– Сколько вы знаете всего интересного! – восхитилась Наташа. – Я предлагаю выпить за господина Новоженова. За вас, Лев Юрьевич!
Лева, отхлебнув из своего бокала, пытался было рассказать очередную историю, но, посмотрев на младшего товарища по цеху, передумал:
– Старик, хорошо у тебя… Но мы пойдем. Мне еще везти Наталью на другой конец Москвы, а водитель из меня – сам знаешь…
– Ну что вы, я могу и сама доехать – на такси…
– Нет, как джентльмен, не могу позволить…
Проводив приятеля с дамой, Сергей отправился в ванную принимать душ, откуда его вытащил нехороший предвестник – ночной звонок.
Кто не боится будоражащих, а чаще – откровенно раздражающих трезвонов сумрачной порой, когда сонный, разбуженный человек с замиранием сердца поднимает трубку, боясь услышать там какое-нибудь страшное известие, а вместо этого слышит отвратительное мычание какого-то пьяного придурка, перепутавшего твой номер с номером своего такого же, как и он, любителя ночных нетрезвых бесед!
– Привет, классик! – голос Александра Александровича Бизневского сразу снял возникшее мгновением назад напряжение.
– Привет! Это очередная гигантская флюктуация. Дело в том, что я о тебе сегодня вспоминал. А флюктуация – это когда происходят маловероятные события. Со мной они происходят часто. Давно тебя не видел, а сегодня подумал о тебе, – и ты звонишь.
– Серега, не балаболь. Ты мне очень нужен. Завтра утром ты можешь мне уделить часа четыре своего бесценного времени?
– Вполне. Мне даже очень льстит, что такая важная персона как ты, Сан Саныч, изыскала возможность в постоянных цейтнотах времени уделить скромному писателю-сатирику каких-то коротеньких, паршивых четыре часа.
– Ты долго дрыхнешь по утрам?
– Я вообще не сплю… потому что думаю. Думаю о тебе!
– Хватит измываться! Завтра ровно в десять тридцать около твоего подъезда будет стоять темно-синяя «Вольво», шофера зовут Виталик. Не пугайся, он будет в форме капитана ГАИ, каковым, впрочем, и является на самом деле. Он привезет тебя ко мне – а я сейчас живу на бывшей андроповской даче – для обсуждения важного вопроса, коим, по моему мнению, ты должен владеть.
– Саныч, ты ломаешь мне весь завтрашний график…
– Не выеживайся, классик! Сведения будут оплачены! К тому же я обещаю тебе сногсшибательный обед с вискарем и тремя видами кавиара, включая твою любимую баклажанную икорку, в обществе широко известных в узких кругах западных дипломатов.
– Сань, неужто в шпионы принимать будете?
– Дурак ты, Флюсов. Был дурак, дураком и остался. Все, до встречи!
– Подожди, а Женчик у тебя будет?
– А куда ему без меня деваться? Здесь у меня ошивается – заместителем по тылу.
Ожидая приятеля, Александр Александрович дважды обошел вокруг центральной клумбы. «А Серега действительно ведь очень талантлив, – подумал он и тут же упрекнул себя: Неужто завидую? – А кто все это годы считал зависть чувством, недостойным интеллигентного человека?»
Еще в ранней юности Саныч выработал привычку самоанализа. Во время проверок самого себя «на вшивость» его внутреннее «Я» раскрывалось, разбиралось на части и подвергалось внимательнейшему осмотру и изучению. Сначала подобные ревизии касались только сомнительных поступков, а затем приобрели более широкий характер. Оценке подвергался не только Бизневский-алкоголик и дебошир, но и Бизневский-человек.
– Посредством пьянства я воспитал свой характер и закалил волю, – частенько повторял Саша в различного рода беседах. – Попробуйте с тяжелейшего похмелья заставить себя встать, ничего не понимая пойти «найти», а потом, превозмогая тошноту и головокружение, – употребить.
Такое по силам только настоящей цельной личности, обладающей, кроме отменных волевых качеств, мозгов и таланта перевоплощения, еще и крайней изобретательностью.
Выводы самоанализа носили порой оценки, обратные общепризнанным, что не только не огорчало, но и крайне радовало Александра Александровича. Взять хотя бы такую вещь, как высокомерие. Что это – порок или достоинство? У Флюсова была миниатюра, к которой Бизневский был неравнодушен и постоянно цитировал. Называлась она «Обыкновенный снобизм» и звучала так: «Дай человеку палец, а завтра он тебе и всю руку пожать норовит». Так вот, Саныч всегда был уверен: снобизм, или по-нашему – высокомерие, это если не хорошо, то нормально в том случае, когда он оправдан. Что иное, как не высокомерие, дает надежный щит против ненависти конкурентов или помогает отражать уколы уязвленного самолюбия?! Как и честолюбие, это качество необходимо любому индивидууму, стремящемуся достичь успеха. Высокомерие подстегивает его, помогает завоевать популярность. Талантливый человек, тем более гений, всегда беспокоит окружающих. Он возмущает покой людей посредственных уже одним тем, что он гений, а людям это категорически никогда не хочется признавать. И если не отразить их выпадов высокомерием, можно, раньше времени разочаровавшись в собственных силах, сойти с дистанции, так и не создав в искусстве ничего выдающегося.
Двухэтажный дом, в котором долгие годы обитали многие из кремлевских небожителей, не вызывал у Бизневского никаких чувств, кроме тупой гордости. Он был красив какой-то бессмысленной красивостью. В этом старинном жилище все было холодно и строго, потому что бездушная традиция высокомерия домов может так же, как и неоправданное высокомерие людей, начисто уничтожить любые ростки здоровой жизни.
Миновав огромные зеленые ворота и нескольких дегенератов в темных очках и одинаково отутюженных костюмах, шурша шинами, автомобиль, не торопясь, подъехал к дому. Казалось, некоторое время дом и лимузин с удивлением и некоторой настороженностью рассматривали друг друга. Темно-серый фасад двухэтажного строения недружелюбно пугал широкими замысловатыми окнами. Тяжелые дубовые двери неохотно впустили прибывших в это хранилище неизвестно каких традиций.
В гостиной специально обученный человек сметал пыль с огромного количества дорогих, часто нескромных безделушек. У лестницы, ведущей на второй этаж, Сергея встретила огромная черная собака по кличке Робин. Появившийся в дверном проеме хозяин строго предупредил:
– Спокойно, Робин, это свои.
Сергей Сергеевич всегда был очень осторожен с собаками, хотя животных очень любил. Он их не боялся, он просто не хотел, чтобы они его когда-нибудь покусали.
Поздоровавшись, Саныч указал рукой на второй этаж, предлагая подняться по изогнутой, как Военно-Грузинская дорога, лестнице, и небрежно бросил:
– Тебе предстоит гигантская работа, поэтому не будем терять времени.
Задача, поставленная Бизневским с самого начала, показалась не столько сложной, сколько просто идиотской и не имеющей смысла. Необходимо было «раскрутить» восемнадцатилетнего толстозадого отпрыска посла Боснийской республики в России господина Гастарбайтера и сделать из него – абсолютной бездарности – полноценного последователя творческих идей, а возможно и биографии, великого Моцарта.
– Сань, не надо мне объяснять элементарные вещи, я все понял: Босния должна гордиться не одним, а двумя своими сыновьями: Вольфгангом Амадеем Моцартом и… как его там… дай-ка сюда его фотографию… и вот этим очкариком Клаусом, блин, Гастарбайтером.
– Умница! Я всегда говорил.
– Не надо этой словесной шелухи. И не надо оваций. У меня лицо глупое, а так я соображаю. Дело серьезное. Судя по всему, толстозадого сразу придется перевести в пассив нашего предприятия, он даже визуально не тянет не то что на композитора, но и на самого заурядного поэта-песенника. Ко всему он пытался поступить в Московскую государственную консерваторию, и это ему не удалось.
– Совсем плохо. Я не спрашиваю, зачем это нужно тебе, потому, как никогда не сумею постичь своим скудным умишком всех сложностей ваших хитроумных финансовых комбинаций, но могу сказать однозначно: будут расходы.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь. Сидишь тут на андроповской даче и фантазируешь, выдумываешь разную херню.
– У меня и повар Брежнева.
– Вот-вот, отгородился от народа железным забором, поваров модных нанял и думаешь – все можно?
– Я не думаю, я почти уверен.
– Это все ваши капиталистические иллюзии! Когда один придурок – некто Чарльз Дарвин – попытался доказать свою мерзкую утопию, что человек произошел от обезьяны, – это стоило ему немалых денег. Но он это делал гипотетически – на бумаге, а ты мне предлагаешь сделать из боснийской обезьяны не просто человека, а композитора, и не просто композитора, и не просто талантливого – а с гениальными задатками.
– Так ты же многое можешь!
– У меня и повар Брежнева.
– Вот-вот, отгородился от народа железным забором, поваров модных нанял и думаешь – все можно?
– Я не думаю, я почти уверен.
– Это все ваши капиталистические иллюзии! Когда один придурок – некто Чарльз Дарвин – попытался доказать свою мерзкую утопию, что человек произошел от обезьяны, – это стоило ему немалых денег. Но он это делал гипотетически – на бумаге, а ты мне предлагаешь сделать из боснийской обезьяны не просто человека, а композитора, и не просто композитора, и не просто талантливого – а с гениальными задатками.
– Так ты же многое можешь!
– Это еще одна твоя иллюзия. Что по поводу сметы и других активов?
– В активе у тебя…
– Секундочку – пока только у тебя. Я еще ничего не решил.
– У нас… Значит, кабинет бывшего министра культуры Демичева Петра Ниловича в здании бывшего Министерства культуры СССР – там сейчас Центральный дом актера, потом необходимый для работы штат сотрудников… и сотрудниц – я знаю ваши склонности, и, разумеется, деньги. На зарплату, оборудование офиса, на транспорт, представительские расходы и главное…
– На пиар-кампанию по раскрутке толстозадого!
– Да. Не исключено, что под него даже придется собрать небольшой оркестр и провести что-то вроде музыкального фестиваля, где будут исполняться его величайшие произведения.
– А произведения должен буду написать я?
– Может и так. Поскольку он не рубит в нормальной человеческой музыке, скорее всего, придется делать ставку на что-нибудь другое.
– Музыкальный авангард? Сюрреализм?
– Не знаю, надо думать. Ну, что-нибудь из этой серии…Шнитке, Денисов, Губайдуллина…
– А играть этот Клаус вообще ни на чем не может?
– Зачем ему играть, он же композитор! И не простой, а композитор, у которого папа – боснийский посол.
– Ты совсем оборзел, Саныч! Мало тебе толстопузых выкормышей отечественных недоумков, так ты взялся за толстозадых зарубежных.
– Учти, фестиваль, если он будет, будет международным. У папы Гастарбайтера сумасшедшие связи по всему миру.
– Теперь главный вопрос – мой гонорар.
– Не души, ты ж меня знаешь – я не жмот.
– Это ты на брежневских поваров с «девяточниками» денег не жалеешь.
– Ах ты скотина! А кто тебе оплачивал эту твою передачу… как она…
– «Смех без причины».
– Во-во…
– Это ты, Саныч, помогал не мне, это ты помогал людям, находившимся в обстановке экономической безысходности, к которой, кстати, ты, Саша, одним из первых приложил свои ручонки. Так вот, ты помогал людям ненадолго забыть, что творится в стране и их кошельках с помощью моей талантливой юмористической передачи.
– Ну, так что скажешь?
– Только из уважения к тебе можно попробовать. Но финансирование – с первого дня, знаю я вас… первых российских бизнесменов.
– Когда можешь приступить?
– Я человек обязательный, поэтому надо закончить незавершенные дела, на время приостановить развитие восьми любовных романов, дописать четыре сценария, сняться в роли литератора в одном многосерийном художественном фильме… Ну что ж… Мне на это потребуется… А, ладно, все равно ничего не успею, придется все решать параллельно и в оперативном режиме.
– Короче, уважаемый…
– Считай, что уже приступил! Хотелось бы попросить авансик.
– Получишь, получишь… Может быть, есть какие-нибудь вопросы?
– Кто будет составлять смету?
– Составлять будешь ты, утверждать – я.
– Проектные сроки?
– Работай по максимуму – я тебе доверяю. Завтра поедем смотреть кабинет министра, я сразу же хочу тебя познакомить с директором ЦДА – Эскиной Маргаритой Николаевной.
– Известная женщина. Ну, а если не секрет, сколько пообещал ей за аренду кабинета?
– Я пообещал не ей, это официальная аренда – сто тысяч долларов в год.
– Официальная?
– Ну, почти. – Оба приятеля рассмеялись.
– Вопросы решены – теперь обедать! Попрошу вас, уважаемый Сергей Сергеевич, проследовать в обеденную залу.
– Состав участников обеда?
– Начнем вдвоем, а потом, может, подъедет старший Гастарбайтер. Если хочешь, можем кликнуть Женчика. Ты ведь наверняка соскучился по бывшему однокласснику.
Евгений Александрович Бизневский приходился Санычу родным братом, а с Флюсовым когда-то действительно не только учился в одном классе, но и одно время даже сидел за одной партой.
В широкие цельные окна с полукруглым верхом ворвались яркие лучи полуденного солнца. Они упали на высокую стеклянную горку и разноцветными бликами отразились от полированных граней хрустальных бокалов, от множества тарелок и соусников и другой сервизной посуды. Из модного шкафа, стоявшего вдоль стены, уже были извлечены серебряные приборы, гигантские миски-супницы и несколько подносов. Бизневский лично руководил размещением всего обеденного скарба на необъятном столе из черного мореного дуба. «Не стол, а ипподром», – как-то сказал про него Саныч.
Часы в темном вишневом футляре пробили два раза, заставив Сергея обратить внимание на забавный маятник. Огромный, отвратительного вида бегемот монотонно раскачивался на качелях вверх и вниз. «И часы у Саныча тоже завернутые», – подумал Флюсов. Его взор безучастно скользил по стенам, оклеенным строгими моющимися обоями, по ряду коричневых стульев с изогнутыми спинками, пока еще напрочь задвинутыми в пространство внутри стола.
Пока шли последние приготовления к потреблению пищи, Бизневский, наплескав в два хрустальных фужера изрядное количество виски, предложил пофилософствовать:
– Между прочим, вискарь – твой любимый – «Джонни Уокер. Блэк лейбл». Видишь, я все помню. Под него особенно хорошо поразмышлять о смысле жизни и обсудить какие-нибудь философские проблемы перед обедом.
– Философия имеет дело с проблемами двух видов: решаемыми, которые все тривиальны, и нетривиальными, которые все не решаемы. Вы, Александр Александрович, какие предпочитаете?
– Да мне по фигу, я знаю одно: когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду – это философия. Ладно, плевать на нее. Скажи мне тогда, что такое «писательский успех»?
– Осторожнее, Александр: о секретах успеха увереннее всего рассуждают неудачники. Ну, а если серьезно… Ты прав: если кто-то решил достичь хотя бы некоторых вершин любого искусства, он должен ответить на этот вопрос в самом начале пути. Для писателей и артистов – это, скорее своего, удовлетворение собственного тщеславия. Это эгоцентризм, но в любом случае, – не деньги.
– Его можно просчитать?
– Можно, но сначала надо просчитать не только свои сильные и слабые стороны, но то же самое у твоих конкурентов, понимая, что все характеристики меняются со временем до неузнаваемости.
– Ну да, с годами человек слабеет физически, изнашивается морально, к тому же – алкоголизм.
– Да, и алкоголизм. Кстати, давай-ка за него и выпьем!
Приятели приподнялись со своих мест и, протянув в направлении друг друга наполненные фужеры, смачно и звонко чокнулись.
– Следующий тост, Сан Саныч, будем пить за тебя, за покровителя искусств, науки и просвещения.
– Старичок, им просто выгодно покровительствовать. В начале девятнадцатого века Наполеон принял изобретателя Фултона, который предложил ему вооружить флот Франции кораблями, приводимыми в движение паром, – пароходами. «С боевыми кораблями, приводимыми в движение паром, вы уничтожите Англию», – закончил свой доклад Фултон. Выслушав изобретателя, Наполеон сказал: «Каждый день мне приносят проекты один вздорнее другого. Вчера только мне предложили атаковать английское побережье с помощью кавалерии, посаженной на ручных дельфинов. Подите прочь! Вы, очевидно, один из этих бесчисленных сумасшедших!» Через восемь лет английский корабль, отвозивший свергнутого императора на остров Святой Елены, встретился в море с пароходом «Фултон», приводимый в движение паром. На большой скорости промчалось судно мимо английского тихоходного корабля. Проводив глазами американский пароход, Наполеон с печалью в голосе сказал сопровождавшему его спутнику: «Прогнав из Тюильри изобретателя Фултона, я потерял свою корону…»
– Корону потерять – не корову проиграть! Я помню, у тебя когда-то была идея о создании собственного сельхоз концерна. Подожди… с кем же ты собирался его запускать… сейчас вспомню. А-а… с Коганом. Ну конечно, с Виктором Коганом-Ясным. Кстати, вы же дружили, где он теперь?
– Где Коган… в Думе. Где ему еще быть.
– И чем он там занимается?
– А чем там все занимаются – ворует.
Сергей вспомнил прежние восторженные рассказы Александра о Когане, об их замечательной дружбе. Как часто он слышал повествования Бизневского о своем друге, каким лучезарным светом загорались Сашины глаза при одном упоминании его имени. Сколько невзгод и радостей пережили они вместе – и вот результат: «ворует». Как же после этого верить в человеческую дружбу? Какие гнусные силы, оказывается, живут в любом человеке и до поры до времени спят, пока стяжательство, тщеславие или что почище их не разбудят, не приведут в состояние боевой готовности, готовности против когда-то близких людей, бывших совсем недавно единомышленниками.