил Вася, который по привычке за мной следит. – Я бы ее надолго с бабушкой не оставлял. Она же не я – еще не привыкла.
– Зачем ты ей эту лошадь привезла? – выскочила из кухни в коридор мама. Она стучала по моей спине, помогая отплеваться синтетической гривой.
– Ладно, – согласилась бабушка. – Симочка, какое у тебя красивое платье, а заколочка какая... И вот эти, как их, кружавчики... Господи, с тобой же даже поговорить не о чем...
– С ней не обязательно говорить о моде, можно про кино и книжки, она все равно ничего не понимает и ответить тоже не может, – сказала мама.
– Почему? – удивилась бабушка. – Она, что, совсем девочка? Даже на голову?
– Она еще маленькая! – напомнила мама.
– Бабушка, я тебя научу с ней играть, смотри, вот фигурки, вот прорези, в них нужно засовывать фигурки, – пришел на помощь Вася.
– Нет, это скучно, – отмахнулась бабушка. – Сима, смотри!
Бабушка взяла кастрюлю, надела ее на голову и ударила по ней половником, после чего покачнулась и упала на пол, опрокинув стул.
Я заревела. Вася закатил глаза.
– Сима, бабушка придуривается, не ори, – сказал он.
Бабушка бойко вскочила на ноги, надела кастрюлю мне на голову и шибанула половником.
Я легла на пол и замерла. Я уже не кричала, не тянула к Васе руки в поисках спасения. Просто лежала и не двигалась. Только хватала воздух ртом, как выброшенная на берег рыбка. И глаза пучила так же.
– Прекрати! – заорала мама. – Вася, забери сестру!
Бабушка обиделась, ушла в коридор, нацепила кепку, обмоталась шарфом и приготовилась хлопать дверью.
– Вообще-то у меня остеохондроз, инсульт, позвоночник, и мне семьдесят лет. А тебе вечно не угодишь! – сказала она.
– Какой инсульт? – ахнула мама.
– Двусторонний! – ответила бабушка.
– У меня с вами инфаркт будет, – сказал Вася решительно. – Мама, иди поспи, бабушка, езжай в свою деревню, я тебе позвоню, если что. Сима, пойдем, я за тобой посмотрю.
Мне кажется, бабушка относится к маленьким детям как к животным. Она просто не знает, чего от них ждать.
Например, Вася с бабушкой пошли в цирк, где можно было сфотографироваться, сидя на пони. Вася долго гладил пони, дергал его за хвост, чуть ли не целовал. Пони понуро стоял и никак не реагировал. Когда бабушка подошла к фотографу расплачиваться, пони очнулся от спячки и лягнул бабушку в живот. Бабушка закричала от неожиданности и страха, Вася закричал от восторга, а фотограф закричал на пони. Они так кричали, что все сбежались и стали смотреть. Бабушка стаскивала внука с пони и лягала бедное животное, чтобы дать сдачи, пони пытался еще раз лягнуть бабушку, а фотограф вообще не знал, что делать в такой ситуации.
В следующий раз, когда бабушка повела Васю в цирк, он захотел сфотографироваться с удавом. Удав лежал шарфиком на Васиной шее, он его гладил и чуть ли не целовал.
– Бабушка, он теплый, давай ты тоже сфотографируешься! – умолял Вася.
– Нет, – отвечала бабушка.
– Ну, пожалуйста, смотри, какой он хороший, – просил Вася. – А ты будешь как бабушка удава.
Бабушка сдалась. Когда фотограф водрузил удава на пышную бабушкину грудь шестого размера, тот начал сворачиваться кольцами, устраиваясь поудобнее.
– Ай, ой, – испугалась бабушка.
– Не бойся, – радостно подбадривал ее внук. – Ты его погладь.
– Снимите его, – попросила бабушка. – Он меня душит.
– Это он тебя обнимает, – восторженно объяснил Вася.
Бабушку от удава отлепляли всем фойе. Это тоже было впервые в истории цирка. Фотограф тянул удава, Вася – бабушку, а бабушка произносила не вполне цензурную речь.
В зоопарке бабушка чуть не подралась с обезьяной, с которой в очередной раз решил сфотографироваться Вася.
– Убери руку, – злобно процедила бабушка, когда фотограф выстроил стандартный кадр: обезьяна обнимает человека.
– Что? – не понял фотограф.
– Пусть он уберет руку, – сказала бабушка.
Обезьяна в этот момент обняла бабушку со всей страстью и полезла целоваться.
– Убью, – пообещала бабушка то ли обезьяне, то ли фотографу.
Обезьяна надула губы и сделала «брррр», оплевав бабушку слюной. Бабушка плюнула тоже. Вася лежал на асфальте и покатывался со смеху.
– Ну, вы, женщина, вообще, – не одобрил бабушкиного поведения фотограф.
Когда они фотографировались с голубями, белая голубка села бабушке на голову и накакала.
– К счастью, – сказала, нервно хихикнув, дрессировщица.
Бабушка произнесла то, что дети слышать не должны.
А милый пудель с заколочкой на челке цапнул бабушку за руку. Бабушка схватила пуделя за лапу и не отпускала. Пудель еле вырвался и убежал. Другой пудель упирался всеми лапами и отказывался садиться бабушке на колени, хотя его и подтаскивали на поводке. Бабушка сидела с видом «только попробуй, подойди...».
Вася еще мечтает затащить бабушку к тиграм и в бассейн с дельфинами.
Все родители немножко сумасшедшие. Не без странностей. Вот мама, например, иногда забывает, кто я.
– Кто это к нам пришел? Что за девочка такая? – спрашивает она, когда папа приводит меня на кухню завтракать.
Она что, не может запомнить, что я ее дочь?
Или вот другая странность.
У меня есть любимый плед – с лосями. Я все время с ним хожу. Иногда прячусь под ним. Но только голову. Но мама каждый раз ахает:
– Где Сима? Где наша девочка? Куда пропала?
Я выбираюсь из пледа, чтобы она меня увидела.
– Вот Сима! – радуется мама, а я прячусь снова.
– Где Сима? Куда опять пропала?
И так раз двадцать. Мама никак не может понять, что я сижу под пледом и никуда не пропадаю. Но она так радуется, что я играю с ней в «прятки».
Еще они с папой никак не могут отличить голос девочки от голоса мальчика. Я их зову из комнаты, чтобы они дали мне попить, а мама каждый раз спрашивает:
– Это Сима или Вася зовет?
– Сима, наверное, – отвечает папа.
А однажды они меня даже напугали. Я тогда еще ела кашу из пачки. Мама достала из шкафа одну пачку и поставила на стол. Пачка покачнулась и упала на пол. Мама подняла ее с пола и опять поставила. Пачка несколько раз подпрыгнула на столе и замерла.
– А-а-а-а! – закричала мама.
На крик прибежал папа.
– Что? – спросил он.
– Пачка, она прыгает, – ответила мама.
Папа посмотрел на лежащую неподвижно на столе пачку.
– Ты до нее дотронься, – предложила мама.
Папа дотронулся, и пачка опять подпрыгнула.
– Там мышь! – опять закричала мама.
Папа подхватил пачку и выбросил ее на балкон. Дверь они закрыли и смотрели на пачку через окно.
– Откуда у нас мыши? Я ее из шкафа достала. Она закрытая.
– Может, она еще на складе в пачку залезла, – предположил папа.
– Надо ее выбросить на улицу, – предложила мама.
– Выброси, – согласился папа.
– Нет, лучше ты, я мышей боюсь.
– Я тоже.
Пачка лежала на балконе. Больше не прыгала.
Мама подождала еще несколько минут и на совке занесла ее на кухню. Пачка как пачка. С кукурузной кашей.
– Может, мне показалось? – неуверенно сказала мама.
– И мне тоже показалось? – спросил папа.
– Должно же быть какое-то логическое объяснение. Мышь прогрызла бы упаковку и съела всю крупу в шкафу. А пачка закрыта. И срок годности еще не истек.
– Тогда я не знаю.
– Родители, вы в школе вообще учились? – подал голос Вася, который прибежал на кухню, услышав про мышь. – Про вакуум и давление слышали? Наверняка там просто воздух скопился, а вам нужно валерьянку попить и детей не пугать.
Вася открыл пачку и показал, что в ней никого нет. Но мама все равно выбросила эту кашу и сразу вынесла мусор. Все-таки женщины не умеют мыслить логически, а мамы тем более.
Сейчас я уже начала понимать, что у нас не совсем обычная семья. Во-первых, по ночам ко мне подходит папа, а не мама, хотя мама клянется, что это делает именно она. Правда, иногда она даже не помнит, что вставала. Так было еще с Васей. Но тогда мама болела и врач запретил ей вставать по ночам, иначе она падала в обмороки днем, а бледная, лежащая на полу мама никому не нужна. К тому же папа бегает быстрее мамы. Пока мама сообразит, что нужно встать, взять бутылочку с водой, найти выброшенную соску и вытащить мои ноги из прорезей кроватки... В общем, до нее не сразу доходит. Мама только опускает одну ногу с кровати, а папа в этот момент уже все сделал, тогда маме ничего не остается, как опять лечь и снова уснуть.
А еще мама не любит со мной гулять. Она вообще гулять не любит. И парк наш не любит, и синичек с белочками тоже. Ей кажется, что это – потерянное время, за которое она успела бы сварить для меня новый полезный супчик. В те несколько раз, когда мама выходила со мной гулять, она хотела в туалет, выпить кофе, срочно позвонить и почитать, чего сделать на прогулке совершенно невозможно.