Когда сотрудники акции «Фестиваль» удобно разместились за гостевым столом, полковник Сопылов поздравил собравшихся с первым рабочим днем, завершив свою пламенную речь первым тостом:
– Если взять квадрат со сторонами в три и четыре сантиметра и вписть в него круг, то получится что? Правильно, эллипс. Если по населенному пункту произведены ядерные удары, то их количество не играет принципиальной роли. Если мы будем опрокидывать рюмку за рюмочкой, бокал за бокалом, то за что, собственно, мы будем пить, не будет иметь особого значения.
Пили быстро и много все, включая и Ниндзю.
– Браво и брависимо! – закричал после трех стаканов водки, выпитых в рекордно короткое время, старший офицер Виталик и попытался неумело обнять сидящую рядом Валерию.
Внезапно на столе прозвенел телефонный зуммер.
– Это еще кто? – Райлян с удивленным взглядом машинально засунул руку подмышку в поисках кобуры.
– Послушайте, Иван Григорьевич… даже интересно.
Ваня снял трубу, промычал несколько слов, вернул ее на исходную позицию и четко доложил:
– Это ребята из «Вестей»… Сообщили, что через тридцать минут будут.
– Вот это работа! – От восхищения Сергей Сергеевич икнул. – Откуда только номер узнали… Что значит – профессионалы…
Телевизионщики были, как всегда, точны и конкретны. Когда они прибыли, офисные девушки с удивлением обнаружили, что работники телевидения, оказывается, – обыкновенные люди. Так же, как все, они любят деньги, пьют шампанское, говорят о жизни, идут на компромиссы, но при этом они все же более конкретны и организованны.
Ребята гарантировали восемь эфиров в течение месяца, начиная со дня первой съемки. Система работала безотказно: утром они снимают материал, днем его монтируют, а уже вечером какая-нибудь миловидная телеведущая, брызгая слюной в объектив телекамеры и сообщая последние подробности того, что творится в мире, как бы между прочим, вешает телезрителям щедро оплаченную лапшу на уши и при этом так радуется полученному за лапшу гонорару, что любой смотрящий сюжет начинает понимать: да, действительно, сейчас ему будут демонстрировать что-то совершенно потрясающее.
Именно на «ящике» во всем своем шике расцвели «понт-стритовские» манеры со всей своей неограниченной пошлостью и слабоумием. Как известно, это означает следующие: обязательно носить перстень с печаткой, угощаться в театре во время спектакля со смаком шоколадными конфетами и говорить своей даме на балу: «Разрешите мне промыслить для вас какого-нибудь фуража…»
Вообще, в России, если по-честному, не две беды, а три: к дорогам и дуракам надо бы добавить и телевидение.
Интересны были рекомендации главного в группе, которые он попросил обязательно записать и твердо им следовать при подготовке сюжетов со стороны заказчика: не придавайте второстепенным вещам первостепенного значения; не оказывайте второстепенным людям первостепенного внимания; не оценивайте второстепенные проблемы по высшему разряду. Свою тираду он закончил почти что афоризмом: «Запомните друзья! Телевидение позволяет вам наслаждаться обществом людей, которых вы не пустили бы никогда к себе на порог».
После чего «ударили по рукам», в черновом варианте обсудив план первой съемки, ребята из группы выпили по бокалу шампанского и откланялись.
Правда, в самом конце их главный словами короткого стихотворения попытался узнать о месте расположения ближайшей точки общественного пользования: «Не целует Дашу Паша – после пива тяги нет: “Не до сексу мне, милаша, где тут ближний туалет?”».
После их ухода Сергей Сергеевич не выдержал:
– Я всегда говорил, что телевидение – это то место, где нахальные провинциалы из Рыбинска или Саратова принимают друг друга за телезвезд или просто приличных людей. Вы знаете, я в свое время придумал рекламный ролик на телевидении для «Педдигри-Палл» – собачьей еды.
– Сергей Сергеевич, какой вы многогранный! Вы у нас еще рекламные ролики придумываете. – Секретарша Светлана, подобострастно захихикав, несколько раз хлопнула в розовые ладошки.
– Сценарий коротенький. Звучит он следующим образом: в кадре пенсионерка. Сегодня ей исполнилось сто лет. По этому поводу государство через низовые структуры – префектуру и муниципалитет – презентовало ей банку замечательных собачьих консервов. Пенсионерка рада: ах, сколько витаминов!
Все дружно засмеялись, а пьяный старший офицер Виталик грубым голосом пробасил:
– А что вы еще пишите?
– Да все!
– Можно что-нибудь прочитать?
– Ну, если только что-нибудь из коротенького. Миниатюра называется «Ничего не поделаешь». Содержание следующее: у голубого поэта и муза – педераст. Это, правда, несколько грубовато. Ну, вот такую еще тогда… из жизни насекомых. Бедные мухи! У них в жизни всего-то пара привязанностей: мед да дерьмо. Или вот… вам на тему оптимистов и пессимистов. Глухой пессимист хуже слепого оптимиста. Пессимист видит наполовину пустой стакан. Оптимист совсем ни хрена не видит, зато прекрасно слышит, как из наполовину полного стакана пессимист жадно пьет. Разумеется, он делает оптимистический прогноз, что глухой в ближайшее время все-таки подавится, что в конце концов и происходит вследствие неуверенности пессимиста и неудовлетворенности им всем происходящим в стране.
После прочитанного реакция подчиненных оказалась по-деловому скромной, лишь один Ниндзя громко захохотал, и присутствующие первый раз за долгое время услышали его голос. Он спросил:
– Шеф, а как по поводу стихов?
Все были так удивлены тем, что человек в шароварах, кимоно и тюбетейке впервые за длительное время открыл рот, что стали судорожно переглядываться, а Флюсов, не готовый к такому повороту событий и не собиравшийся больше ничего читать, задумчиво сказал:
– Ну, раз у вас такая тяга к поэзии, одно стихотворение я вам прочитаю…
– Какая прелесть… – сказала кто-то из девушек.
– Все, друзья, рабочий день закончен – пора рвать когти. Иван Григорьевич, а у нас с тобой еще осталось что обсудить. Всем службам – спасибо. Завтра работаем по обычному графику. Вань, пойдем прогуляемся по Арбату.
Центральная улица Москвы только начинала жить своей вечерней жизнью. Фонари еще не зажглись, разномастная и разнокалиберная публика совершала променад, кругом звучала музыка, то там, то сям какие-то аферисты, выдающие себя за артистов, факиров и фокусников, обирали народ с помощью тривиальных трюков.
– Блин, а эта как здесь оказалась? – Сергей Сергеевич ткнул пальцем в крупную фигуру на горизонте. – Это же Ирина Львовна! Слушай, Иван Григорьевич, по-моему, это она к нам в офис лыжи навострила.
Периодически нервно посматривая на часы на руке, Ловнеровская в каком-то немыслимом платье на всех парах действительно неслась в представительские апартаменты компании «Фестиваль». Чувствуя, что время катастрофически уходит и что она может опоздать, никого не застав в офисе, преодолевая одышку, встречный поток прохожих и сопротивление воздуха, она прибавила шаг.
– Ну, точно – к нам… Интересно, откуда она адрес узнала?
– Так это ей, наверное, девчонки сказали – Иван Григорьевич опять невольно покраснел.
– А с какого это… сотрудницы полусекретной организации сообщают адреса и явки прямо с первого дня? – Было видно, что Флюсов явно недоволен.
– Старик, ты же мне за сутки поручил найти обслуживающий персонал с четкой ориентировкой на иностранные языки и конкретными внешними данными.
– Ну и что?
– Поверь, даже для меня все это организовать было не совсем по силам.
– Ну и что?
– Ну что – что? Я взял и позвонил Ловнеровской – она же пол-Москвы знает, поэтому Валерия, Тамара и Наташа – это ее кадры.
– Слушай, а я ведь действительно не поинтересовался, откуда они взялись, полностью тебе доверившись.
– А посему есть подозрение, что она взяла с них страшную клятву моментально передать ей всю информацию по поводу расположения офисяры.
– Так если ты сказал, куда направлять девиц, она адрес и так знала. – Писатель понял, что попал, и немного расслабился.
– Ты же знаешь Ирину Львовну – ей надо десять раз все перепроверить. Мы с тобой вышли на Арбат, а девчонки, вероятнее всего, ей отзвонились – вот она и мчится на всех парах.
– Ну и что теперь будет? Как ты правильно заметил, Иван Григорьевич, она же знает пол-Москвы. Вот теперь эти пол-Москвы будут периодически торчать в моем кабинете.
Львовна уже свернула в переулок у Вахтанговского театра и удовлетворенно хмыкнула, когда поняла, что она на правильном пути.
– Ладно уж, пойдем, господин Райлян. Было бы непростительным хамством не оказать должного внимания столь уважаемой женщине.
Так и не насладившись флюидами вечерней пешеходной улицы, компаньоны покучемали в место своей постоянной дислокации.
Жаркие объятия Ирины Львовны, ее страстные поцелуи оказались достойным вознаграждением за флюсовские сомнения.
– Сергей Сергеевич, – сказала Львовна, хитро улыбаясь и вытирая рукавом накрашенные зарубежной несмываемой помадой губы, – от меня не убежишь.
– Ирина Львовна, это давно известная истина, куда же мы без вас! Пойдемте, я покажу вам апартаменты, заодно попьем кофейку и обсудим все интересующие вас вопросы.
Расположившись втроем за уютным столом в комнате отдыха, Флюсов, Райлян и Ловнеровская вот уже полчаса вели светскую беседу. Наконец Ирина Львовна приступила к мозговой атаке:
– Слушай, Сереж, у меня к тебе просьба. Только ее нужно постараться решить в ближайшие несколько дней.
– Все, что в наших силах.
Ирина Львовна приосанилась. Ее хитрый прищур явно показал, что сейчас начнется:
– У меня есть один мальчик, он пишет замечательные монологи с рассказами юмористического характера. Нельзя ли с его материалами что-нибудь сделать?
– Что конкретно?
– Ну, ты же знаешь всех наших звезд эстрады. Отдать кому-нибудь из них или пристроить на радио или телевидение.
– Пусть приходит – обсудим.
– Нет, Сереж, ты не понял – он только в начале творческого пути, он крайне закомплексован.
– Ирина Львовна, я все понимаю, вы открыли не один талант в нашем жанре. Но как, не поговорив с ним, я могу его куда-то рекомендовать?
– Ты мне доверяешь?
– Вне всякого сомнения!
– У меня есть чутье?
– Разумеется.
– Так вот, поверь мне – это будущая звезда! – Собственное утверждение Ловнеровской так ее взволновало, что она почувствовала себя явно не в своей тарелке.
– Уважаемая Ирина Львовна, хорошо, я согласен: смотреть на него или говорить с ним – абсолютно необязательно. Пусть тогда подвезет свои материалы и оставит у меня в приемной.
– Сереж, Сергей Сергеевич… они лежат в моей сумке.
– Так давайте же их мне! Я очевидец исторических решений, потому что всегда принимал и принимаю их всегда сам. Если я решу, как говорил профессор Преображенский, что это хорошо, я имею в виду то, что там написано, через полгода у мальчонки на улице назойливые провинциалы будут требовать автографы.
– Ты не понял – я хочу, чтобы ты посмотрел материал сейчас.
– Ирина Львовна, у меня конец первого рабочего дня. У меня просто нет сил.
– Я тебе сама все прочитаю.
– ???
– Можно читать? – Не дождавшись ответа, Ирина Львовна, легким движением выхватив откуда-то несколько листочков бумаги, начала: – «Не плачь, комиссар». Сценарий. Утро. Ранняя осень. За окном хорошая погода, внутри – плохое настроение. Кабинет банкира – заправилы теневой экономики. На диване сидит встревоженная девушка лет двадцати– тридцати и нервно курит. Рядом с ней стоит седеющий брюнет с красивым лицом. По лицу видно, что ему очень хочется заплакать, однако он сдерживается. Девушка, докурив сигарету до половины, бычкует ее пальцем и прячет оставшийся окурок в диван: «А то с тобой, милый Каттани, можно скоро и по миру пойти». Она вскидывает на него свои сицилийские огромные глаза и смотрит пристально-пристально, внимательно-внимательно…
Флюсов деликатно кашлянул и посмотрел на Райляна. Лицо Ивана Григорьевича ровным счетом ничего не выражало.
– «Комиссар, брось рисковать, – с выражением продолжала Ловнеровская. – Иначе они убьют меня, тебя, мою несовершеннолетнюю сестру, приемную маму, родного папу и горячо любимого дедушку-миллионера. Тебе нас не жаль?» Комиссару их жаль. В глазах у него слезы. Видно, что каждое слово дается ему с трудом: «Не буду». – Ирина Львовна перевела дух и рывком стянула цветастую косынку со старческой шеи. – Часть вторая. Опустевшая улица провинциального городка. Вечер. Комиссар нервно всхлипывает в одном из темных переулков, прижавшись давно не бритой щекой к прохладному кирпичу. Ему холодно. Невдалеке от него расположилась засада. Двенадцать человек в масках, вооруженные автоматическим оружием явно не советского производства, с нетерпением ожидают приказа. Приказа пока нет. Наконец комиссар прекращает плакать. Он достает платок и, аккуратно высморкавшись, продолжает делать вид, что ничего и никого не замечает. В зубах у него появляется сигарета. «Новости – хуже некуда. Мафия грозится открыть властям глаза. Вчера позвонили по телефону и предупредили: бросай дурить и устраивайся на работу, иначе привлечем за тунеядство!»
– Прошу прощения, Ирина Львовна, – Райлян решительно поднялся из-за стола, – мне надо отойти… на минуточку.
Флюсов тоскливо проводил взглядом с поразительной скоростью скрывшуюся за дверью фигуру суперагента и вздохнул. Ирина Львовна пожала плечами, уселась поудобнее в кресле и продолжила:
– «Эх, служба была. Надо же, неполное служебное соответствие засандалили… Да у меня за последние полтора года ни одного выговорешника не было. А теперь пенсия накрылась, из очереди на квартиру вышибли наверняка, да еще угрожают». – Ловнеровская внезапно замолчала и задумалась. Ее раскрасневшееся лицо вдруг приобрело выражение крайней скорби, а горящие доселе ненормальным огнем глаза моментально потускнели.
Прошло три минуты. Флюсов не выдержал:
– Это все, Ирина Львовна?
– Нет, Сереженька. Я тут просто вспомнила, у меня ведь квартирный вопрос тоже не решен. Понимаешь, не мог бы ты…
Флюсов с ужасом подумал, что сейчас последует очередная просьба, явно не связанная со сценарием, поэтому жестом остановил уже забывшую про материал Ловнеровскую:
– Ну и что решил комиссар делать дальше?
– Комиссар? Ах, да… – Львовна нехотя перевернула страницу. – Комиссару хочется рыдать. Внезапно он вспоминает, что не работает уже около двух месяцев. К чувству досады примешивается и страх. Однако кулаки сжимаются сами собой.
Флюсов расхохотался. Увидев реакцию, довольная Ловнеровская продолжила уже с большим энтузиазмом:
– «Хрен вам, а не Шарапова!» – При этих словах, произнесенных ею с ребяческим азартом, она несколько смутилась. – На ум приходят слова из давно полюбившегося советского боевика. «Не сдамся. До самого Рима дойду, а не сдамся. Там наши». Гм. Часть третья. Зал ожидания итальянского суда. Полно народу. Зал шумит. Надежды комиссара на Рим оправдались полностью. Оказывается, там просто не знали, что творится на местах. Две комиссии – и воротилы наркобизнеса на скамье подсудимых. Коррадо Каттани, утирая рукавом выступившие слезы, собирается обвинять. Только теперь это уже слезы радости. К нему приближается главная героиня: «Все в порядке, дорогой. В звании и должности ты восстановлен. Квартира будет… – она хитро прищуривается, – со мной в придачу». Коррадо бледнеет: «Значит, конец…» Он привлекает ее к себе прямо на глазах многочисленной публики: «Тебе поверили?». Пальцем Каттани показывает вверх. Героиня слегка отворачивается: «Дед помог…».
Каттани отталкивает героиню: «Дед? Значит, еще не конец». По глазам Каттани видно, что деда в ближайшее время посадят. От чувства, что еще можно кого-то посадить, что не все еще сделано, что он кому-то нужен, сами собой наворачиваются слезы. Скупая мужская скатывается по заросшей щеке на новый двубортный пиджак и стремительно падает на мостовую, звеня и подпрыгивая. Крупный план слезы. Крупный план суда. Крупный план города. Конец. Ну как?
– Ну что можно сказать, Ирина Львовна? Человек просто помешан на литературном творчестве, он просто бредит им. А вы же знаете мое утверждение: в футболе побеждает тот, не кто в него чаще играет, а тот, кому нравится играть в футбол.
– Значит, есть шанс?
– Более чем. Дайте мне на все про все пару недель. Я проанализирую вопрос, посоветуюсь со старшими товарищами – чего-нибудь придумаю.
– Сергей Сергеевич, я буду крайне признательна…А можно попросить еще чашечку кофе?
– Конечно, Ирина Львовна. – Флюсов поднялся и пошел к двери отдавать необходимые распоряжения.
– Сереж, я помню, ты ко мне как-то заезжал с одной артисточкой и хотел остаться на ночь, а я не разрешила. Так вот, с этой минуты можешь приезжать ночевать с кем угодно и когда угодно. При этом – пить все что пожелаешь в неограниченном количестве, я слова не скажу.