Сергей Власов Фестиваль
© ООО «Издательство АСТ», 2015
© Власов С. С.
* * *Глава первая
Итак, позднее утро вперемежку с ранней осенью – это удивительно!
Внешний вид Сергея Сергеевича Флюсова выражал полное удовлетворение всем происходящим в мире, кроме, пожалуй, отсутствия в магазинах дешевого портвейна и плохой погоды на острове Мадагаскар.
Добродушие и юмор, неслабое телосложение и всепоглощающая лень выгодно отличали его от большинства коллег – писателей-сатириков.
Пройдясь по единственной в квартире комнате по диагонали – из угла в угол, он подошел к письменному столу и, внимательно его оглядев, обнаружил там одиноко стоящий граненый стакан с остатками какой-то желтоватой жидкости.
– «Пить или не пить – вот в чем вопрос!» – патетически продекламировал он известное изречение и твердо решил «не пить». – Мало ли кто мог туда насс… пописать, – в последний момент, смягчив предполагаемое действие со стороны незнакомых супостатов, сказал Сергей вслух.
Он, даже оставаясь наедине с самим собой, старался не употреблять неприличных слов и выражений. Природная вежливость и интеллигентность не позволяли ему смачно ругаться матом, посылать различного рода придурков туда, куда они этого заслуживали, или обсуждать с отмороженными депутатами результат последнего футбольного матча.
Звонящая телефонная трель вытащила нашего героя из ванной, с намыленным лицом он в три прыжка оказался у допотопного телефонного аппарата времен Великой Отечественной войны и коротко бросил в трубку:
– Яволь!
– Это я, дорогой, – Вахтанг!
– Какой Вахтанг?!
– Слушай, как «какой»? Я с кем говорю, а?
– Ты говоришь с великим русским писателем. А я… а вот я, по всей видимости, говорю не с тем, с кем хотелось бы поговорить… Короче, да-ра-гой, набирай правильно номер! Привет…
Трубка полетела на место, Сергей поспешил на кухню. Там уже несколько секунд сигнализировал свистом и паром синий в крупный белый горох чайник, важно кряхтя и подбрасывая над собой аккуратную никелированную крышечку с деревянной ручечкой.
Наполнив чашку ароматным индийским чаем, литератор подошел к окну. Низкие облака напомнили Сергею, что в квартире надо делать ремонт – они были такие же серые и неаккуратные, как и его пропахший известью потолок.
В такие хмурые дни совдеповские обыватели обычно делали только то, что с них требовали – ни капли больше, и только с появлением огромного синего неба и ярких лучей солнца они приходили в бешеный восторг и могли в состоянии эйфории и трудового героизма свернуть Алтайские, Кавказские или какие-нибудь другие значительные горы.
«Слишком эмоционален для труда наш российский человек…» – подумал Флюсов. Только что вставленные новые окна – непонятно почему-то закругленной формы и испачканные мелом – смотрели на хозяина тупо и уныло, как глаза попавшего в капкан для гиен верблюда.
Внезапно раздался звонок в дверь. На пороге стоял бывший чекист, а ныне бизнесмен – Дмитрий Григорьевич Савотин, совсем недавно то ли переведенный в народное хозяйство в связи с сокращением штатов, то ли уволенный со службы с формулировкой «по дискредитации высокого звания офицера спецслужб».
В своей былой деятельности Дмитрий Григорьевич всегда старался использовать исключительно творческие методы, работал артистично – на грани фола, за что часто получал от руководства как суровые выговоры, так и благодарности с почетными грамотами.
– Ехал мимо – решил зайти… Извини, что без звонка.
– Привет, как это – без звонка? Ты только что звонил мне в дверь…
– Да нет, я имел в виду… – Савотин сощурился. – А-а-а, это ты шутишь… Я и забыл, с кем имею дело.
Дмитрий Григорьевич строевым шагом прошел на кухню, по пути бросая подозрительные взгляды по сторонам, и, показав глазами на окно, соединяющее кухню с ванной, тихо спросил:
– Ты один?
– Вообще-то, как у всех гениальных шизофреников, у меня присутствует раздвоение личности, поэтому утверждать, что я – в «одинаре», было бы не совсем корректно, – сказал Сергей.
– А прошлый раз ты утверждал, что являешься исключительно параноиком. Когда же ты врал?
– Я был правдив и тогда, и сейчас. А почему – долго рассказывать… Давай-ка лучше излагай, что тебе нужно, – я же знаю, просто так ты никуда не заглядываешь.
– У меня к тебе небольшое дельце. – Савотин лукаво посмотрел на своего приятеля. – Я тут познакомился с одной девицей… Так вот, нельзя ли ей продемонстрировать наш бомон во всей своей красе, пригласить к кому-нибудь в гости из самых известных артистов или писателей?
– Подожди, как ты сказал – «бомонд»?
– «Бомон».
– На конце какая буква?
– «Нэ».
– Во-первых, на конце – буква «эн». Но это – у тебя. А должна быть «дэ» – как у всех. Потому что слова «бомон» нет, а есть слово «бомонд».
– Да?! А я и не знал. Ну и хрен с ним… Бомонд – так бомонд.
– А девица что – тоже из карательных органов?
– Нет, она парикмахерша. Работает в салоне на Неглинке.
– Димуля, – Флюсов начал раздражаться, – я тебя очень уважаю, и мне, разумеется, известны те оазисы передовой мысли, где собираются так называемые сливки общества, но если я рискну привести тебя туда с твоей новой пассией, могу биться об заклад с прикладом твоего личного оружия – именного автомата Калашникова или дать на отсечение интимное место одного начинающего поэта – он согласится, что вас выгонят оттуда сразу, а меня – чуть погодя, мотивируя свои действия наличием у меня сомнительных, порочащих связей…
Савотин насупился.
– Ну ладно, я подумаю… Если есть что еще – говори, а то мне пора собираться, у меня сегодня тяжелый день.
– Спасибо, дружище. – Дмитрий подошел поближе и, слегка смутившись, довольно искренне обнял своего старого «фрэндка». – Я знал… – Дмитрий посмотрел на часы. – Все. Убегаю. Твори, выдумывай, пробуй! – напоследок прокричал он и захлопнул за собой дверь.
Чаю больше не хотелось. Сергей решил: пора собираться и отправляться по многочисленным делам. В перечне присутственных мест, которые необходимо было посетить в течение светового дня, «Останкино» числилось под номером один.
Выходя из квартиры, писатель прихватил аккуратно перевязанные веревкой две огромные стопки книг, состоящие из томов собраний сочинений исключительно великих писателей столетия: Иосифа Виссарионовича Сталина, Льва Троцкого и Мао Цзэдуна.
«Зачем мне тащить их до помойки, – резонно подумал Флюсов, – и здесь удивительные мысли и идеи самых нестандартных людей эпохи, запечатленные на века на бумаге очень высокого качества, кто-нибудь подберет… Мало ли, может, соседи ремонт какой затеят…»
С легким сердцем он водрузил стопки на пыльный подоконник и, в последний раз бросив пытливый взгляд на кипу политической макулатуры, со спокойной душой, почувствовав огромное облегчение от окончательного разрыва с классиками революционного романтизма, помчался вниз.
Как только писатель вышел из подъезда, к подоконнику с книгами из квартиры на седьмом этаже скользнула чья-то загадочная тень…
Леонид Владимирович Третьяков всю жизнь преподавал научные дисциплины общественного характера в различных высших учебных заведениях. Больше ничего делать в жизни он не умел да и не хотел уметь, считая приоритетным вопросом абсолютно во всем вопрос идеологического воспитания.
Обнаружив на окне столь щедрый подарок, он долго не мог прийти в себя. Внимательно ощупав каждую книгу в отдельности, он прижался давно небритой щекой к верхнему тому Сталина и заговорщицки зашептал:
– Вот оно, свершилось! Сегодня самый лучший день в моей жизни. С этой минуты – я другой человек. С такой нравственной базой я переверну горы и поверну вспять реки! Я стану прокладкой между великими идеями и безыдейными массами! Потому что я – не кто-нибудь, а Третьяков. Да-да! Именно Третьяков! – Здесь он перешел на крик: – Тре-тья-ков! Ле-о-нид! Лен-чик! Ле-ня!
Добравшись в «Останкино» на такси менее чем за полчаса, Флюсов натренированным за долгие годы движением пнул ногой крутящуюся дверь телевизионного технического центра и оказался в святая святых российского телевидения.
У него было несколько пропусков на вход от различных редакций: литературно-драматических программ, музыкально-развлекательных передач, народного творчества, детской редакции и даже Генеральной дирекции Центрального телевидения. Аккуратной стопочкой они лежали в левом внутреннем кармане его двубортного пиджака, каждый ожидая своей очереди быть предъявленным толстым милиционерам на проходной, торчащим там круглосуточно в вечно помятой форменной одежде и фуражках набекрень. Приблизительно каждый второй из стражей порядка как будто по приказу свыше имел на руке золотую печатку или перстень – вероятно, среди останкинских ментов это считалось особым шиком, а у одного Сергей даже видел татуировку на внешней стороне запястья непристойного содержания с изображением целой группы обнаженных мужчин и женщин.
Оставив кордон позади, боковым зрением он заметил спешащую к нему молодящуюся даму неопределенного возраста, музыкального редактора «Клуба кинопутешественников» – Надю Андрееву.
– Здорово, Надюха!
– Привет, классик…
Дама взяла Сергея под ручку и, встав на цыпочки и подтянувшись до уровня его уха, прощебетала:
– Есть гениальный проект! Срочно нужен автор! – Затем, немного подумав, добавила: – Слушай, Флюсов, когда я тебя встречаю, ты возбуждаешь меня в последнее время с каждым разом все сильнее и сильнее… Возбуждаешь даже больше, чем железнодорожный билет.
– Это что еще за пошлость? Где ты набралась подобной гадости? Вот, стоит тебя только ненадолго оставить без должного контроля…
– Есть такое выражение. Я думаю, упоминание билета в качестве искусственного возбудителя идет от предвкушения будущих путешествий и приключений.
– В том числе – амурных?
– В том числе… – задумчиво сказала Надя и погрустнела. – А, плевать. Так, слушай сюда…
Она достала из полиэтиленового пакета несколько страниц машинописного текста и начала объяснять:
– Проект – просто блеск! Моя интуиция мне подсказывает…
Флюсов невольно перебил:
– Интуиция женщины тем безошибочнее, чем прозрачнее намерения мужчины.
Надежда вскинула на Сергея свои густо накрашенные глаза и, не давая себе расслабиться, твердо сказала:
– Я не о том. Пожалуйста, не перебивай, я уложусь в три минуты. – Она ткнула пальцем куда-то в середину первой страницы и начала читать: – Телесериал «Телекомпания Стаканкино» – это истории из жизни современного телевидения, объединенные главными героями, переходящими из серии в серию. Это наиболее характерные комические и узнаваемые персонажи: популярные Ведущий и Ведущая, Режиссер, Оператор, Спонсор, Главный Редактор, Корреспондент и т. д. и т. п., а также безумные телевизионные фанаты. В сюжетах участвуют также работники Телецентра, пожарные, милиция, буфетчицы, уборщицы и другие. Действие происходит в основном в помещениях Телецентра: в студиях, аппаратных, гримерных, барах, курилках, костюмерных, а также на натуре – на улицах, в магазинах, ресторанах, офисах, то есть там, где это продиктовано профессиональными обязанностями и личной жизнью героев. Каждый из них имеет свой ярко выраженный комедийный имидж. Ведущий – напыщенный и глуповатый самовлюбленный красавчик. Ведущая – сексапильная дурочка, о которой ходят разные слухи. Режиссер – непризнанный гений, вечно пытающийся создать шедевр. Оператор – непросыхающий алкоголик.
– Наш парень, – не выдержав, пояснил Сергей. – Надь, я, вообще-то, тороплюсь. Честно говоря, «режьте меня на куски», мне уже все нравится… Тем более, если сама госпожа Андреева участвует в проекте – вопросов нет никаких, кроме одного – размера гонорара. Давай так: к субботе ты со своими подельниками решаешь финансовый аспект, и если его решение меня устроит – я полностью ваш. А теперь извини… – Резво взяв с места и, послав Надежде воздушный поцелуй, Флюсов стремительно помчался по коридору.
– Серега, привет! – услышал он безумный вопль, нажимая никелированную кнопку лифта. Пришлось обернуться.
– Салют! – Режиссер канала «Добрый вечер, Москва!» Вова Костров, широко расставив руки, семенил кривоватыми ножками, обутыми в незатейливые кроссовки, в его сторону.
Тем временем из лифта горделивой походкой вышел и важно осмотрелся по сторонам писатель – сатирик Сергей Львович Мондратьев и, увидев в разношерстной толпе Флюсова, также направился к нему.
– Да что ж, блин, за день сегодня такой! Нет никакой возможности спокойно работать! – Сергей Сергеевич с досадой плюнул на до блеска вымытый, сияющий пол и тут же от осознания непристойности своего поступка расстроился еще больше.
– Здорово, мужики…
Мондратьев состроил жуткую гримасу, делающую, по его мнению, выражение собственного лица крайне загадочным, и загундосил:
– Сейчас я расскажу тебе последнюю феньку – как меня вызывали позавчера в налоговую инспекцию…
– Сделай милость.
– Я пришел к ним и сразу перешел к делу. «Денег, – говорю, – у меня все равно нет, только зря время потеряете. А все потому, что доходов не имею. Живу в долг, будучи известным писателем. Двенадцатый год пишу роман. Как допишу – издам. Когда издам – может быть, заплатят гонорар. С гонорара раздам долги и заплачу налоги. Кстати, – поясняю, – роман-то про вас, в том смысле, что про налоговую, а главный герой – инспектор Фомин Александр Геннадьевич…» – Он как заорет: «Кто?!» Я говорю: «Кто слышали – Фомин Александр Геннадьевич». Он аж подпрыгнул: «Что, – говорит, – других фамилий нету больше? Окромя моей?» Я так удивился, говорю: «Да быть такого не может! Надо же, какое совпадение. А впрочем, вы на него совсем не похожи. Мой-то – взяточник и аферист». Фомин аж со стула чуть не свалился. «Тираж какой?» – спрашивает. Я говорю: «Для начала тысяч 30–35, а там посмотрим. Роман-то неплохой получается. Только вот главного героя жалко. И жена ему изменяет…» Смотрю, Александр Геннадьевич пятнами пошел. «С кем – сказать можете?» – спрашивает. Я говорю: «До этого места еще не дописал. Через месячишко». «Как выглядит, – перебивает он меня, – жена вашего героя, лет сколько?» А я ему: «Темненькая такая. С укладочкой. Возраст… лет под сорок. – А потом добавляю: У моего главного героя тесть – бывший полицай, теща». И вдруг он мне: «Достаточно, идите. Все у вас в порядке. Скажите, а нельзя главного героя переименовать?» Я говорю: «Почему нельзя? Можно. Вот только…» Он снова перебивает: «С изданием поможем. Подтянем лояльные коммерческие структуры». «Понял, – говорю, – а как у вашего начальника-то фамилия, заодно с именем и отчеством?» Он вскочил, улыбается, точно в глаза смотрит: «Петров… Петров Игорь Викторович!» – «Хорошее, – говорю, – сочетание для главного героя». Ну, чего… Пожали мы друг другу руки, и пошел я спокойно домой.
– Слушай, так я не понял. Ты что, раньше знал этого Фомина? – спросил Костров.
– Нет. – Мондратьев улыбнулся.
– А откуда ж ты узнал, как его зовут?
– Да-а, теперь я точно знаю, чего нельзя купить даже за большие деньги – мозгов. Вова, у него же, у этого придурка, табличка рядом с дверью висит, где все четко и конкретно указано. Наверное, с советских времен еще осталась.
– А про жену?
– Я когда в коридоре в очереди сидел, она из его кабинета вышла, остановилась поговорить с каким-то мужиком, видимо, коллегой мужа, ну из их разговора я все и понял.
Вова не отставал:
– А про полицая?
– А вот это, дорогой, уже экспромтный полет моей необузданной фант азии…
Мондратьев поклонился воображаемому зрителю и, пожав собеседникам руки, молча растворился в толпе, напомнив напоследок Флюсову:
– Не забудь – вечером работаем в «Эстраде». Не опаздывай.
Воспользовавшись режисерским молчанием – он еще находился под впечатлением рассказа Мондратьева, Сергей Сергеевич юркнул в лифт и был таков. Поднявшись на седьмой этаж, нервно посмотрел на часы. Стало понятно: график мероприятий, намеченных на сегодняшний день, ломался, надо было ускорять темп, не тратя больше ни секунды на пустопорожние разговоры.
Но как гласит закон подлости: «Если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается» – навстречу писателю по «стаканкинскому» коридору шагал вечный продюсер, а ныне – программный директор Четвертого канала – Александр Васильевич Заяицкий. Увидев его сдвинутые к переносице насупленные брови, наш герой вспомнил еще одну сентенцию, больше известную в продвинутом народе как закон Паддера: «Все, что хорошо начинается, – кончается плохо. Все, что начинается плохо – кончается еще хуже».
«Все, кранты… От этого не убежишь». – Сергей устало опустил дипломат на пол и приготовился.
Дело было даже не в особой пытливости ума Александра Васильевича, он просто-напросто хотел знать то, чего не знает большинство населения. Причем каждый факт ему надо было не только пару раз объяснить, так как с первого раза он не воспринимал даже самую примитивную информацию, – ему надо было эту информацию прокомментировать, а уже затем, сделав вывод, дать конкретные рекомендации по использованию рассказанных фактов и ситуаций в его, заяицких, корыстных целях.